Нынче осенью всё, как огнем, затопило.
Старики говорят: Все приметы к войне.
Вдоль дорог загорелась, пылает рябина,
Ах, как сердце мне жжет,
Ах, как жжет мне глаза,
Просто спасу мне нет.

   Рябиновый, рубиновый, отчаянный, печальный
   На весь на Летний сад гремит оркестр.
   Уступите хоть раз - подарите мне вальс,
   Этот вальс для солдатских невест.

А Вы говорите: Мой милый, в глазах моих осень!
И руки мои поцелуем тебе не согреть!
А Вы говорите: Взгляни, на висках моих проседь...
Рябина горит, но она не сумеет сгореть.

   Рябиновый, рубиновый, отчаянный, печальный...
   Как журавлиный крик рыданье труб.
   Рябиновый, рубиновый, отчаянный, прощальный...
   Рябиновая горечь Ваших губ.

Нынче осенью всё, как огнем затопило.
Ах, правы старики, все приметы к войне.
Вдоль солдатских дорог будто свечи пылают рябины,
Ах, как сердце мне жгут,
Ах, как жгут мне глаза,
И спасенья мне нет.

   Рябиновый, рубиновый, отчаянный, печальный...
   Как журавлиный крик рыданье труб.
   Рябиновый, рубиновый, отчаянный, прощальный...
   Рябиновая горечь Ваших губ.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Над колодцем двора в голубой вышине
Белый голубь кружится кусочком фольги -
Это весточку юность прислала ко мне
Из тех лет, что теперь далеки.

Другое было время на планете,
Как пели, как мы верили тогда...
И были искренни, как дети
В шестидесятые, недолгие года.

Прощайте юности мечты крылатые,
Прощайте стаи белых голубей
И вы, наивные шестидесятые,
Что с каждым днем все дальше, но видней.

Как правдивы тогда и чисты были речи,
От стихов и надежд было нам не до сна...
На нашей улице Заречной
Стояла круглый год весна.

Ах, время, время, что ты с нами сделало?
Что с нами стало, сверстники мои?
Над крышами не кружат стаи белые,
А ходят по асфальту сизари.

Прощайте, голуби - мечты крылатые,
Мир нынче стал логичней да страшней,
Прощайте милые шестидесятые,
Вы с каждым днем все дальше, но ясней.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

В полярном порту, где грохочут лебедки,
Где сызмалу - все моряки,
Я надпись увидел Владимир Высоцкий
Белилами от руки.
Я номер не помню того тихохода -
Буксир был, как зек, безымян,
Но нынче весь порт его кличет Володей,
А там капитаном Иван.

Припев: Россия, мы все твои дети,
        Прикажешь - готовы на смерть,
        Но доли страшней нет на свете -
        От имени Родины петь.
        Над городом ночью ни звука,
        Но гулом полна голова.
        Какая смертельная мука -
        Искать и чеканить слова.

Я рад, что не лайнер-бездельник
Нес имя его на борту,
А черный, как злой понедельник,
Буксир-работяга в порту.
Владимир Высоцкий идет меж торосов,
надорванным басом кричит.
И, надпись читая, бледнеют матросы
И шапки снимают бичи.

Припев: Россия, мы все твои дети,
        Готовы на труд и на смерть,
        Но доли страшней нет на свете -
        От имени Родины петь.
        Когда над страною ни звука
        И кругом идет голова,
        Какая смертельная мука -
        Подсказывать людям слова.

В полярном порту, где грохочут лебедки,
Где сызмалу - все моряки,
Я надпись увидел Владимир Высоцкий
Белилами от руки.
Он шел, как судья, как хозяин,
Среди иностранных бортов.
Его рулевой, крепко в палубу впаян,
Стоял, как инспектор Жеглов.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.