Беспокоясь за нравственность, думая, как бы чем
не задеть целомудрия посторонних
я любил тебя здесь, на заброшенном кладбище,
где давно уже никого не хоронят.

Оголенные корни корявого тополя,
лет пятнадцать не слышали марша Шопена,
мы сюда неприметную тропку протопали,
превращая могилу в постель постепенно.

Это было не более предосудительно,
чем, с годами теряя желанье и силу,
исполнять назначенье воспроизводителей
постепенно постель превращая в могилу.

Было нам наплевать, что крестов понаставили,
полумесяцев, плит со звездою Давида,
мы здесь были, не чтобы читать эпитафии
и скорбеть не хотелось нам даже для вида.

Нам весь мир представлялся огромною спальнею,
и нелепым казался условностей панцирь,
мы легли, где стояли, а не специально
вычисляли, на ком бы еще отоспаться.

Отворялись зазывно скрипучие створки,
приглашая в оградки, на мягкие листья,
их стелили для нас безымянные Йорики,
извиняя презрение к рамкам приличия.

Ночью звезды давали достаточно света,
даже если вокруг было сыро и хмуро,
свод небес нам светил через кружево веток
словно жаркое тело сквозь сетку гипюра.

Ветер кроны ласкал, задевая легонько,
шепот листьев пугал бесшабашных паяцев,
и они стороной обходили покойников -
атеисты покойников тоже боятся.

Застилая рубашкой расползшийся холмик
под трухлявым крестом с полустертой табличкой,
я не думал, что гостеприимный покойник
возмутится картинкой живой неприличной.

Может, был он ханжою, а может, напротив
был, порою, не против побегать по бабам -
все равно, индивидуум, лишившийся плоти
должен быть снисходителен к плотским забавам.

Как ни странно, но именно здесь, на погосте
забывали мы боли, обиды и страхи,
мы, похоже, тут были желанные гости,
ибо нас не боялись бомжи и собаки.

Как нечасто в последствие нам доводилось
так отчаянно жить в половом отношеньи,
нам природа являла бесплатную милость,
как глоток коньяка перед петлей на шею.

Те безумные ночи среди обелисков
навсегда отгорожены жизнью иною,
только, все-таки жаль, что мы и были так близко,
а я так и не знаю, кто был подо мною.

Беспокоясь за нравственность, думая, как бы чем
не задеть целомудрия посторонних
я любил тебя на заброшенном кладбище,
где давно уже никого не хоронят.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Среди проституток, бомжей и катал,
их слез и нетрезвых рассказов,
я в пьяном отчаяньи водку глотал,
на все наплевав и размазав,
и сам удивлял их, как бич и зека,
изысканной косностию языка.

А после, встревоженный скорой зимой
и шепотом сумерек мглистых
напуганный, я возвращался домой,
под слой подсыхающих листьев,
где мной недовольны, хуля и браня,
но все-таки, принимали меня.

Здесь я забывал, что я пьянь и трепло,
листвы плодородная прелость
дарила питанье, покой и тепло.
Есть в этом особая прелесть -
таиться под куполом преющей тьмы,
и ждать ослепительно-белой зимы.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Она исчезла, след дождями смылся,
сегодня можно отыскать в любом
смещеньи текста, в разночтеньи смысла
судьбу, надежду, веру и любовь.

Теперь никто на то уж не рассердится,
что прозвенит в пронзительной трубе
тоска, иглой прокалывая сердце.
Я умираю тот, что был в тебе.

Я умираю, некогда любимый,
я ухожу, оставив позади
твою стрелу, вонзившуюся мимо
моей пустой бесчувственной груди.

И все довольны, все добры и рады,
лишь саксофон вздыхает на басах,
что наших тел не обнаружат рядом,
и наших душ не сыщут в небесах.

Мы все живем в сжимающемся круге,
не замечая крутизны дуги,
мы все исчезнем, все умрем друг в друге,
простив грехи, измены и долги.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Погоди, не спеши, уходить навсегда,
задержись хоть на день или час
в наших древних местах, где земля и вода,
где счастливыми видели нас

Погоди, не спеши изменять этот мир,
воды рек поворачивать вспять,
мир планет и людей, интерьеры квартир,
погоди, не спеши изменять.

Станет дешево, бывшее нам дорогим,
станет дорог дешевый пустяк,
только ты, я надеюсь, не станешь другим
на неисповедимых путях.

Затопи сушь пустынь, сделай осень весной
и местами смени полюса -
пусть все это пребудет - останься со мной,
хоть на пол, хоть на четверть часа.

Я не в силах тебя вдохновить на труды
иди даже сберечь от беды -
стану ликом любви, стану блеском воды
и теплом неизменной звезды.

Погоди, не спеши уходить, человек,
будешь вечно глядеть в этот лик,
здесь тебе суждено оставаться навек,
задержись ты хотя бы на миг.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Жил на свете носовой платочек,
с радостью обслуживал носы,
с детства скромный, он гордился очень
тем, что он платок, а не трусы.

Дело знал, освоено самим им,
ремесло светилось мастерством,
в этом был платок незаменимым
ни рукой, ни даже рукавом.

С чувствами исполненного долга,
белизной манкируя слегка,
из кармана вглядывался долго
в некультурных тех, что без платка.

Зла не заслужил он, тем не менье,
ход судьбы не ведает никто,
видимо, по недоразуменью
им случайно вытерли не то.

Он сначала сильно огорчился -
это, прямо скажем, не цветник -
загрустил, других платков дичился,
но силен был духом, не поник.

И подружке, вышитой салфетке,
о призваньи новом написал:
был, мол, я простой платочек в клетку,
а теперь - платок-универсал!

И еще писал: - Нас в детстве шили
не для обитанья в облаках,
и кому бы чем мы ни служили,
наше счастье в наших же руках!

Наше очень непростое счастье...
За работу, заалел Восток!
Если надо, пусть порвут на части,
вечно с Вами, Носовой Платок.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Я был спокоен, как ведро,
она горела и хотела.
Мы танцевали, и бедро
ее мне обжигало тело.

Не то чтобы я был устал,
а просто, как ведро спокоен,
поскольку много испытал
моделей общежитских коек,

не веря, что всерьез ей мил,
не поддался ее капризу.
Напоминая мне актрису,
которой восхищался мир,

она актрисой молодой
была и пользовалась сходством,
и мне вдруг показалось скотством
чрез эту пользоваться той.

Потом мы выпили вина.
Я, как ведро спокоен, скучен,
сказал: - Мадам, не я вам нужен.
- А жаль, - ответила она.

Запечатлелась на скрижаль
души моей девичья жалость,
когда она ко мне прижалась
и прошептала мне - а жаль.

Но я спокойным, как ведро,
остался, хоть она хотела,
и раскаленное бедро
мне снова обжигало тело.

Ошибку сделать помешал,
но как в ведре темно и жидко,
в душе моей. Мне тоже жаль
моей несделанной ошибки.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Если б только не ставили мальчики сеть
в день последний, свободный, воскресный,
я бы мог еще жить, я бы мог еще петь
не одни лебединые песни.

Что мне ваша рябина в январский мороз,
не подружка бы в маленькой клетке?
Разве я бы полез птицеловам под нос?
Я сидел бы спокойно на ветке.

Мне не нужно их ягод, не нужно их тайн -
все их тайны не жизни, а смерти.
Я подружке кричу - Улетай, улетай! -
а они ухмыляются, черти.

Они думают, будто бы я не пойму,
почему она не улетает,
и скрывают глаза в папиросном дыму,
и веревку на руку мотают.

Они думают, что я рябины хочу
и не вижу их сети, и трушу...
Я лечу на крыле соловьином, лечу
по твою лебединую душу.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Пляшет за окнами маленький бес,
стоит ли к ночи сердиться на беса?
Бьются холодные капли с небес
о барабан жестяного навеса.

Тягостно небо на землю менять,
свергнутый ангел приходит к разлукам,
чтобы в ночи беспокоить меня
странным тревожным рассеянным звуком.

Будто затихнет, едва погодя,
снова звенит с механическим тщаньем.
- Кажется, не обещали дождя.
- Стало быть, милый, не верь обещаньям.

Вздрогнув во сне, заворочалась дочь,
что-то ей спиться сегодня не очень.
- Спи, ангелочек мой, это лишь дождь,
только лишь дождь. Стало быть, осень.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Поверив в то, что это наяву,
я снова рву тугую нить живую.
Здесь не живу я, просто существую,
наивно притворяясь, что живу.

Смешав мазки из света и тоски,
из теплой мысли и пустого дела,
передвигаю тело не по белым -
по черным клеткам шахматной доски.

А мысль пока взлетает в облака
и льнет к живым и любящим богиням,
по голубым полям и темно-синим
летит, легка, на крыльях мотылька.

Из этих красок сделанная смесь
мне чертит путь - он, как тропа лесная,
непрям отнюдь. Я ничего не знаю
кроме того, что я теперь и здесь.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Вот и снова весна. Наподобье весла
белый шарф развевается мягок и марок.
Ты вернулась, пришла и сказала: весна,
и весну принесла, как последний подарок.

Очень многие, словно боясь не успеть,
все ругают весну, бездорожье и слякоть,
ну, а мне хорошо так, что хочется петь,
заниматься любовью, смеяться и плакать.

Не пришел еще срок завершения строк,
Бог глядит на меня взглядом добрым и строгим.
Мне казалось, что нет в этой жизни дорог,
оказалось, что есть еще жизни дороги.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Нынче брагу не ставьте и репу не парьте -
самовластный размашистый росчерк пера
отменил Новый год в сентябре, как и в марте,
даже время подвластно указу Петра.

Начинаться он будет заснеженным утром
после ночи с шампанским под звон хрусталя,
возле елки сверкающей. Глупо ли, мудро -
кто посмеет оспаривать мудрость царя?

Нынче репу не парят, шампанскому рады,
мы за деликатесом толпимся у касс,
Новый год в январе? Значит, так было надо.
Пусть и будет. Да здравствует царский указ.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Мы были юны, влюблены,
смотрели, как птицы летали.
Незримые прежде детали
на снимке запечатлены.

Вот в левом углу воробей
клюет неприметные крошки,
приятель наставил мне рожки,
забыл, как его, хоть убей.

Вот чей-то на карточке не
вместился пронзительный профиль,
осталась лишь тень на стене,
как в ядерной катастрофе.

А вот, оглянувшийся в фас,
случайно попавший на фото,
глядит, словно на идиотов,
случайный прохожий на нас.

Взлохмачена, словно Брижит,
живот поджимая, хромая,
хромая собака бежит,
видать по походке - хромая.

А мы, в небеса обратив
глаза, где свершаются браки,
стоим, не смотря в объектив,
на фоне побитой собаки.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Летит на небо Жанна Д'Арк,
грядущей святостью пылая,
и труп старушки едет в парк
внутри застывшего трамвая.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Вы как кино на простыне,
иные есть, а вы же
пока мираж, вы просто не
предмет, я вас не вижу.

Ваш образ скользок и покат,
вы, как тропа лесная,
не существуете, пока
я вас еще не знаю.

И логике не изменя,
я заключаю: вы, вот,
проистечете из меня
как из посылок вывод.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

В июльский вечер хороша
погода за окном,
куда же просится душа,
каким томится сном?

Не может быть, чтоб так, спроста
ей были голоса -
в какие надо ей места,
в какие небеса?

Спокоен дом: заснула дочь,
полощется белье,
но, как Титаник, входит в ночь
семейное жилье.

Неощутимый дождь сошел
на летние дворы.
Все хорошо. Все хорошо.
все славно до поры,

когда касанья летних нег
останутся вдали,
прольется дождь, посыплет снег
на желтый лик земли,

и нам захочется спешить,
гадать, толкуя сны,
и, наконец, мы сможем жить
желанием весны.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Датский принц был дурак - так мне кажется.
Быть, не быть... Право, что за вопрос?
Кружка пива не лучшего качества
и немного плохих папирос,

пачка чая, заварена разово,
в кровь добавит живого огня,
и сомнения чистого разума
совершенно не мучат меня.

И пускай будут рифмы затертыми,
здесь хорошие рифмы вредны,
я пою их с блатными аккордами
для тебя, для себя, для страны.

Ты простишь мне созвучья не новые,
хрип и ненормативную речь -
так страницы судьбы разлинованы,
что никак этих слов не избечь.

И, по-прежнему, строки слагаются,
и по-прежнему струны звенят,
и по-прежнему, как полагается,
те же песни текут из меня.

Я в окошко гляжу летним вечером,
почему же тебе невдомек,
что по-прежнему в честь твою светится
папироски моей огонек?

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Певец популярный и юный,
ты также неслабый игрун,
но, знаешь, ведь если подрезаны струны,
то можно играть и без струн,

Играть можно даже без скрипки,
пока отвечает нутро,
на тень в глубине отраженья улыбки
в окошке вагона метро,

где рыбы открытыми ртами
в глубинах поют про себя,
что лодки, как рыбы боками, бортами
ласкают друг друга любя.

Когда-то писали об этом
Хайям, Соломон и Бассе,
ты смело за Пушкиным, русским поэтом,
поешь: я вас встретил - и все.

И все - ты меж ними не лишний,
теперь и твоя не плоха
белеет под горкою в сумерках вишня,
хиреет на склоне ольха.

Ольху на горе мы похерим -
ведь в гору, простите за лесть,
кто умный не лезет. Вот был бы там терем,
туда б еще можно залезть.

Устав с дураками бороться,
давай же, презрев суету,
бургундского выпьем, присев у болотца,
как братья, под вишней в цвету.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Как бы ты высоко, далеко не жила,
в центре мира, в глуши,
ты удачи мне, милая, пожелай
и рукой помаши.

Я куда б не пошел, на охоту ли в лес,
Заблудился в высоких домах,
на какую б вершину я сдуру не влез,
я увижу твой взгляд.

Если будет не очень-то весело мне,
доконают враги,
ты утешишь меня силуэтом в окне
и движеньем руки.

На закате окрасится солнцем стена,
и увидят все люди окрест
золотую икону в окладе окна,
этот свет, этот крест.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Но, даже будучи поддатым,
он в отношеньи джаза строг,
и может рассказать по датам,
как жил и пел Луис Армстронг.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.