Ночью огневой налёт –
Свыше всякой меры.
А с утра дождь пойдёт –
Сразу сыро, серо.

А сержант – как будто гвоздь
Загоняет в душу,
Воет третий день насквозь
На-берег-Катюшу.

Языка он брал не раз,
Вылезал из петли,
И ему ты не указ –
Напевать ли, нет ли.

Потолка привычный гнёт,
Вечный запах гари...
Тут, пожалуй, не убьёт,
Разве что – состарит.

Вдруг – за шиворот песку
Полная лопата:
Загремели наверху
Брёвнышки наката.

Сели, ждём, - куда теперь?
Взвыла мина волком.
Застучали прямо в дверь
Нервные осколки.

Все упали на живот.
Но, спокойно сидя.
Наш сержант кивнул на вход:
Можно, заходите!

1942

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Когда перед сосновым бором,
Как поезд, с лязгом, встал отряд,
Майор немецкий тусклым взором
Окинул русских сосен ряд.

Ощеряясь острыми суками
При виде вражеской орды,
Они смыкались со штыками,
Столетней выправкой горды.

И краснокожи, бородаты,
С зарубцевавшейся корой
Они стояли, как солдаты,
В струну выравнивая строй.

Так важен был их опалённый,
Прославленный на целый мир,
Гвардейский, в ёлочку зелёный,
Местами выцветший мундир.

И тут, зажав ладонью рану,
Майор пополз от леса вспять:
Ему не показалось странным,
Что сосны начали стрелять.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Поля войны свинцом засеяны.
Бегут с пути мессеров журавли.
А листья звонкие из золота осеннего –
Как ордена легли на грудь родной земли.

Когда штыки атаку кончили,
Шёл первый снег. И не видел десант,
Как две снежинки мне спустились на погончики...
Поздравь, любовь моя: я – младший лейтенант!

Редеет полк, чадят пожарища,
А я вернусь невредим из огня.
А сели слягу здесь – придут мои товарищи.
Ты среди них тогда
найди себе
меня.

1943

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Писем нет. Таким же холодом
Снег траншею заметал.
Говорят, молчанье – золото.
Люди гибнут за металл.

Как буханка снится с голоду –
Так мне снится твой конверт.
Говорят, молчанье – золото.
Значит – я миллионер.

Что-то сломано, расколото.
Ты не пишешь. Всё. Конец.
Говорят, молчанье – золото?
Иногда оно – свинец.

1943

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Как сказать о тебе? Это плечи ссутулила дрожь,
Будто ищешь, клянёшься, зовёшь – отвечают: не верю.
Или в стылую ночь, когда еле пригревшись, заснёшь, -
Кто-то вышел бесшумно и бросил открытыми двери.

О тебе промолчу, потому что не знаю, снесу ль?
Я в беде новичок, так нелепо, пожалуй, и не жил...
Избалован на фронте я промахом вражеских пуль,
Мимолётностью мин, и окопным уютом изнежен.

Под стеклянный колпак обнажённых высоких небес
Приняла меня жизнь и поила дождём до отвала,
Согревала пожаром, как в мех меня кутала в лес,
И взрывною волной с меня бережно пыль обдувала...

1943

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Там, где берег оспою разрыт
На пути к немецкой обороне,
Он одним снарядом был убит,
И другим снарядом – похоронен.

И сомкнулась мёрзлая земля,
Комьями солдата заваля.

Пала похоронка в руки прямо
Женщине на станции Азов,
Голосом сынка сказала: Мама! -
Мама встала и пошла на зов.

На контрольных пунктах, на заставах
Предъявляла мать свои глаза.
Замедляли скорый бег составы,
Жали шофера на тормоза.

Мальчик – это вся её отрада,
Мать – ведь в смерть не верует она.
Думает, что сыну что-то надо –
Может быть, могилка не ровна.

Вот стоит перед майором мать,
И майор не знает, что сказать.

Проводите к сыну! - Но, мамаша,
Вам сейчас нельзя туда пройти:
За рекой земля ещё не наша.
Ну сынок, ну миленький, пусти!

Нет. – Ты тоже чей-нибудь сынишка.
Если бы твоя была должна
Так просить?.. Не то сказала. Слишком.
Горе говорило. Не она.

Ладно, - говорит он, - отдыхайте.
Капитан, собрать сюда людей!
Тесно стало вдруг в подземной хате,
Много здесь стояло сыновей.

Мы два раза шли здесь в наступленье –
И два раза возвращались вспять.
Разрешили нам до пополненья
Берега пока не штурмовать.

Но вот это – Лебедева мать,
И она не может больше ждать.

...Не спала она, и всё слыхала –
Как сначала рядом рвался бой,
А потом всё дальше грохотало
И затихло где-то за горой.

Утром над могилой сына стоя,
Услыхала: трижды грянул залп.
Поклонилось знамя боевое,
И майор снял шапку и сказал:

То, что мы отдали за полгода,
Мы берём обратно третий год.
Тяжкий камень на сердце народа.
Скоро ли? Народ победы ждёт.

Мать пришла сюда, на поле боя,
Чтобы поддержать нас на пути.
Тех, кто пал, желает успокоить,
Тех, кто жив, торопится спасти.

Родина – зовётся эта мать,
И она не может больше ждать!

1944

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Скажем, лопнула лента кино... И пронзительный гул.
Ни борьбы, ни любви, ни врага, ни товарища нет.
Чуть успеешь заметить – оборванный край промелькнул,
В застонавший экран обнажённый пульсирует свет.

Вот на Одере было – похоже. А то – и похуже.
Небо лопнуло вдруг, и вокруг завинтилось, свистя.
А земля охватила, сжимая всё туже и туже,
Беззащитное тело, простое земное дитя.

Я не то что рукой – шевельнуть даже мыслью не мог:
Что любил, где боролся, и чья это мука глухая?
В тёплом чреве земли я лежал, словно смятый комок
Неосознанной жизни, ещё без инстинкта дыханья.

Повитухи-сапёры лопатой её рассекли.
Ради сына она примирилась и с этою болью.
И тогда напряглись исстраданные мышцы земли –
Сверхпонятным усильем меня подтолкнули на волю.

В муках жёны рожают, спросите любую из них,
Но как больно рождаться – не помнит никто из живых.

Воздух в лёгкие хлынул, обрушился свет на глаза.
Ещё мягкие кости страдали при всяком движенье,
Но вершок за вершком я куда-то уже уползал,
Прежде слова почуяв важнейшую страсть – достиженье.

Шевелили губами солдаты беззвучно вокруг,
Удивительный мир был безмолвен, как прорубь, сначала.
Мчались стрелы катюш, как зарницы, забывшие звук,
Пушка вспрыгивала, посылая снаряд, но молчала.

И глухого меня притащили в немой медсанбат.
Спал как помер, не помнил, не знал и не думал,
А очнулся под утро и чую – всем телом я рад:
Слышу. Слышите, слышу! Проснулся от шума.

Поцелуи и выстрелы, смех и космический свист
Метеоров и бомб. И как жилка стучится в висок:
Слышу – ветра движение, дуба трепещущий лист,
Пустословие птиц и морзянки скупой голосок.

Слышу: там, на переднем, контратакуют враги.
Незнакомый, но мой, с заиканием слышится клич:
Сани-и-та-а-ар! Ма-аи сап-поги!..
Дай мне мужества, мама, я должен пойти и достичь.

1944

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

            Am                       Dm
От героев былых времен не осталось порой имен, -
                  E7                           Am
Те, кто приняли смертный бой, стали просто землей и травой.
                A7                           Dm
Только грозная доблесть их поселилась в сердцах живых.
              F           G7        C    F        E7  Am
Этот вечный огонь, нам завещаный одним, мы в груди храним.

 
Посмотри на моих бойцов, целый свет помнит их в лицо,
Вот застыл батальон в строю, снова старых друзей узнаю.
Хоть им нет двадцати пяти - трудный путь им пришлось пройти.
Это те, кто в штыки поднимался, как один, те, кто брал Берлин.
 
Нет в России семьи такой, где б не памятен был свой герой.
И глаза молодых солдат с фотографий увядших глядят.
Этот взгляд, словно Высший Суд для ребят, что сейчас растут.
И мальчишкам нельзя ни солгать, ни обмануть, ни с пути свернуть.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Человеку жить дано не очень –
Лет с полсотни, - рази это жись?
Только рот открыл, кричат: Короче!
Чуть поднялся, говорят: Ложись!

Сталбыть, выполнение задачи,
Если таковая есть у вас, -
Нечего откладывать – иначе
Неприятно будет в смертный час.

Помню – будто сказаны сегодня
Эти капитановы слова.
Сорок первый, лес восточней Сходни,
Немец рядом, за спиной – Москва.

Расскажите мне о вашей цели, -
Попросил я, - если не секрет.
Чтобы вы достичь её успели –
Сколько вам понадобится лет?

Скромную я цель себе поставил,
Без утайки каждому скажу.
Я ведь пячусь – от погранзаставы,
И вернуться должен к рубежу.

До границы было – ох немало,
А война косила нас, как рожь.
Надо было быть большим нахалом,
Чтобы утверждать, что доживёшь.

Он же шёл, бессмертный и бесстрашный,
Год за годом и за боем бой.
Под своей зелёною фуражкой,
Под своей счастливою звездой.

В двадцати верстах была граница,
Он почти что видел цель свою.
Надо ж было этому случиться –
Главное, не в схватке, не в бою.

А на тихом марше, - вдруг пропела
Пуля одинокая. И вот
Даже слова молвить не успел он,
Лишь взглянул. Мы поняли его.

Побросали мы свои пожитки,
Желтого гороха порошки,
Концентрата каменные плитки,
Вещевые тощие мешки.

Надо же начальника заставы
К месту службы с честью проводить.
И четыре кавалера Славы
Понесли носилки впереди.

До границы, думаю, едва ли
Раз коснулся капитан земли:
Тех, кто падал, сразу подменяли.
Мины рвались – мы его несли.

Было ли чужим понятно что-то,
Но не устоял пред нами враг –
Когда молча шла в атаку рота
С мёртвым капитаном на руках.

Мы дошли, обычные солдаты,
Злые, почерневшие в дыму.
Малые сапёрные лопаты
Вырыли укрытие ему.

Памятником лучшим на могиле –
Самым вечным, верным и родным –
Пограничный столб мы водрузили
С буквами советскими над ним.

И чтоб память воина нетленно
В нас жила, когда года пройдут,
Лейтенант скомандовал: С колена,
В сторону противника – салют!

1944

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Сбивая привычной толпы теченье,
Высокий над уровнем шляп и спин,
У аптеки на площади Возвращения
В чёрной полумаске стоит гражданин.

Но где же в бархате щели-глазки,
Лукавый маскарадный разрез косой?
По насмерть зажмуренной чёрной маске
Скользит сумбур пестроты земной.

Проходит снаружи, не задевая,
Свет фар, салютные искры трамвая
И блеск слюдяной
Земли ледяной.

А под маской – то, что он увидал
В последний свой зрячий миг:
Кабины вдруг замерцавший металл,
Серого дыма язык,
Земля, поставленная ребром,
И тонкий бич огня под крылом.

Когда он вернулся... Но что рассказ –
Что объяснит он вам?
А ну зажмурьтесь хотя б на час –
Ступайте-ка в путь без глаз.

Когда б без света вы жить смогли
Хоть час на своём веку,
Натыкаясь на каждую вещь земли.
На сочувствие, на тоску, -

Представьте: это не шутка, не сон –
Вы век так прожить должны...
О чём вы подумали? Так и он
Думал, вернувшись с войны.

Как жить? Как люди живут без глаз,
В самом себе, как в тюрьме, заточась,
Без окон в простор зелёный?
Расписаться за пенсию в месяц раз
При поддержке руки почтальона,
Запомнить где койка, кухня, вода,
Да плакать под радио иногда...

Приди, любовь, если ты жива!
Пришла. Но как над живой могилой –
Он слышит – мучительно клея слова
Гримасничает голос милой.

Уйди, не надо, - сказал он ей, -
Жалость не сделаешь лаской.
Дверь – хлоп. И вдруг стало втрое темней
Под бархатной полумаской.

Он сидел до полуночи не шевелясь.
А в городе за стеной
Ликовала огней звёздная вязь
Сказкою расписной.

Сверкают – театр, проспект, вокзал,
Алмазинки пляшут в инее,
И блистают у молодости глаза –
Зелёные, карие, синие...

Морозу окно распахнул слепой,
И крикнул в ночь: Не возьмёшь, погоди ты!..
А поздний прохожий на мостовой
Нашёл пистолет разбитый.

Недели шли ощупью. Но с тех пор
Держал он данное ночью слово.
В сто двадцать секунд сложнейший прибор
Собирают мудрые пальцы слепого.

По прибору, который слепой соберёт,
Зрячий водит машину в слепой полёт.

И когда через месяц опять каблучки
Любимую в дом занесли несмело,
С ней было поступлено по-мужски,
И больше она уйти не сумела.

И теперь, утомясь в теплоте ночной,
Она шепчет о нём: Ненаглядный мой!

Упорством день изнутри освещён –
И отступает несчастье слепое.
Сегодня курсантам читает он
Лекцию Стиль воздушного боя.

И теперь не заметить вам, как жестоко
Прошла война по его судьбе.
Только вместо Беречь как зеницу ока
Говорит он – Беречь, как волю к борьбе.

Лицо его пристально и сурово,
Равнодушно к ласке огней и теней.
Осмотрели зоркие уши слепого
Улицу, площадь, машины на ней.

Пред ними ревели, рычали, трубили
И взвивали шинами снежный прах.
Мчался чёрный ледоход автомобилей
В десятиэтажных берегах.

Я беру его под руку Разреши?
Он чуть улыбается в воротник:
Спасибо, не стоит, сам привык... -
И один уходит в поток машин.

На миг немею я от смущенья:
Зачем ты отнял руку? Постой!
Через грозную улицу Возвращенья
Переведи ты меня, слепой!

1946

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Когда я эти годы – ревущие сороковые –
Проходил, плащ-палатку как парус раскрыв над собой,
Градом капель бомбили и били дожди грозовые,
На лице оставляя воронки, как на поле – бой.

От тоскующих губ ускользали любимые руки,
Коченели друзья, навсегда ничего не должны.
Каски вязли в земле... Вдоволь муки, да мало науки,
Потому и хожу второгодником в школе войны.

Вдоволь было, порой оглянусь и не верю,
Капли ливня бегут, только давишь ресницами их.
Но теперь не хочу – ни слезы, ни одной на потерю, -
Чтоб скрипели глаза, повернувшись в глазницах сухих.

Постарела война, улеглась под могильные камни.
Жизнь! А я ничего не слыхал, не видал, не сказал.
Каска нашего века была велика мне:
Как надвинул – закрыла и уши мои, и глаза.

Но когда в трудный час твой я в тесную башню залезу,
Люк захлопну и ринусь, могучим мотором трубя, -
Приучи мою кожу к огню и сердце – к железу,
Я опять сослужу тебе службу, достойный тебя.

1954

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Хрупкая мишень, добыча случая –
В непроглядном взрывчатом аду
Рядовой надеялся на лучшее
И ещё пожить имел в виду.

Скрёб из котелка он пшёнку горькую,
В лужице мочил он сухари,
Рвал газетку, засыпал махоркою,
А война давала прикурить.

И тогда, прикрыв пилоткой темечко,
Шёл он в драку, грозный и глухой.
Автомат лущил патроны-семечки
И плевался медной шелухой.

Отсыпался раненый-контуженый,
Чуть очнулся – в полк ему пора.
Нас, - шутил, - двенадцать штук на дюжину.
Кто мы сеть? Славяне, пехтура.

Не таскал в засаленном кармане он
Никакой трофейки золотой,
И не стал он лично мстить Германии,
Только всё пытал: Когда домой?

...Принимал от баб свои владения,
С головешек поднимал колхоз.
Где-то пили за его терпение,
Он не пил – как раз возил навоз.

Пояснял старухе в дни печальные:
Главное, детишки-то растут!
А над ним менялися начальники –
Он же оставался на посту.

День и ночь мотался словно маятник:
Севу, жатве – всё отдай сполна.
А пиджак – негнущийся, как памятник –
В сундуке скрывает ордена.

1951

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Высоко над крышами, на морозе голом
Мельница-метелица жернова крутит,
Засыпает улицы ледяным помолом.
Засыпает милая на моей груди.

Весь я сжат отчаянно тонкими руками,
Будто отнимает кто и нельзя отдать.
А уста припухшие шепотом ругают
И велят покинуть тёплую кровать:

Встань, лентяй бессовестный, и закрой заслонку.
Уголь прогорел давно, ведь упустим печь!
Слышишь, в окна стужа бьёт, словно в бубен звонкий?
Нам тепло в такой мороз надо поберечь...

Я же ей доказывал: это не опасно,
И пока мы рядышком – не замёрзнем мы...
Я ещё не знал тогда, что теплом запасся
На четыре лютых фронтовых зимы.

Отболели многие горшие потери,
Только эта – всё ещё ранка, а не шрам.
И в Зарядье новое захожу теперь я,
Там ищу домишко твой я по вечерам.

Словно храм гостиница, гордая Россия,
Мелочь деревянную сдула и смела.
И не помнят граждане, кого не спроси я,
Где такая улица, где ты тут жила.

А церквушка старая чудом уцелела –
Есть с кем перемолвиться, помянуть добром.
Знать, она окрашена снегом, а не мелом,
Прислонись – и вот он тут, ветхий старый дом.

Аж до крыш засыпана ледяной мукою
Рубленая, тёсаная старая Москва...
До рассвета мутного колотясь и воя,
Мельница-метелица вертит жернова.

1982

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.