В переулке я и дождь
повстречались в поздний час...
Он спросил: Куда бредешь?
Почему не спишь сейчас?
Я ответила дождю:
Кто дал право, сударь, Вам
спрашивать, о ком грущу,
по моим ходить пятам?
Кто дал право, сударь, Вам?

Не уймется он никак,
шелестит себе в листве.
Дождь, какой же ты чудак!
Ну зачем пристал ко мне?
Сам признайся, что с тобой?
Тоже, видно, одинок?
Уходите ж, сударь мой,
и не лейте слез поток.
Уходите, сударь мой!

Вам направо, мне в подъезд.
Не просите. Не впущу.
Если дома кофе есть,
значит, кофе угощу
я того, кто не пришел
ни сегодня, ни вчера...
Он не шел, а дождик шел,
и бежали вечера.
Он не шел, а дождик шел.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

От корки до корки
прочитана книга,
и мчит меня скорый
до города Рига.
В зеленом вагоне
чуть теплится свет.
Часок - и догонит
мой поезд рассвет.

Рассвета все нет.
Нет в рассветы билетов.
Тогда мне билет
до прошедшего лета,
до сини залива,
до теплой руки...
Какие мы были
с тобой дураки!

Мне б чаем согреться
остывшим в стакане.
Ведь ночь прямо в сердце
босыми ногами!
Гуляют, как дома,
одни сквозняки.
Какие мы оба
с тобой дураки!

Бессонница пляшет
под писк комариный.
Я знаю, не зря же
весь путь этот длинный...
Нам старая Рига
отпустит грехи.
Какие мы будем
с тобой дураки!

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

По зеркальному паркету
дамы в пышных туалетах
под звучанье менуэта
плыли по дворцу.
И склонялись кавалеры,
в пудре парики без меры.
Кто же среди равных первый -
видно и слепцу.

Ах, скажите-ка какая
та, что первая Вторая!
Над Невою ночь сырая,
слуги гасят свет...
И тогда уже в потемках
осторожно шел Потемкин -
властный князь, политик тонкий
тех далеких лет.

Сколько в жестах было барства!
Но тогда стояло царство
на любви и на коварстве
женщины одной.
Вас, поклонники Вольтера,
вас, гвардейцы, кавалеры,
вас, героев прошлой эры
нет уже давно.

Ах, знакомая картина:
во дворце Екатерина
за бюро с пером гусиным,
за полночь давно...
Век ужасный на исходе,
войско в Турции в походе,
и зима стоит в природе
вечным полотном.

Все незыблемым казалось,
но Империя распалась.
Так уже не раз случалось,
милый человек.
Век закончился двадцатый,
не прекрасный, не проклятый, -
что прошло, то будет свято!
Здравствуй, новый век...

Ах, знакомая картина:
вот стоит возок старинный,
и торгуют осетриной
с этого возка.
Вновь шумят торги в Пассаже,
но с портретов в Эрмитаже
гордо смотрят взглядом княжьим
прошлые века...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

От прощанья до прощенья
Время лечит наши раны,
Изменяет наши планы,
Беспристрастный суд вершит.
Лампа головой поникла,
На столе будильник тикает.
Но стоит на полке сахар,
Чтобы слаще было жить.

От прощанья до прощенья
Жить мы учимся сначала
В новом летоисчисленьи
С равноденствия беды.
Мерно маятник качается
От надежды до отчаянья.
Мы все дальше друг от друга,
От любви и от вражды.

От прощанья до прощенья
Нам еще о многом помнить,
В лабиринтах чьих-то комнат
На неверный свет лететь.
Пусть взойдут другие лица,
Чтоб простить и вновь проститься.
Пусть любовь пошлет нам утро,
И февраль пошлет метель.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Ты найдешь меня, где бросил,
с черной тушкой телефона,
с белой мышкой под рукою,
щукой в неводе емель,
там, где долго не спалось мне
с чашкой чая из БостОна,
где искала я покоя
зря за тридевять земель.

Гонит сон глоток ерл грея,
душу жмет рассказ Улицкой,
суета клюет мне печень,
стервенеет, рвет куски.
Безнадежнее и злее
наши утренние лица.
Чертов врач уже не лечит -
он в запое от тоски...

На ночлег тоска стучится,
я открою, не впуская.
Прошмыгнула рыжей кошкой,
нагулявшись под дождем.
В темно-бронзовой горчинке
бергамотового чая
как размешанные ложкой,
кружат мысли ни о чем...

Из глухой скорлупки скуки
под прицельным светом лампы
познавать законы мира,
открывать проклятье стен...
Но откуда эта мука,
как когтиста эта лапа -
так глухой терзает лиру
и слепой рисует день...

Ты найдешь меня, где бросил...
как когтиста эта лапа...
так глухой терзает лиру...
Эти мысли ни о чем...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Вчера за окнами процокали копыта,
Как будто в танце два задорных каблучка.
В моем дворце все двери наглухо закрыты,
И кучер мне не поклонился с облучка.

Два господина в канотье, вцепившись а трости,
Походкой важною, раскланявшись, прошли...
А я осталась ждать негаданного гостя,
Пока все свечи в тронной зале не зажгли.

Слуга мой старый доложил, что Он явился,
И я застыла у открытого окна.
Как плащ походный у гусара запылился!
И под плащем стальная шпага не видна.

Почти весь день я провела у клавесина
В воспоминаниях совсем недавних лет.
Как ослепительно на нем сидят лосины!
Как ярко золото по краю эполет!

Привыкла следовать я за Императрицей.
Мои воспитанницы - следовать за мной.
Но каждой фрейлине, признаюсь, часто снится
В плаще походном Император молодой.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

В трубку я набью табак отборный,
Закручу упругий черный ус.
Как черкес, отважный, непокорный,
За моей спиной встает Эльбрус.

В крепости прощальный длится вечер,
Дамы гарнизона нарасхват.
И скала под небом, как подсвечник,
На котором три звезды горят.

Кто зажег небесные лампады?
Души чьи Всевышний в гости ждет?
Капитан, вам отдохнуть бы надо,
Завтра отправляемся в поход.

Подпоручик был из Петербурга,
Песни пел все ночи напролет.
Но теперь укрыт землей, как буркой,
И его гитара не поет.

Коль вернусь живым я из похода,
Значит, мой черед не подошел.
К волосам кавказская природа
Вновь прибавит серебристый шелк.

И с душою, сшитой наизнанку,
В кахетинском утону вине.
Проскачу пред гордою горянкой
Я на тонконогом скакуне.

Нам латали серые шинели.
Нам с тобою, друг, не привыкать.
Пули горцев в воздухе запели.
Будет ли назавтра, что латать?

Помолюсь под грохотом картечи
В храме, где друзья мои лежат.
Там скала под небом, как подсвечник,
На котором три звезды горят.

Примерно 1982 год, Саратов

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Как Маркс великий завещал,
копите капитал!
А кто не может накопить,
умерьте вашу прыть!
Тот, кто умеет воровать –
уже наворовал,
осталось лаской отобрать
и силой поделить.

За эти действия никто
вором не назовет.
Да что ж, дурак он,чтоб назвать
того, кто у руля?
Зачем его нам называть?
Расстроится ж народ!
Он справедливый и крутой,
траля-ля-ля-ля, ля...

И в мире нет его крутей
и нет его путей!
Своим путём идет страна,
и будет всё путём!
И я бы русский матерный
лишь выучил затем,
Чтоб эту песню сочинить,
траля-ля, %ля, о нём!

А если кто-то, где-нибудь,
когда-нибудь, порой,
пока в цене на рынке нефть
и вверх идёт цена,
посмеет тихо намекнуть:
Я тоже, мол, король...
Зачем нам много королей?
Ведь родина – одна!

Уже назавтра про него
все скажут: Это вор!
Иль просто жадный олигарх
и англицкий шпион!
И писарь выведет пером
мещанский приговор,
и безнадежная пурга
завоет за окном....

Dec 25, 2004, Stockholm, USA
edited Jan 8th, 2005

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Она юна, oна известна,
уже снялась в кино немом.
Но к ней не слава, а повестка
пришла в году тридцать седьмом...

Ей, как жене врага народа,
на северах мотать свой срок.
Прощай, Москва! Прощай, свобода!
К подъезду подан воронок.

Свой скорый суд вершит Лубянка,
и мчится северный экспресс
по всей стране, от крови пьяной,
и судьбы рубятся, как лес.

От холодов кровь стынет в венах,
а на руках - от пота соль.
Но по ночам ей снится сцена...
Она свою играет роль.

Ее везли с лесоповала
в санях разбитых дровяных,
чтобы теперь она играла
для погубителей своих.

На пикниках советской знати
не за понюшку табака
тащили ироды к кровати
рабыню, девочку, ЗэКа.

Но в зал, страстями накаленный,
она смотрела, не дыша,
глазами юной примадонны,
и возносилася душа

над пустотой земли унылой,
в себе носить привыкшей боль...
Она жила! И с новой силой
она свою играла роль.

Еще стоит в Ухте далекой
театр этот крепостной.
Она, состарившись до срока,
в нем гардеробщицей простой...

И в темноте, в углу партера,
платком пуховым на плечах
ей согревает сердце Вера,
Надежда теплится в очах.

И в зал, страстями накаленный,
она все смотрит, не дыша,
глазами юной примадонны,
и вновь возносится душа

над пустотой земли унылой,
в себе носить привыкшей боль...
Она жива. И с новой силой
она свою играет роль.

December 23, 2004, Stockholm, NJ, USA

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Как когда-то в Киеве
вечерами в скверике,
как когда-то в Мюнхене,
а теперь в Америке

старики беседуют
и играют в шахматы.
Рядом внуки бегают,
их глаза распахнуты....

Их глаза распахнуты,
все в них отражается:
как с фигуркой шахматной
старый Марк сражается,

как рукав одернул он,
словно бы смущается,
что так долго черные
цифры не смываются.

Это повесть скорбную
ты читаешь, деточка.
Эти цифры черные -
лагерная меточка,

там поля библейские
без семян запаханы,
там глаза еврейские
в небеса распахнуты.

В небеса распахнуты,
все в них отражается:
как с фигуркой шахматной
старый Курт сражается,

как рукав одернул он,
словно бы смущается,
что так долго черные
пятна не смываются...

Пятна не смываются,
цифры не выводятся,
и в нью-йоркском скверике
эти судьбы сходятся.

Старики беседуют
и играют в шахматы.
Рядом внуки бегают,
их глаза...

Stockholm, NJ

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

День начинался сереньким рассветом,
и жидкий свет струился по двору.
Он проникал за воротник к поэту,
он залезал за пазуху к вору,

к чиновнику вползал под одеяло,
и плакала во сне его жена:
поэзии ей в жизни не хватало,
а без нее и жизни грош цена!

Опять колечко к Рождеству, с алмазом.
A кольца – доказательство оков!
Но о любви не сказано ни разу,
а ей, как в книгах, хочется стихов.

Во сне чиновник снова видит это,
в душе его царит переполох, -
жена уходит к нищему поэту.
И слышится его тяжелый вздох...

Жена поэта слезы льет в подушку,
что денег нет уже который год,
что из нее он делает игрушку,
а сам то пишет сутками, то пьет.

Без денег ни свободы нет, ни счастья.
А что стихи? Набор красивых слов!
Чиновника б найти и обвенчаться...
Устроенность важнее, чем любовь!

У вора вроде никакой обузы,
но со свободой сложные дела.
Свобода-Воля – воровская муза,
а остальное – пепел и зола.

Ему острог положен волей царской.
Вчера чиновник подписал приказ.
Так начинался этот день январский,
и новый год. Уже в который раз...

Stockholm, NJ

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

А жизнь моя давно
как тот последний тост:
уж выпито вино,
но не уходит гость.
А Сын уходит в рост,
а Сын проходит тест,
и мир его так прост,
и не сколочен крест.

Еще играет всласть
лукавый Хронос тайм,
его шальная власть
не абсолютна там,
где числам нет числа,
где счет еще не в счет,
где краешек весла
едва коснулся вод.

Но слышен тихий зов,
растущий из глубин,
из непорочных ртов
грядущих магдалин,
но слышно как во тьму
уходят поезда,
не зная, почему,
транзитом в никуда.

Транзитом через всех,
имен не разобрать,
транзитом через грех,
безмолвную кровать,
сквозь расставаний фарс,
любовных писем бред,
что возвышают нас
над суетой сует.

Изматывает бег,
испытывает бес,
меланхоличный снег
спускается с небес,
поглядывает Бог,
помалкивает друг,
игрок роняет рог
из ослабевших рук...

Кто грешен, тот простит:
Сосуд до дна испит
и опытной Лилит,
и бандою лолит...
Но с тем, кто не грешил,
о чем нам говорить
на остановке Жизнь,
где вышли покурить...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Он умный и еще не старый,
герой извечной женской драмы.
Она, как юная весталка,
ему прислуживает в храме.

А на кого еще молиться?
В ее ближайшем окруженьи
такие будничные лица -
нет ни лица, ни выраженья.

А oн как Бог! Ах, эти боги...
Он ничего не замечает:
что там растут от шеи ноги,
а взгляд весталочий печален.

Не троньте девочку, профессор,
хоть влюблена в Вас ученица.
Где в божьем теле мысли беса,
Там бесу с Богом не ужиться.

Не хочет замечать реалий.
И горечь на меду в настойке.
Но стоит докторских регалий,
чтоб с нею оказаться в койке!

А бес в ребро давно толкает:
что, мол, не ты, а кто-то точно...
И змей библейский выползает:
могла быть дочкой, но...не дочка!

И вот свершилось. В стенах храма
плод искушения надкушен.
Судьба не балует Адама,
но Бог у нас великодушен.

Он от любви покоя ищет.
А завтра новая весталка
польет цветы в его жилише.
Он щедрый. И ему не жалко.

Не троньте девочку, профессор,
хоть влюблена в Вас ученица.
Где в божьем теле мысли беса,
Там бесу с Богом не ужиться.

Апрель 2004 г., Москва

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Он там - в фуражке летчика.
Он здесь - в домашних тапочках.
Бежит полоска счетчика.
Стоит на полке карточка.

Прижались к стенке томики,
прочитанные некогда.
И не ночует в доме том
такое слово - некогда.

На зеркале забытая
помада чьей-то женщины.
Вся жизнь была транзитная,
но близится конечная.

Заходят гости редкие,
и дочь звонит по праздникам.
Метро разводит ветками,
и некуда опаздывать.

Его встречали с радостью
и примеряли отчество.
Его любили разные,
а он - лишь одиночество.

Он расставался весело.
Они же, обожженные,
состарились невестами,
ушли чужими женами.

В чужих домах - проездами.
В своем углу - затворником.
Восьмой этаж над бездною.
И доктора по вторникам.

Все чаще снится давнее
под простынями ветхими.
А что же было главное?
Спросил бы, только некого.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Шейх Саид живет прекрасно,
вкусно ест и сладко спит.
Беспокоиться напрасно
клан Саиду не велит.

Но покой лишь снится шельме.
От зари и до зари,
день и ночь на ближнем шельфе
он качает газолин.

Раньше было много проще,
был Саид еще не шейх.
Но за финиковой рощей
пролегал проклятый шельф!

Припев: Три верблюда, два кола,
жизнь спокойнее была.
Сам себе был господин
бедный, бедный... бедуин.

Жарко марево струится,
до чего не можется!
Окотилась верблюдица,
понесла наложница.

А вчера в одном гареме
бунт подняли у паши:
раз не мне досталось семя,
так хоть акций отпиши!

Про Nasdaq ведут дебаты...
Ясно, кто тут виноват!
Нам всегда мешали Штаты
плавно двигаться назад!

Припев:Покупайте газолин,
покупайте дешево!
А за это будет вам...
ничего хорошего.

Вот плывет корабль пустыни,
вон Мираж летит, бандит!
А над корочкой от дыни
муха синяя гудит.

На нее ружье направив,
размечтался шейх Саид,
что сама страна Израиль,
а не муха здесь сидит.

Ведь такой счастливый случай
выпадает в жизни раз!
Но... от дыни пузо пучит,
вместо пули вышел....газ!

Припев:Эх раз, еще раз!
Там, где нефть, там и газ!
Я поеду в Сектор Газа
еще много,много раз!

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

А я дурочка
с чемоданчиком
восемнадцати полных лет...
Ветер в голове
и в карманчике
лишь в один конец есть билет.

В чемоданчике
все приданое:
пара туфелек да долги.
А в душе моей
рана рваная,
что затянется - мне не лги!

Говорили мне:
ты такой-сякой,
что погибель ты - ну и пусть!
Адресочек твой,
телефончик твой
затвердила я наизусть.

Ах, я дурочка
с чемоданчиком
восемнадцати полных лет...
Ветер в голове
и в карманчике
лишь в один конец есть билет.

Милый, миленький,
я приехала!
Я приехала, а ты не ждал...
Ах, смешная ты!
Да не до смеха мне.
Поезжай назад на вокзал.

Проводник в купе -
глазки сальные:
Чем заплатишь мне за проезд?
Вот постель моя
односпальная,
и в вагоне нет больше мест.

Мама-маменька,
не ругай меня!
Не ругай меня, не стыди!
Уезжаю из Белокаменной -
стало сердце камнем в груди.

Ах ты дурочка
с чемоданчиком
восемнадцати полных лет...
Ветер в голове
и в карманчике
лишь в один конец есть билет....

April 2005, Stockholm, NJ USA

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Мы не Отчизну, а державу
тогда покинули с тобой...
Но тихий голос Окуджавы
еще поет, еще живой...

И чтоб душа не знала мести,
чтобы не высохла душа,
еще поем мы эти песни
их проживаем, чуть дыша...

А кто услышал их однажды,
вопросом мучается впредь:
Зачем сгорел солдат бумажный,
когда бы мог он не сгореть...

Ведь балерина на пуантах
за ним в огонь не побежит...
И мы живем как дилетанты,
не научившиеся жить.

И наши прежние богини,
и наши рыцари седы.
Но на снегу под елью синей
всегда Той Женщины следы...

И, как к единственной Отчизне,
мы возвращаемся назад -
туда, где через наши жизни
течет река его Арбат.

May 9th, Stockholm, NJ, USA

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Устрашись своего улова.
Отпусти меня, отпусти...
Скоро сказано будет Слово.
Первый День идет из Шести.

Первобытной выползу рыбой
и втяну в себя первый вдох,
где базальта серые глыбы
обволок первобытный мох.

Пережив измененье видов
в этом мире, что вечно нов,
воздух вспорет мой первый выдох
прародителем первых слов.

Здесь ни идолов нет, ни храмов,
только ниточки первых бус.
Убыстряется ритм там-тама,
повторяя дикарский пульс.

И впервые, от крика мокрый,
достучится до диких сердец
разрисованный рыжей охрой
бесноватый шаман-певец.

Через гены, неотвратимо,
в поколениях повторен,
возвращается звук мотива,
сочиненного дикарем.

И тогда, как жабрами рыба
колебанье волн уловив,
Я услышу глухой и зыбкий
ритм, стучащий в моей крови.

Чешуя моя вспыхнет ярче,
в плавниках - мутации дрожь...
Что же надобно тебе, Старче?
Для чего ты меня зовешь?

May 2005, Stockholim, NJ, USA

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Шумит приморский Амстердам,
блестят меха заморских дам,
и пахнет в воздухе французскими духами.
А в дальней комнатке бедлам,
сюжеты голливудских драм.
И две российские путаны пишут маме.

Колодец грязного двора,
бутылок водочных гора.
Но на листочке ученической тетради
они напишут, что вчера
экзамен сдали на ура,
и переводчицами будут в магистрате.

На всякий цвет, на всякий вкус,
вводя гуляющих в искус,
стоят в витринах здесь живые манекены.
И две сестры из Старых Русс,
филфак, иняз, четвертый курс.
Два языка, два ярлыка. За ту же цену.

В квартале красных фонарей
стоит привратник у дверей,
стоит привратник у дверей ночного ада.
В квартале красных фонарей
не нужно знанье словарей,
и переводчиков хозяевам не надо.

А этот русский городок
забыли все – и царь, и Бог.
Здесь близко Дно* - доедешь местной электричкой.
Спешит учитель на урок,
и свернут вчетверо листок,
и аккуратно лег в конвертик заграничный.

С тоскою глядя в небосвод,
она автобус долго ждет,
привычна к утренней безрадостной толкучке.
Здесь, что на выход, что на вход,
всё Богом брошенный народ,
С одной молитвой, чтобы дети жили лучше.

Перед людьми не стыдно ей
ни за себя, ни за детей.
И вот конвертик иностранный, как награда...
В квартале красных фонарей
стоит привратник у дверей.
Стоит привратник у дверей.
И нет возврата.

* Дно - городок на границе Псковской и Новгородской обл., недалеко от Старых Русс.

Stockholm, NJ, USA

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Полмира я прошел, проехал, пролетел.
Осталось мне полжизни и полмира.
Но где бы ни был я, вернуться бы хотел
в тот светлый дом, в ту скромную квартиру.

Она не просто мне жилье или ночлег,
она - мой берег после дальних странствий.
Причаливаю к ней - на день или навек?
И открывает женщина: Ну, здравствуй...

Не ведая о том, где столько был и с кем,
поставит чай, на кухне стол накроет.
Расскажет обо всем, и домик на песке,
и на семи ветрах мы с ней построим.

И будет до утра на кухне свет гореть -
маяк для душ двоих в ночи туманной.
Мы будем слушать ночь, и ночь нам будет петь
про нас, про дом на улице Басманной.

Прощай, мой добрый дом.Здесь был я - только гость.
Кем был я этой женщине - не знаю...
Как в жажде над водой склонился Крымский мост!
Хочу остаться здесь и - улетаю...

Москва, 1988

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Здесь, на заправочной станции Гетти,
нового света приемные дети.
Запах бензина здесь у свободы,
много работы в любую погоду.

Хоть на соседней заправке дешевле,
к ним меня тянет веревкой на шее.

А началось у нас с ним с вопроса,
с глаз зеленых его раскосых.
Отвечал он мне, глядя мимо:
Мы - татары... были... из Крыма.

А теперь он живет в Аппалачах,
и ничуть по Крыму не плачет.
Он нe помнит ни гор, ни Крыма,
только гарь паровозного дыма

да вагон, на полу солому,
но ни моря не помнит, ни дома.
Помнит только горбушку хлеба,
И не помнит крымского неба.

Неба, в которое мы смотрели
отдыхая в своем Коктебеле,
где стихи писали о море
И не знали ни боли, ни горя.

Вот и дети его не знают.
Вот и дети мои не помнят.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

(публикуется в преддверии всемирного слета бардов в Испании)

Занавес замер,
похожий на сотни портьер.
средневековой даме
дарит сонет кавалер.
Он преклонил колени
перед ее красотой.
Преданная дуэнья
их сторожит покой.

Вновь над Мадридом
в танце кружится ночь.
И на корриду
ты посмотреть не прочь.
Тореадор на арене.
Дамы бросают цветы.
Нет у меня дуэньи,
но со мной рядом ты.

В яростной страсти
слышится стук кастаньет.
И в нашей власти
танец тех давних лет.
И под напев сегидильи
я б станцевать не прочь.
Накидывает мантилью
на Андалузию ночь.

В смуглой испанке
святость пречистых дев.
Танец фанданго.
Страстный гитары напев.
Занавес падает старый,
и зажигается свет.
Нет у тебя гитары.
Да и меня-то нет.

Примерно 1984 год.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

гусли мне подайте золотые струны
я спою вам песню может не одну
как живет на свете думает что умный
мой народ российский будто в старину

в старину бывало барин осерчает
да побьет вожжами или же кнутом
сразу как побьет-то так и полегчает
хорошо не насмерть заживет потом

а сейчас чиновник всей земли радетель
хорошо чиновник а не враг какой
вот смотрю любуюсь как нам солнце светит
на леса и реки на мой дом родной

вот глядит народ мой в голубое небо
и в его мечтаньях нет ему цены
было бы довольно молока и хлеба
не было бы только мировой войны

а хороший барин может приголубит
он не даст в обиду хоть сгноит живьем
головы не зря он вражеские рубит
когда всеx порубит тут и заживем

заживем мы дружно хоть и небогато
как живут соседи тихо по-людски
наше нажитое нам вернут обратно
сложится держава склеятся куски

пусть дрожат от страха всюду басурмане
богатеет денно родина-страна
ни гроша ни крохи нет у нас в кармане
хорошо терпенья в душах до хрена

Oct 11th, 2007 NJ

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

(исполняется в ритме буги-вуги)

Решил писать Гаврила песни,
решил Гаврила бардом стать,
чтоб жить на свете интересней,
чтоб все узнали, твою мать,

какой талантище Гаврила
всю жизнь закапывал в себе
(ему маманя говорила,
что с детства он любил Любэ).

А так как не был он поэтом,
а Гришка-брат когда-то был,
решили выступать дуэтом,
ломить, насколько хватит сил.

Кругом была поэтов масса
(ну а по-русски - до хрена):
худых, небритых, пьяных - разных,
ведь ими родина полна.

В любом далеком захолустье
куда не плюнешь - там поэт.
Не надо предаваться грусти!
Мы тоже сочиним куплет.

Не хуже, чем у Мирзаяна,
не хуже, чем у Иваси -
Какие пейсы у Даяна!
Какая ж Волга - не такси?

Короче, братья дружно к цели
поперли в связке, как один.
Ведь по-другому не умели,
со славы жаждою в груди.

Они раскручивались быстро
и предвкушали гонорар,
афиши с лицами артистов
(так нужно продавать товар!).

И фрак, и бабочку фотограф
дал напрокат - потом вернут.
(Вздыхает будущий биограф:
не пропадет их скорбный труд!)

Конечно, диски записали,
конечно, сделали вебсайт.
Но что-то мучило : шиза ли?
Иль популярная попса...

Гаврила очень много думал,
как славы мировой достичь.
Он Гришку спрашивал и кума,
читал, что говорил Ильич,

найти пытался блат и связи,
попасть на радио, ти ви -
ну вроде как из грязи в князи,
ду ю спик инглиш се ля ви.

И глупость фраера сгубила.
Насочинявши целый воз,
однажды спеть решил Гаврила,
прямо на сцене и всерьез!

Сначала публика рыдала.
Потом пошла артистов бить.
Когда таланта очень мало,
скромнее, братцы, нужно быть!

Не обижайтесь и не злитесь,
сожгите ваши тексты слов.
И как вы, братцы, не садитесь,
в какие фраки не рядитесь...
(а дальше дедушка Крылов).

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.