Этот запах кленовой смолы, эта млечная речь!
По-школярски лопочет листвы безымянной орава.
Чем поможешь, мой Боже, несносное древо сберечь,
утонувшее в белых снегах с головой кучерявой?

Я не знаю, куда мои корни ведут. На Восток?
Там оливы растут. Здесь - душевная боль и тревога.
Время рушит листву и уносит ее в водосток:
это самая верная, слишком прямая дорога.

Как накажешь, мой Боже, взыскав по таланту? И впредь
с нашей братии дикорастущей ты спросишь, и ныне.
Знаю, будет честней и достойнее так же сгореть,
как смоковница древняя в неплодородной пустыне...

Потому и пишу, и спешу запечатать письмо.
Если я столь бесплодна, что участи лучшей не стою,
пусть заместо меня, отрицаньем природы самой,
в этой снежной равнине останется место пустое.

1996,
Новосибирск

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Не осень, но преддверие ее
дает понять, что ты почти на воле.
И если боль совьет гнездо свое
под ребрами, ты не заметишь боли.

И в две горсти собрав большой букет
из теплых листьев, выловленных в луже,
ты никогда не скажешь нет
природе, зная, что бывает хуже.

Столбы и знаки в сгустке темноты
и каждый камень на дороге к дому
дают понять, как долго прожил ты
вдали от мест, где мыслил по-другому.

И если показать тебе портрет,
сработанный провинциальным профи,
ты не нашел бы в нем родных примет
и никогда бы не признал свой профиль.

Не осень, но преддверие ее
велит прощаться, сделав знак рукою.
И ты уходишь дальше. Так зверье
идет на поиск места для покоя.

1999,
Штраусберг

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

По вечерам в крещенские морозы
густеет кровь и застывают слезы.
Фабричный дым клубится еле-еле,
и свет чуть брезжит сквозь дверные щели.
Снаружи мир завернут в снежный кокон
и пар сочится сквозь мастику окон.
Ночные сны ложатся невесомо
на грубый сруб бревенчатого дома
и примечают лунными ночами
все то, что ввечеру не замечали.

Что в этом доме нынче пили, ели?
Гудел огонь в печи, а люди пели.
Хозяин был тверез в канун крещенья
и у хозяйки он просил прощенья.
Она его за плечи обнимала
и, опустив глаза, ему внимала.
Замерзшее стекло слегка дрожало,
ни комнаты, ни лиц не отражало,
но, даром что от инея слепое,
глядело в ночь свидетелем запоя.
  
Они пошли к реке, спустились ниже
по берегу, держась друг к другу ближе
(точь-в-точь пингвины на плавучей льдине),
и разожгли костер на середине.
Потом они в реке рубили прорубь.
Витал дымок, а им казалось - голубь.
Горел костер, в огне трещали сучья,
Жизнь не казалась волчьей или сучьей
вдали от шумных праздников веселых,
каких давно уж не бывает в селах.
  
Они отёрли пот с лица, разделись.
Шагнули разом. И куда-то делись.
Так, вдруг, они исчезли, двое эти,
как будто их и не было на свете.
Ни всплеска на прощание, ни смеха
вдогонку им не повторило эхо.
Дыра во льду да валенки чернели,
да угли от костра тихонько тлели...
Всходило солнце, поднималось выше
и освещало реку, лес и крыши,

и было ясно, холодно, и - ясно:
мужчина рядом с женщиной прекрасной:
и он нагой, и спутница нагая
бежали, никуда не убегая,
бежали рядом, как Адам и Ева,
туда, где русло забирает влево,
вплотную прижимаясь берегами
к полоске сосен с длинными ногами,
где их встречали ледяные кущи -
в своей красе страшны и всемогущи.

20 января 1996  

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

А флейта пела, пела об одном:
о холодах, о городе родном,
о синем небе, о насущном хлебе,
еще - об одиночестве хмельном.

Была надежда, и любовь была,
и лампа освещала край стола.
Все хорошо, я знаю, флейта пела,
пока хотела петь, пока могла.

Была зима, и страшные дела,
и ангел бил во все колокола.
Кончался век. Но тихо пела флейта,
и для нее одной душа жила.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Жара. Не валко и не шатко  
телега ехала, в пыли  
трусила сивая лошадка,  
кивая мордой до земли,
скрипели старые колеса,  
болтались вожжи не у дел,  
старик нечесаный и босый
за крупом лошади сидел,
кемарил, чмокая губами
и бородой завесив грудь;  
телега ехала холмами  
куда-нибудь и как-нибудь;  
в телеге сено да солома;  
под скрип колес, в полдневный зной,
телега ехала от дома  
в иную местность, в край иной;
катила с кочки да на кочку;  
то клок травы, то глины ком...
Старик скучал не в одиночку -
вдвоем с внучком:  
на шатком краешке тележном
сидел малец, глотая пыль,  
дремал, лениво и небрежно
плевал в ковыль...
И не мешал полдневной дреме  
размеренный копытный стук,  
но был привычных звуков кроме
какой-то звук..,
какой-то ноты дребезжанье,
струны разгул,
почти тревожное жужжанье,
сторонний гул;
звук нарастающий, летящий
вдогонку, вслед,  
и внук прислушивался чаще  
к нему, чем дед;  
он начинался под ногами,  
почти в траве,  
и равномерными кругами
шел к голове;
он был назойливый и липкий,
как дождь к утру,
как скрип разболтанной калитки -
скрип на ветру;
глубокий, до сердечной боли
в зените дня;
И старый возчик поневоле  
стегнул коня...
Он до свинцовой точки сжался
тот странный звук,  
то затихал, то приближался,
кружил вокруг,
сводил скулу, впивался в ухо
являя знак...
По сути, то была лишь муха,  
ее зигзаг.
И поворачивая дышло,
прервав пустую круговерть,  
старик нашептывал чуть слышно:
Не бойся, детка, это смерть.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Когда бы он кому-нибудь был нужен,
стареющий, больной, он был бы дружен
с известьем, что принес ему гонец
или с самим собою, наконец.
  
Сезон дождей пришёл на смену лета.
В доставленном конверте часть ответа,
последняя страница, первой нет -
письмо промокло и разбух конверт.

И пальцами двумя, брезгливым жестом,
он держит то, что было общим местом
на слипшихся страницах, восемь строк
от разрушений случай уберег.  

В них что-то есть. Отчаянное что-то.
Попытка оттянуть сведенье счетов  
или свести свои счета к нулю.
Под датой, неразборчиво, люблю.

Еще два-три вопроса о здоровье.
На что, ответ затеяв, даже бровью
Не поведет, солгав: здоровье есть
Тот, чей лимит на жизнь исчерпан весь.

Он здесь, в глухом краю, родном отчасти,
в густом дыму давно минувшей страсти,
под крики птиц, кочующих на юг,
безгрешно коротает свой досуг.

Забытый всеми, но непобежденный,
последнею наградой награжденный,
не то, чтобы желанной, се ля ви,
но той, что остается от любви.

16 октября 1999

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

На этой картинке дома,как воздушные шарики.
И снега перловка просыпана на уголок.
Ты в кухне сидишь и грызешь золотые сухарики
В одном из пузатых домов, и глядишь в потолок.
Окошки в домах как поющие рты округленные.
Фасады свои животы подхватили ремнем.
Дома голубые, рябые и вечнозеленые
Теснятся друг к дружке ночами и пыжатся днем.
Вот-вот улетят, не оставят в руках даже ниточки.
Мне хочется в дом, где живет твой бессонный сверчок.
А я все молчу, не найдя отворенной калиточки.
Молчу, точно рыба, попавшись губой на крючок.

30 июля 1999

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

В этом городе тихом
( в сравненье с другими, большими
городами, где водится лихо),
в таком незаметном и скромном,
разутюженном танками в прошлом своем оборонном,
в этом странноприимном
и очень обычном районе
я в затишье взаимном
сижу, как сидят в обороне,
ожидая условного знака, а может, тревоги,
наблюдая украдкой, как маки цветут при дороге,
собираю оружие;
весь мой запас сокровенный:
сотня сильных глаголов, предлогов успех переменный,
существительных тайный резерв и наречий, что духом поникли...
Позади – тишина.
Рядом минное поле артиклей.
И сравненья, увы,
ни к чему меня не обязуют.
Но они таковы,
потому что повсюду воюют.

1999

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Поплачь со мною вместе, акварель,
над замыслом изменчивой погоды.
Так на листе ты сделаешь метель
иной, расплавив в легкие разводы.
Свободно подчиняйся красоте,
твори себя в изгнании, на воле!
Любви хватает места на листе
и даже остается, для того ли,
чтобы немногим позже и во мне,
влюбленной в жизнь,
бессонными ночами
хватило места светлой тишине
и даже оставалось для печали.
Так тайна, наконец, сбегает с век,
так ветер, оставляя только запах,
меняясь к лету, запоздалый снег
на юг уносит или юго-запад.

1987

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Все было просто. Даже очень просто.
Два человека шли по мостовой.
Один из них был маленького роста.
Другой расправил зонт над головой.
    
Тот, что пониже, спрятался под крышу
Зонта рябого и прибавил шаг.
И распрямился тот, что был повыше
И застегнул на кнопочку обшлаг
  
Стучался дождь в болоньевые спины,
стекал в воронки тощих башлыков.
И тот, что был пониже, нес картины.
Картины нес для будущих веков.
    
В древесных рамах, писанные маслом
Они светились в полной темноте.
Гори, гори, покуда не погасла,
лучина, - на двоих и при зонте!

Тот, что пониже, путано и сложно
Все говорил... Другой кивал в ответ.
И нес под мышкой очень осторожно
бутылку водки и кулёк конфет.

24 октября 1999

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Что мне вода в Зазеркалье пруда
Или на дне родниковой криницы?
Всадник я, должный держать повода
В сдержанном трепете. Дай мне напиться,
Радость моя!
Мне подковы не гнуть,
разве что, в кузне твоей догорая,
жару прибавить... Позволь отдохнуть
у твоего непочатого края,
Радость моя.
Нелегко пригубить,
горечь полыни знакома до странности.
Нет мне иного пути, только - быть.
И ничего не иметь, кроме данности.
Нет у природы оглядки назад,
в смутный провал мироздания, разве я
спорю о том? И пройдя через ад,
жажду и жду, утоли мои странствия,
Радость моя,
не иссякни, во мгле
будь мне источником веры и знания,
следуй за мною. На этой земле
все - благодать. Все достойно внимания.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.