...И Север, лебедь ледяной,
                        Истек бездомною волной,
                        Оповещая корабли,
                        Что больше нет родной земли.
                                        (Н.Клюев)

Дымится Енисей... Ледовая похлебка
Вскипает за бортом. И, медленней, чем дым,
Плывет корабль. Тусклая заклепка
Речного бакена - в сажени от беды,
Жерло канала - в белой раме стужи.
За ней встает громада ночи всей.
Но Арктики великолепный ужас,
Как в фокусе, одним движеньем сужен
До зева влажного в слепящей полосе.

Едва сомкнутся тени каравана,
И сгинет ледокол в нощи, как тать,
Затянется шугой сквозная рана.
Долг, безрассудство, опыт капитана
Поставят бренной жизни благодать
На карту мирового океана.

И снова в путь, по дьяволовым вехам.
И снова в круг сиюминутных дел.
Под сонным, ледяным, припухшим веком
Полярной тьмы еще сверкает день.
Еще сулит хабар Великий Север.
Еще червонцы сыплются сполна,
Хотя давно разграблена казна,
И гнев растет, как шквал, и мощью всею
Натянута земной оси струна.

Как тучи, корабли идут по Енисею.
Как тучи, корабли идут по Енисею.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Античные Венера и Антей
Прекрасны. И не в виде возраженья
Я говорю: Любуйтесь на людей
Блистательной эпохи Возрожденья!

Конечно, животы их тяжелы
И ноги грандиозны как колонны, -
Они бегут за пышные столы,
Их не интересуют стадионы.

Они не мечут диска и копья
И, задыхаясь не бегут по кругу,-
Они едят рыгая и сопя,
Горланят песню, тискают подругу.

Не вздумай напоить их допьяна -
Кончаются запасы в околотке,
Когда они кричат: Еще вина! -
И с бульканьем его вливают в глотки.

Да здраствуют дородные тела
Людей готовых к подвигам и дракам,
И все их благородные дела,
Покончившие с гнусностью и мраком!

Обжоры из несчетных кабаков,
Любители веселеньких историй, -
Познали силу мощных кулаков
Средневековья мрачные устои.

Как трубный звук, густы их голоса.
Не в потасовке, не в беззлобной давке,
А просто на пиру их телеса
В конце концов разламывали лавки.

Я думаю, в раскошных тех годах
Последние портняжки не нищали -
Так часто на объемистых задах
Заморские материи трещали!

Но тут уж ты Природу извини:
Колоссы вышли грубы и топорны -
Такая сила пёрла из земли,
Что было ей, наверно, не до формы!

И Питер Пауль Рубенс уловил
Бессильную растеренность Природы
И навсегда потомков удивил
Величьем взбунтовавшейся породы.

Толстухи,толстяки - так хороши!
Они, как кисть его запечатлела,
Любили жизнь от полноты души
Всей полнотой бушующего тела!

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

В его каморке запах книжной пыли,
И окна здесь давным-давно не мыли.
Не любит он уборки. Пусть лежит
всё, как лежало. А после уборки
не сыщешь ничего в его каморке
и все уже не так как надлежит.

Одеяло солдатское, рваное.
Лампа тает в табачном дыму.
И какая-то женщина странная
после службы приходит к нему.
Её внешность в глаза не бросается,
не по моде её гардероб.
А вглядишься получше - красавица:
рот, глаза, ослепительный лоб.

Он с нею ласков, но не фамильярен.
И хлебосолен, словно русский барин:
он режет на газете колбасу.
Советует ей прочитать два тома.
И провожает под руку до дома
на Сретенку в двенадцатом часу.

И когда засыпают троллейбусы,
засыпают дворы и дома,
она плачет от этой нелепости,
негодует и сходит с ума.

Почти освобожденный по Садовой
уходит он в свой мир полу бредовый,
направив в свой приют свои стопы.
И если слышит: сзади нагоняют,
не обернувшись, шаг свой ускоряет
и нехотя уходит от судьбы.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

В этом граде, где правит злоречие,
где торговки беременны золотом,
собирается малое вече
в моем доме, к ненастью приколотом.

Собираются три музыканта,
богомазы, сестра милосердия:
Посвящается первая канта
морякам с подгулявшего Севера.

И возносится Аве Мария!
к детским душам, упрямым, как мускул.
О, сливайся в победное трио,
Ропот моря, и слово, и музыка.

Не скопцы, не жрецы , не прелаты,
мы приучены знать с колыбели,
что веснушчатой рожицей лампы
освещается курс корабельный,

что для жизни нам только и надо?
Норд - в лицо, да маяк где-то сбоку,
а для сердца - глоток серенады,
холст природы и верность - до сроку.

Наши кудри белы не от пыли,
наша лира - не рог изобилья.
Нас тяжелой водою кропили,
чтобы радости нас не забыли.

Так ликуй, моя комната, право
верить в то, что за морем, за долом
есть дорога и есть переправа
к той звезде, что пылает над молом.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Венчанье, венчанье...
А может быть это прощанье?
И добрый священник
напрасно сулит обещанья,
что жизнь хороша
и прекрасна и даже
совсем не тревожна.
Да разве такое возможно?

И вдруг в барабане
под куполом вспыхнуло
яркое солнце.
А день то январский
угрюмый и черный
над Русью просторной.
Откуда же солнце? Откуда?
Ведь это и вправду
похоже на чудо.

И руки, и свечи,
и наши венчальные кольца.
И снова под куполом -
яркое вспыхнуло солнце.
А день - то январский
угрюмый и черный
над Русью просторной.
Откуда же солнце, откуда?
Наверное, чудо.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Грудью всей ладья плыла
По своей морской отчизне,
Гибкость жизни в ней была,
Молодая гибкость жизни.

Распростерла два весла
Над стихией беспредельной -
И сама себя несла
Плотью вольною, ладейной!

Высоко вздыхала грудь
И не мялась, не ломалась.
Всем ветрам забава - дуть,
Чтобы эта грудь вздымалась!

Всем волнам забава - петь,
Чтобы эта грудь томилась
И, обузданная впредь,
Никуда бы не стремилась.

А её забава - путь,
Ведь ладья она морская!
Для того такая грудь
Да и вся она такая!

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Какие витражи на лицах пишет жизнь!
Какие письмена, где каждый знак - ошибка.
Где так темны черты погибшей красоты,
Уже не отличить улыбки от ушиба.

Смертей кривая вязь и клинопись тоски,
житейская тетрадь и веды озаренья,
и пустота и высь, и чистота и грязь...
Но нам не одолеть той книги оглавленья.

Лишь светлые глаза блаженных и бродяг
листают небеса, как мы - свои блокноты.
Да, только тем, кто наг, а потому - лишь благ,
доступны всех пространств и формулы, и ноты.

И если в мире тьмы, на пире средь чумы
мы ловим звездный свет, не осязая сути,
то это их рука ведет за облака
нас, малых и слепых, привязанных к минуте.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Киммерийские горы пусты в эту пору.
Не в качку, а в спячку клонит море,
Но круглые рты волн прибрежных
На паузу в хоре так похожи,
Что кажется, вот
Только солнце коснется ворот
Карадага,
Как кулисы, раздвинется вод
Ткань линялая. С прежней отвагой
Тыщей глоток пучина взревет.
В октябре голубей небосклон.
Зной разбавлен, простор разутюжен.
Горло бухты затянуто туже
Шарфом ветра, и до сантиметра
Виден дальний коричневый склон.
Мир как будто вчера сотворен:
Так отвесны уступы! Так дики!
И к откосу откос пригвожден
Поржавевшим кустом ежевики...

Мир вам, горы любимой земли!

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Храм одноглавый - витязь поневоле.
Ни колоколенки, ни звонницы - в деснице.
И сквозь решетки, будто сквозь ресницы
взирает он на радости юдоли.

А вот и радости: минтаевая спинка,
да пряники безродные в буфете
пристанционном: спит моя глубинка.
Довольны всем отцы её и дети.

Где речь лилась века водой живою,
Там брода нет, там - течь: словесный блуд.
Не страшно то, что голосят и воют,
а страшно то, что песен не поют.

В запой, в разбой ли ухнуть русской голи?
Не все ль равно? Душа уже не плачет:
А если и заплачет поневоле,
то от того, что ничего не значит.

Ах, барин, барин, добрый барин...
Ни дрог его не слышно, ни дорог не видно в поле:
Как всегда, татарин, да лях, да турок лезут на порог.
И чтоб вам было пусто! - скажешь горестно.

Но не стряхнешь заразу, не смахнешь.
Уже давно не кланяется поясно
Первопристольной важный макинтош.
Рвут на куски. Берут прилюдно. Требуют.

Кругом одно ворье, да торгашъё.
Нечистыми забормотали требами
пречистое отечество моё.
Лишь витязь поневоле - одноглавый храм -
Блеснет в глуши шеломом: Там и сям.
Напомнит, о великом ли? О главном нам?
И станет жарко древним небесам.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                      В лесах я счастлив...
                           (Л.В.Бетховен)

Что за корысть тебе, глухарь,
мычать и мыкаться в ненастных
ночах и - долго до греха ль! -
сходить с ума эпохе на смех?

У всех в ушах еще стоит
твоё первопристрастье к трубам.
Почил на лаврах бы старик, -
так нет: младенцем большегубым

токуешь сам себе Гомер!
Отринул - юношам на зависть -
все, что умел и чем гремел, -
непремеримейшую запись

себя живого взаперти!
По тридцать раз одну и ту же
на ощупь истину тверди,
вывертывай седую душу

на паперти среди калек, -
не подадут, как не сиротствуй!
Оглох не ты, оглох твой век:
не пробивается вопрос твой

сквозь толщу тысячи глушизн.
Тюремной азбукою в стены
ломись, выстукивая жизнь,
и путай и сбивайся с темы

все уши дамам изглодав...
...сквозь толщу жира, пересыпа,
довольства, рыночных забав...
Скажи за то ещё спасибо,

что ты свободен хоть тайком
сбежать в леса - остаться просто
больным и сирым стариком
и быть счастливым без притворства!

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Шатаясь по городу после получки,
видать, от большого ума,
Я старую саблю купил на толкучке
без ножен, почти за дарма.

И вот в моей комнате сабля нагая
понуро висит на стене,
и видится жизнь ей, конечно, другая,
где места бы не было мне.

Но мне эта жизнь показалась кошмаром -
уж больно она не ясна!
С каким-нибудь пышным и гордым гусаром
Наверно, дружила она.

Буквально ни в чем, знать, не знал он предела,
где надо молчать - не молчал.
Разжалован был и не раз он. За дело!
Но, все же себя отличал!

Любитель вина, кавалер многих спален,
картежник, задира и мот.
Ах, как же он все-таки был аморален!
Представишь... И, зависть берет!

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Я стоял на Беговой возле книжного киоска...
Там, где Боткинский проезд заворачивал к Мосторгу,
Лошадь ласковая шла, пела втулками повозка,
Жеребеночек бежал - ко всеобщему восторгу.

Он, веселенький такой, весь ухоженный и гладкий,
На автобусы косясь, на такси, на самосвалы,
Замер вдруг на всем скаку перед слодкою палаткой,
Где особа средних лет пирожками торговала.

Разве важно, с чем они? Важно то, что жеребенок
Возле очереди стал - и топориками уши.
Людям, львам и лошадям наплевать, какой ребенок
Лишь бы обликом своим трогал правильные души.

И, конечно, потому мама, лошадь ломовая,
Подкатила, как могла, груз по сахарной щебенке.
И спросила у людей, за дитя переживая:
А нельзя ль без череду, потому как при ребенке?

И, конечно, весь черед, дружным хором и веселым,
Зашумел: Ну что вы, мать! Разве мы не понимаем?!
Ах как начали кричать петухи по милым селам!
Как запахло в этот миг тополиным славным маем!

Мальчик в джинсах голубых торопился на свиданье,
Жеребенок ел пирог с восхитительным повидлом,
Лошадь думала о том, сколько в людях состраданья,
Если так с ней обошлись - с густогривым грустным быдлом.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Пейзаж
До мелочей знаком,
И, в дополнение к пейзажу,
Молотит воду за окном
Коpаблик с малым экипажем -

Впеpед-
смотpящий рыжий пес,
Табачный дым плывет из pубки,
Со швабpой женщина-матpос
В задоpно паpусящей юбке...

Пpимеpзнет
К беpегам pека,
Hо еще долго, как обычно
Ждать будем долгого гудка
И к окнам пpиникать пpивычно...

И веpить -
Вновь пpоизойдет:
Метели бешеной в кильватеp,
Пpезpев полуметpовый лед
От пpистани отчалит катеp,

Где есть
Впеpедсмотpящий пес,
Где боpода тоpчит из pубки,
Где дpаит палубу матpос
В извечно паpусящей юбке...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Все бело: хорошо-то как, Господи!
Белый вздох, белый смех, белый снег.
Мне зима сегодня как госпиталь
от печалей и горестей всех.
Мне она - как бинтом по ранам.
Выбегаю на тротуар.
Вслед за мною белым бараном
из дверей выбегает пар.

Утро тихое, утро свежее.
Тишину переулок хранит.
Никого. Только баба снежная,
улыбаясь, мне говорит:
- Как вам нравится переулочек?
Только вы извинить должны,
что не лепят, не лепят снегурочек
эти странные пацаны. -

Но не верю я ей, не слушаю!
Мне сегодня сходить с ума.
Словно яблоко самое лучшее,
на губах у меня зима.
От того - то я верю, верую,
что вот - вот мелькнет вдалеке
моя снегурочка, белая - белая,
ну, может, с родинкой на щеке.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Я люблю тебя, слышишь, люблю!
Город в предновогоднем угаре.
Бабу снежную гордо леплю
перед домом твоим на бульваре.

В одиночной квартире навек
без меня невозможно и плохо!
Вот из снега тебе человек,
баба снежная - и без подвоха.

Я толкнула бы время назад,
я столкнула бы память и память...
А ведь сам будешь локти кусать,
если снежная баба растает.

Каждый раз, уезжая, лечу
на подножке седьмого трамвая!
И, как снежная баба, молчу,
потому что воистину таю.

Я люблю тебя, слышишь, люблю!
Город в предновогоднем угаре.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Эти двое - снег и вечер -
вновь ко мне приходят в гости.
Как таинственны их речи!
Как фигуры их громоздки.

        Как они друг с другом ладят,
        Как вести себя умеют!
        Каждый вечер - снегопадит,      |
        с каждым снегом - вечереет.     | 2 раза

Эти двое растворяют
снег во мгле и мглу во снеге
и не умиротворяют
душу, а играют с нею.

        И какое мне значенье
        и мучение какое:
        угадать в снегу вечернем        |
        сходство с собственной душою?   | 2 раза

Улыбнуться и не верить
чуду этого открытья.
Я сегодня запер двери,
вы ко мне не приходите.

        Мне обрадовать Вас нечем,
        у меня стряслось такое,
        у меня сегодня двое -
        снег и вечер, снег и вечер.
        у меня стряслось такое,
        снег и вечер, снег и вечер.
        у меня стряслось такое,
        у меня сегодня двое -
        снег и вечер.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Уже на крыше за трубой,
под благосклонною луною
они сбираются толпой,
подняв хвосты свои трубою.

Где сладким пахнет молоком
и нежное белеет сало,
свернувшись бархатным клубком,
они в углу лежат устало.

И возбужденные жарой,
они пресыщенны едою,
их не тревожит запах твой,
благословенное жаркое.

Как сладок им вечерний жар
на кухне, где плита пылает,
и супа благовонный пар
там благостно благоухает.

О черных лестниц тишина,
чердак пропахнувший мышами,
где из разбитого окна
легко следить за голубями.

Когда ж над домом стынет тишь
волной вечернего угара,
тогда скользя по краю крыш,
влюбленные проходят пары.

Ведь ты, любовь для всех одна,
ты всех страстей нежней и выше,
и благосклонная луна
зовет их на ночные крыши.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Огромный Сережа в панаме
Идет сквозь тропический зной.
Панама сверкает над нами
И манит своей белизной.

Он жаждет холодного пива,
Коньяк тошнотворен в жару.
Он праздника хочет, прорыва
Сквозь пьяных кошмаров муру.

Долги ему жизнь омрачают
И нету поместья в заклад.
И плохо себе представляют
Друзья его внутренний ад.

Качаются в ритме баллады
Улыбка его и судьба.
Панамкою цвета прохлады
Он пот вытирает со лба.

И всяк его шутке смеётся.
И женщины млеют при нём,
И сердце его разорвется
Лишь в пятницу, в августе, днём.

А нынче суббота июля,
Он молод, красив, знаменит.
Нью-Йорк, как большая кастрюля,
Под крышкой панамы звенит.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.