А ночь горела месяцем
И месяцем жила,
И золотая лестница
до месяца вела -
     До месяца, где бесится
     лунная пчела...

Под ветерком колышутся
ступени на воде
и звуки скрипки слышатся -
то Моцарт Амадей!
     И ноты, ноты пишутся
     колыбельной для детей.

          А он смеется весело,
          и вторит ему сад!
          И звуки этой песенки
          летят, летят, летят...

Ах, Вольфганг Амадеевич,
постой, не уходи -
по струнчатому дереву
смычком ты проведи!
     Чтоб люди лучше верили,
     что сердце есть в груди.

          А он смеется весело,
          и вторит ему сад!
          А звуки этой песенки
          летят, летят, летят...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

А я целовал тебя только раз,
всего только раз, один лишь раз...
Но мне не забыть твоих плачущих глаз -
прощальных, печальных глаз.

А что я мог сделать тогда для тебя -
безумно любя и об этом трубя -
я шумом сгубил и любовь, и себя,
мгновения торопя...

А ты - ты искала опоры, земли,
надежной земли и твердой земли.
Искала ты порт - я искал корабли!
И волны нас разнесли.

И вот все стоит на своих местах,
надежных местах, на совесть и страх!
Мы пишем на разных-разных листах -
не зная сами, о чем...

О чем-то таком, что получше, чем есть,
побольше, почище, позвонче, чем есть!
И наши стихи - нам обоим месть -
наш гроб с псалтырем и свечой!

И где бы мы ни были - далеко,
или близко, что слышно биенье сердец -
на разных листах пишется легко,
на одном всем стихам конец.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Статуэтка слоновой кости,
деревянный болван с островов...
- Разрешите курить? - Ах, бросьте!
Я не против табачных дымов!

Вы - изящная кошка-пантера,
вдруг внезапно взмахнете рукой,
и старинная тяжесть портьеры
вдруг качнется и дунет тоской.

И я буду курить осторожно,
раздувая сиреневый дым -
не влюбиться уже невозможно!
Мне - влюбиться и пасть молодым.

Но я вижу любимые книжки -
книжки Ваших горячечных снов,
где герои - мужи, не мальчишки -
проливают за дам свою кровь.

И - плененный, вспьяненный Вами,
и стараясь на Вас не смотреть,
Я пытаюсь сказать стихами,
весь огонь свой для Вас пропеть.

Но уходите Вы, уходите -
Вы становитесь куклой без слов...
Все хотите прочесть, да не находите
Вашу книжную, книжную любовь.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Вот кофе, а вот сигарета -
по нашему времени шик.
И где-то в груди кастаньеты
тук-тук да тик-тик.

И где-то, среди этих зданий,
где улицы криво текут,
Вы ждете, наверно, свиданья!
А, может быть, Вас ждут.

Он так, представляю, безумит -
все смотрит на циферблат!
Любовь - это бешенный зуммер -
гудит и не знает преград.

И я, проезжая трамваем,
увижу Вас в белом окне...
Увижу и, раненный Вами,
проеду никем в стороне.

А вы, взявшись за руки, станете
смотреть друг на друга без слов,
и верить, что вы не расстанетесь
никогда! Ведь - навсегда любовь...

Вот кофе, а вот сигарета -
по нашему времени шик.
И где-то в груди кастаньеты
тук-тук да тик-тик...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Я в далеком медвежьем углу
полупьяным топчан свой облаплю.
Бред мой трезв, он подобен колу -
Ясно вижу красавицу-цаплю.

С шумом вывалюсь прочь на простор -
Час полуночный, звезды что спицы -
Сердце бьет как об плаху топор:
Ясно вижу красавицу-птицу.

Крик мой долгий умрет над рекой,
Опустеет, опустится тело.
Нет, не ловится счастье рукой.
Ты легко от меня улетела...

Я слышал, ты уехала в Париж,
чтоб приводить французов в исступленье,
чтоб мучило их сладкое томленье
среди монмартрских черепичных крыш.

Я слышал, ты уехала в Лондон,
чтоб изучать туманы Альбиона,
чтобы вплести в Биг Бена бой и звоны
горячечный, ночной, любовный стон.

Я слышал - нынче редко ты в стране,
в том маленьком, нелепом городишке,
где ты со мной играла в кошки-мышки,
но приходила изредка ко мне.

Я слышал, что я тоже стартовал -
сгорел в осеннем небе без остатка!
От ранки остается только ватка -
слегка в крови. И, значит, жизнь права.

Я старательно делаю годы.
Сколько их за сутулой спиной.
Сколько пустопорожней породы
Терриконами встало за мной.

Сколько рук я пожал, не вдаваясь,
В то, что кое-чего - не отмыть.
Выводила, однако, Кривая,
Заставляла Горбатая жить.

Это как на холме невысоком
Сесть на камень и, глядя кругом,
Точно вспомнить немногие строки,
Что придуманы, в общем, бегом.

И понять, и шагнуть торопливо -
Тень моя все длинней впереди -
Чтоб не билась надежда стыдливо
Вместо сердца в груди.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Ночь. Улицы пусты и ветрены.
Опавшие листья танцуют вальс.
Мне нравится, что Вы уверены,
что я могу прожить без Вас.

Ночь. Фонари вовсю волшебствуют,
играя светом в темноте
и призраки неспешно шествуют
по этой странной пустоте.

Ночь. Я болею Вами, милая,
и чем бессрочней, тем больней.
Вдали взмахнула птица крыльями
и полетела не ко мне.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

В ночной отдаче поэтизму
привычки больше, чем огня.
Поэт, исполненный харизмы,
паря, навряд поймет меня.

Ну, что ж, лети, седок Пегаса,
в исканье славы зная толк!
Как ты я был источник гласа,
но замолчал, а не умолк.

Милее мне среди предметов,
что сделаны моей рукой,
разгадывать судьбу планеты
и принимать ее такой.

И в четком ропоте ветвистых,
больших и наглых тополей,
спокойно слушать укоризны
за глупости души моей.

Я цену знаю скачке рьяной
в крылах беспечного коня...
Но этот бег, слепой и пьяный.
уже закончен для меня.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Степь делает из меня волка.
Я ушел из города, я вышел на Волгу.
Я завыл на Луну, как учит Природа
Я забыл имя моего народа.

Но без памяти я - просто странное слово.
Поэтому мне возвращаться снова -
среди пыльных страниц я ищу, подвывая...
Но зачем это мне, я почти забываю.

В полнолунную ночь, через стекла и камень -
мне как нож по глазам - из эфира, из далей,
о которых не помню, слышится камланье,
потерявшей меня, неотысканой стаи.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.