Сквозь бездонный мрак тщеты
И сквозь пепел глухоты
Пробиралась музыка, пробиралась.
Птицами бездомными,
Вьюгами огромными
К нам стучалась музыка, к нам стучалась.

Многоокой флейты зов
Поперек слепых ветров
Долетал до нас сквозь боль и усталость.
Шрамами разрозненных,
Вмятых в землю гроздьями
Нас жестоких музыка не боялась.

Навзничь рухнувшись в тоску,
Задубевших на веку,
Занесенных заживо толщей ила,
Страхом окольцованных,
Битых, тертых, ломанных,
Нас любила музыка, нас любила.

Опаленными сквозь мглу
Шли к последнему теплу
И хватало нам тепла, всем хватало.
И из праха темного,
Удивляя ворона,
Музыка нам головы поднимала.

Избавляя наши рты
От прогорклой немоты,
От убитой пустоты сны и жилы,
Из седого облака,
Отливая колокол,
Нас прощала музыка и любила.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Когда разрыдается тусклый рассвет
Белесым дождем прямо в сердце,
Увижу окно за пределами бед,
Поманит окно обогреться.

Земная черта человеческих мук
Взорвется под посохом странствий.
И дверь мне откроет на мой тяжкий стук
Старуха в девичьем убранстве.

И скажет старуха, рушник теребя,
Без злобы, без тайной обиды:
Ты жил, я дыханьем касалась тебя,
Но рядом меня ты не видел.

Весь срок не снимала невестин наряд.
Весь век проглядела в оконце.
Рождалась заря, умирала заря,
Вставало и падало солнце.

Вспухала дождями неверная даль.
Кричали вороны-бесовки.
И я поняла: не постелишь печаль
Под ноги вместо циновки.

И яблоком о земь стучал звездопад.
Светало и снова смеркалось.
Вдруг в сердце однажды пролился закат -
Пришла озарением старость.

И я поняла, что не стоит искать
Тепла, где убого и сиро,
Что мир никогда не покатится вспять, -
Я - есмь средоточие мира.

И я понала: не любая ладонь
Бывает источником лиры.
Но в каждом из нас, словно зыбкий огонь,
Живет средоточие Мира.

Старуха уронит рушник на крыльцо
И двери закроет отважно.
Я вспомню любимое мною лицо,
Когда постучусь к ней однажды.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Перо, чернила - скрип галер.
Я вновь иду сквозь дым на Трою.
И между мною и тобою
Опять встает слепой Гомер.

На берег якорная муть
Вползет гонимая волною,
И ахиллесовой пятою
Придется мне измерить путь.

И я пройду по зеркалам, -
По отражающимся лицам,
Я расскажу тебе о жрице,
Которой раньше ты была.

Как туника с дрожащих плеч
Стекала медленно и страшно,
Но крик твой, перешедший в кашель,
Прервет потом ахейский меч.

Взметнется к звездам круг огня,
И я увижу, как ложится
К ногам окоченевшей жрицы
Тень деревянного коня.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Я не увижу корни ливня
В седой расщелине грозы,
Сверкнувшей с выкриком надрывным
Меж Богом и тропой слезы.

Мне не узнать, какие тайны
Сокрыты в тучах грозовых:
Быть может это мир печальный
Ушедших близких и родных.

И мне мерещится все чаще,
Что слышу я не шум дождей,
А хор пронзительно звучащий
Поющих с высоты людей.

Плывет тот хор по поднебесью,
Сопровождая жизнь мою.
Когда-нибудь я эту песню
С высот небесных запою.

Безумным, невозможным ливнем
Прорвавшись к чьей-нибудь судьбе,
Я запою громадно, длинно,
Напоминая о себе.

Меж Богом и землей далекой,
Меж Богом и тропой слезы,
Ведущей трудно и жестоко
К седой расщелине грозы.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Ищи меня в гиблой мгле,
Где бродит осипший ветер.
В руинах, в остывшей золе,
В прахе былых столетий.

Ищи меня там, где цветов
Умирающих запах щемящий,
В тени наклоненных крестов.
Ищи во всем уходящем.

Опавшей листвы фимиам
Милее набухщих почек.
Ищи и найдешь меня там,
Где тянется цепь многоточий.

Мне слаще вчерашняя соль,
Чем новый медовый грех.
И отболевшая боль
Милей, чем завтрашний смех.

Я буду в реке слов
Куда-то спешить вплавь,
Ищи меня там, где любовь
Не перейдет в явь.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Этой ночью луна мне в бок
Так вошла, что ребро завыло.
Я рукой - да ладонь обжег,
Я водой - да не тут-то было.

Накалилась бесова кость.
Бес в ночные рванул овраги.
Тело лампой во тьме зажглось
Над холодным листом бумаги.

От ребра горю, хоть кричи,
Хоть на помощь зови святого,
Словно кто-то меня включил,
Чтоб отлить на бумаге слово.

И летит стремглав, и летит
Звук нечаянный прямо к Богу.
И луна с ребром говорит,
И звезда ей, звезда - в подмогу.

А меня в этом мире нет.
Вместо крови - по жилам ветер.
Вместо плоти - застывший свет,
Да и тот один в целом свете.

Словно вырублен топором
Этот свет в темноте бездонной.
И скрипит, и скрипит перо,
И строка - птенцом под ладонью.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Крошится наст. Метели рёв.
И лик чужой луны изранен.
Шестёрка бешеных волков
Несут куда-то мои сани.

Долина дикая сопит.
Хлещу волков еловой веткой.
Под шкурой льва невеста спит,
В ночи украденная предком.

Огни, огни, я знаю, там,
Хотя и не был здесь ни разу,
И подношу к своим устам,
Из ножен вынув, скрамакассу.

Лицо избранницы плывет,
Родное, слышу песнь степную.
Мой предок знает, что берет.
Горжусь и даже чуть ревную.

Но предок - предком, я-то здесь!
В степи сарматской, вошь ядрена.
И все при мне: и шлем, и спесь,
В санях славянская матрена.

Минуты тянутся, часы.
Уже луна устала плакать.
Вдруг волки встали и носы
Испуганно уткнули в лапы.

Огонь сгибает ночь в дугу,
Старик - как чудище лесное.
Смотрю в глаза и не могу
Понять, что сбудется со мною.

Губ шевеленье, ветра стон.
Вдруг, - предок мой - на смертном ложе.
Мы с ним похожи, только он,
Пожалуй, всё-таки моложе.

Виденье вышло из огня,
Из пальцев старика дрожащих.
Не я, ведь это же не я
Гнал только что волков скулящих.

Я слышал, старче, в нужный миг
Пересекаются столетья.
Мой предок юный, мой двойник,
Мчал на санях к порогу смерти.

А я был в нем, а он - во мне.
Ты разделил нас, злой кудесник.
Когда он мертвым падал в снег,
Улыбку подарив невесте.

...

Крошится наст, метели рёв,
И лик родной луны изранен.
Шестерка бешеных волков
Без нас уносит наши сани.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Как же так вышло? Могилу отца
Ветер и тот в лебеде не находит.
Ночью недаром на угол крыльца
Свитер отцовский из шкафа выходит.

Встанет, к столбу прислонится спиной.
Длинно потянется нить паутины -
Нитью живой, голубой, шерстяной
В черный колодец его горловины.

Вот он забьется на темном ветру,
Снова увидев сквозь птичье застолье
Будто бы мальчик идет по двору
С шаром земным, как с мячом волейбольным.

Мальчик, как тень, проскользнет по грязце.
Свитер качнется и руки раскинет -
Так и замрет до утра на крыльце
Черным крестом в голубой паутине.

Утром вернется, уныло влача
Рваную сеть голубой паутины
И, каждой ниткой от боли крича,
Впустит в себя плоть чужого мужчины.

Только тогда он услышит в дверях
Голос знакомый и утренне-слабый
Сквозь бестолковость и ложь бытия,
Сквозь бесполезность всех мук своих: Папа.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Он говорил: Не плачь, когда мне вежды
Закроет смерть. Лишь ночь сойдет на нет,
Ты парус подними своей надежды
И обопрись на бронзовый рассвет.

И ты увидишь - горизонт огромен,
Огромен путь земного бытия.
Волна тебя поднимет на ладони,
Волны не бойся - это буду я.

Пусть наше ложе будет неизмято
Грехом любви, до дна испитым в снах.
Уже все было, Господи, когда-то -
И ты была, и смерти тишина.

И ты уже не раз меняла имя,
И я не раз меж нами жег мосты.
Усталых птиц в свои объятья примет
Седая даль - и это будешь ты.

Пройдут года, как по небу зарницы,
и тихо лягут в будуары тьмы.
И облако дождем соединится
С прохладным морем - это будем мы.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Волна набегает, роняя соль,
С шипеньем точит холодный камень.
На камне сидит одинокий тролль,
И тогает ветер рукавами.
Уродство давно разучились прощать,
Прощать одиночество не умели,
И тролль, по привычке, в рукав плаща
Чему-то смеется, обняв колени.

Припев: Бом-бом, летают сказки.
        Бом-бом, по ним не плачь.
        Бом-бом, поблекли краски
        И прохудился волшебный плащ.
        Бом-бом, танцуют феи,
        Бом-бом, под клавесин,
        Бом-бом, но ты не смеешь,
        Туда не смеешь, и не проси

Рвется волна, словно старая нить,
Окрашенная закатной медью.
Но все-таки, стоило, стоило плыть
Туда, где ждало проклятье ведьмы,
Туда где зловещие замки стоят,
Где мертвое море не знает жалость,
И тролль со скукой, бросает взгляд
На серые скалы, на то, что осталось.

Припев.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Звезда ночная, а знаешь ли ты?
Знаешь, как я устал.
Гляди же, как сердце колесовал
Серый синяк тщеты.

Звезда ночная, пока ты жива,
Днем я никто, ничто,
Меня днем нет, и дырой рукава
В небо грозит пальто.

Я ли не ломан тобой, не кручен!
Знаешь, звезда моя,
Что легче быть с демоном на паях,
Чем под твоим лучом,

Что легче под камень подставить дых,
Лечь на цветок огня,
Оставь же хоть что-нибудь от меня,
Что-нибудь для других.

А ночь жирна. Вновь и вновь берестой
Я сгорю за столом,
Чтоб утром, взмахнув пустым рукавом,
Прочь побрело пальто.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Папа пахнет асфальтовым летом.
Поднимает меня высоко.
И светло, как от яркого света
От его серебристых висков.

Я хочу прикоснуться рукою
К облакам, как порою во снах,
Словно знаю уже о покое
Где-то там, где-то там в небесах.

Полетела за облаком шляпа,
Не успела за шляпой рука.
И лежит со свечою мой папа,
Изголовьем ему - облака.

С той поры в каждом сне я летаю
Над резьбою знакомых крылец,
Словно кто-то меня поднимает,
Но не выше, чем в детстве отец.

С той поры путь от лета до лета
Предо мною лежит в маяках,
Только ярче не видел я света,
Чем от той седины на висках.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Ты видишь - руны говорят,
Что было много лет назад.
Коснись пергамента, и в пыль
Живая превратится быль.

И ты почувствуешь рукой
Озноб тысячелетних плит.
На древнем языке с тобой
Вдруг тень твоя заговорит.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Пришла тоска прокуренным рассветом,
Усмешкой немигающей зари.
Поеду в Рим по умершему лету,
Дождям лохматым поперек поеду в Рим.

Поеду в Рим чтоб сохнуть над латынью
В пропахших книжной плесенью стенах.
Налейте, братцы, жизнь ополовинив,
Мы стремянную научились пить до дна.

Провинция, твоих усталых улиц
Я долго не увижу. Мокнет глаз.
Как мы живя друг в друге, разминулись?
Давно мы разминулись, не сейчас.

Провинция, мой добрый день вчерашний.
Печных сердитых труб уютный дым.
Помилуй, Бог, валюсь ничком, как страшно!
В подушке душной долгожданный Рим.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Ломает сухорукая тоска.
С войны под сердцем поселилась пуля.
Плешь на ушанке. Бывший сын полка,
А ныне пьющий и немного жулик.

Заплывшие глаза. Лица сморчок.
Под милостыню - выцветшая скатерть.
Протез фиктивный, орден, пиджачок,
Шершавая, длиною в старость, паперть.

Все что осталось от безумных дней.
И я спросить решился неумело:
А было ль счастье?
- Было. На войне!
И кисть, в кулак сжимаясь, захрустела.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Душная делянка
Волокуши след
Сапоги, портянки
Снял дремучий дед.

Мха тугие волны -
Горькие моря.
Полно, деда, полно
Помнить лагеря.

Внучка - значит лето.
Струны пихт звенят,
Где ты, внуча, где ты?!
Не бросай меня!

Дед смежает веки,
Мокрые от слез,
Где вы, человеки?!
Только треск стрекоз.

Мох. Ступни босые.
А земля речет:
Вот и все мой сыне,
Вот и твой черед!

Вздрогнули от крика
Бор, река, камыш:
Деда, догони-ка,
Что же ты сидишь?

А ему иные
Видятся года:
Катища кривые,
Мутная вода.

Вспомнил он как стыла
Кровь, окрасив наст,
Как окурок хилый
От безумья спас.

Сквозь гирлянды вышек.
Сквозь метели свист
Все слабей он слышал:
Дедушка, проснись.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Кружится снег, дороги не видны.
В промозглый воздух крик ворон вколочен.
Жизнь с каждым днем, меж выходами в сны,
Становится скучнее и короче.

Тяжелый ветер взвоет, отбежит,
Ударит вновь и сквозь себя пропустит,
Как пропускает правда каплю лжи,
И капля лжи становится искусней.

Снежинки отрезвляющий укол.
Прозрачный лес, как облако, всклокочен.
Когда тоску насквозь пронзит глагол:
Родится искра будущих пророчеств.

Плывет над пустырем вороний крик,
Надорванный, издалека похожий
На звуки кровоточащих вериг -
Не потому ли истина дороже.

Не потому ли выстроились в ряд
Деревья вдоль дорог в одежде белой,
Похожие на раненых солдат,
Шинели снявших, как перед расстрелом.

Путь зрению перекрывает снег,
Метущийся с отливом темно-синим.
Плач ивовый над берегами рек
Напоминает, что была Россия.

Пылающим лицом на снег упасть.
Почувствовать в висках приливы крови.
Увидеть как тщета теряет власть,
Как Дух Симфонию находит в Слове.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Возьми губами воздух одинокий,
Как виноград с ладони в феврале,
Как в одночасье выплывшие строки,
Как чьи-то губы в первый раз, во мгле.

Как снег берет пространство пядь за пядью,
Как лист берет чернила с острия,
Как август вверх подбрасывает платье,
Как ночь врастает в тело пустыря.

Возьми своё негордое наследство,
Как лилии притягивал прутом,
Как дудочку в полузабытом детстве
Ты брал ещё полубеззубым ртом.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Стариками горбатилось лето
Меж войною и детством сирот.
Мама, как ты забудешь об этом,
Ты мне скажешь, что это не в счет.

Будет вечер дрожать слабой свечкой,
И почудится снова тебе:
Будто бабушка села у печки,
Колыбельную песню запев.

Мама, пусть нам поведает небо
Про тот лютый год сорок второй.
Стыла бабушка в давке за хлебом
С нерождённою, мама, тобой.

А спустя тридцать лет у колодца,
Дав мне хлеба, сказала:Расти.
Чадо кушает - Боже смеётся,
Чадо плачет - и Боже грустит.

Мама, мама, о чём мы полночи
Говорим, будоража сердца.
Свечка плавится, гаснуть не хочет,
Знать она вспоминает отца.

С того света отец не вернётся.
Что я сыну скажу? - Подрасти.
Чадо кушает - Боже смеётся,
Чадо плачет - и Боже грустит.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Был голубь зарею вскормлен,
Взлетевшей навстречу тьме
Над болью, над нашей кровлей,
Над песней седой моей.

Над полем вороньей битвы,
Над лесом, что ввысь летит,
Над тихой твоей молитвой,
Хранящей меня в пути.

Пусть голубь расскажет Богу,
Расскажет Богу о том,
Как ждёшь ты меня подолгу,
Одна ждёшь в горе своём.

Стрельнул по холстине неба
И вырвался из крови.
Сквозь быль полетел и небыль,
Туда, где нас ждут двоих.

Вослед проскрипели ставни,
Умытые синевой.
Ударилась оземь камнем
Пернатая плоть его.

Волной колыхнулась просинь,
Объятья раскрыл Господь.
Ударилась камнем оземь
Лишенная силы плоть.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Он стоял в несокрушимых сапогах,
С деревянными морщинами на лбу,
С рыжим потом на просоленных висках,
Подперев ладонью тучную избу.

А в лицо ему натужно шипел
С мордой рыжей председателя сам чёрт:
Не отдашь, поидишь, Ванька, до Карел;
Там ужо-то и узнаешь, что почем!

Оглянулся дед Иван: стоит бледна
Дочь-печальница, уж сколько лет назад
Мужа выкрала гражданская война,
Внукам сделала безумными глаза.

Что же деется, - подумалось ему, -
Отдал всё: кобылу, телку, плуг и хлеб.
А теперь вот места нет в своём дому;
Подавайся, дед Иван, к бурёнке в хлев.

Захрустел кулак, да струсил, изменил.
Тень недобрая упала на лицо.
Ладно, - молвил, - после Пасхи в два-три дни
Соберуся! - и поднялся на крыльцо.

Кто-то жбан не удержал - разлился квас.
Не собрать с земли разлитого ковшом.
Сатана запрыгнул в черный тарантас
И шоферу в шею выдохнул: Пошел!

Половодьем будоражило тайгу.
Тёк в стакан граненый мутный самогон.
Громоздился лёд стеклом на берегу.
Пахло свечкой от заплаканных икон.

Продержались долгий пост, не тупя глаз.
Посевная развернулась горячо.
Подкатил к усадьбе деда тарантас.
Сатана привстал и ахнул: Что за черт!

Яма мглистая на месте, где был дом;
Хромоногий пес мытарит по двору;
И размахивает старым рушником
Жердь убогая, качаясь на ветру.

Подошли селяне: говор, шепот, шум.
Кто-то крикнул:Не пустил Иван бяды,
Дом-от взял, да раскатил по катышу,
Да и сплавил, нам не ведомо, куды!

Кто-то жбан не удержал - разлился квас.
Не собрать с земли разлитого ковшом.
Сатана упал в свой черный тарантас
И шоферу в шею выдохнул: Пошел!

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Снимала ночь мешок с плеча.
Был полон звезд её мешок.
Бубнил стишок старик-гончар,
Себе под нос - смешной стишок.

На круг роняла свет луна.
Над глиною вершился суд.
И вечность тяжестью вина
Вливалась в будущий сосуд.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Горчат ветра небесным половодьем.
Февраль исполнен множеством причуд.
Реальность, ощущаемая плотью, -
Уютное узилище, сосуд.

Сосуд, я принимаю твои формы.
Как формы века принимает миф.
И, как в бутыли джинна, с шумом волны
Чужих миров несут меня на риф.

Проносятся взлохмаченные тучи,
Мерцает слабый маяка огонь.
Господь узрит, когда поможет случай
К холодной вечности взобраться на ладонь.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

То ли в небыль, то ли в быль, то ли в грязь,
За поводья зацепившись броней,
Как осенний лист с коня падал князь –
Падал так, как лишь влюблялся порой...

Падал так, что леденело в груди,
Так, что ворон уж кружил над виском...
Падал так, что у него позади
Шевелилась степь сухим языком.

Падал так, что ветер выл в стременах,
Падал, что-то вороному шепча,
Падал так, что зеленело в глазах,
Так, что где-то вдруг погасла свеча.

Пахло дымом оперенье стрелы,
Пахло юностью отцово седло,
Все быстрее приближалась полынь,
Да из пальцев уходило тепло...

То ли в небыль, то ли в быль, то ли в грязь,
За поводья зацепившись броней,
Как осенний лист с коня падал князь –
Падал так, как лишь влюблялся порой...

И все дальше становился закат,
И все ближе было небо к лицу,
Все светлее с каждым мигом был взгляд,
И все ближе сын был к отцу...

Все прохладнее объятья веков,
Боль все дальше отступает от ран...
Как спокоен взор немых облаков,
И внизу уже остался туман.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.