Стреноженная мертвая вода -
Холодная, разлитая до неба.
Водой, как кровью, истекут года
И просочатся в голубую небыль.

Витийствует стареющий юнец,
И в зеркале воды до отторженья
До сотни болей потрошит ларец
Больной души клинком стихотворенья

Хмельные пальцы на струне дрожат
Исповедальным танцем снов поэта.
Слова, покинув родину, спешат
Прильнуть к священным стенам Назарета.

Они покрыты сверху чистотой,
А снизу - сажей смертных прегрешений,
Сплетутся в нескончаемый покой
И в нескончаемую данность поражений.

Не убоись рожденных в темноте
Безумных образов, изломанных и рваных.
Пусть их распнут на проданном кресте
И тут же вознесут на крыльях враных.

Ты будешь прав в одном - твои глаза,
Твой звукоряд не изувечит кара
Смердящего плебейского кайла,
Удушливой подушки санитара.

Поэт мой, брат мой, в прошлых бытиях
Мы видели врага сквозь щель забрала,
Рубились в битвах насмерть на пирах,
Искали истину на дне бокала.

Мадридские кварталы по ночам
Кипели серенадами идальго -
Мы были там, мы воплощались там
В балладах перехожих юных скальдов.

С клеймом хромого палача судьбы
Сквозь сонмы жизни колесим по миру,
Сходя с ума, вплетаемся в умы
Дремучей голи спитого трактира.

Живая серебрящая вода
Не исцелит исколотое племя
Талантов, жизнь кончавших от стыда,
Покровных братьев написавших время.

Живая серебрящая вода
Не исцелит исколотое племя
Талантов, жизнь кончавших от стыда,
Покровных братьев разорвавших время.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Сирано... Сомкнутся злые стены,
И вино плеснется через край.
На глаза бельмом падут две сцены -
Жизнь и смерть. Чистилище и рай.
Знатный сброд смеется за спиною,
Шпага чертит в воздухе вопрос -
Ты ж несешь, беспечен и покоен,
Над плечами непомерный нос.
Как любить - вот вопрос...

Сирано... Присыпешь раны пеплом
И смешно оскалишься во тьму -
Рифмы междустрочным теплым ветром
Подлетят к знакомому окну.
Быть красавцем - дурнем пустоглазым,
Иль уродом мудрецом? Кто знал -
Быть Жуаном и любить всех сразу,
Иль одну, что Бог тебе послал?
Бержерак, кто же знал?

Сирано, она не возжелает
Чистоты талантливой души -
На земле она предпочитает
Быть довеском плотской красоты.
Плач, Гасконь, невестой и вдовою,
Проклинай прекрасные уста.
Пусть всегда витает над тобою
Запах роз и тленного тепла.
Небеса – навсегда...

Сирано, красивой стройной самке
Ты раскрыл секрет певучих слов.
В странной беспросветной черной рамке
Ты не смог быть полностью готов
К постиженью и прозренью веры
К слову, вдохновенью и к войне.
Ночью люди очевидно серы
Душат сытостью себя в себе.
Сирано...
Все равно...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Горечью ливня источены стены,
Пеной кровавой наполнены рты,
И на окраине желтой арены
Саваном благоухают цветы.
Пальцы ласкают изгибы приклада,
Ветер выводит мотивы тоски.
Пуля прервет роковую балладу -
Спи, господин Федерико, спи!

Каждый твой шаг, как последнее слово.
Руки опутаны, горло кипит.
Песня, хрипя, зарождается снова.
Сердце поет, пока порох молчит.
Сердце стучится о ребра решетки,
Загнанный пульс разрывает виски,
Лоркой кичатся расстрельные сводки -
Спи, молодой Федерико, спи!

Но кончено! Финиш. Истошные трубы.
Кто-то неяркий коснется щеки -
И заструятся бескровные губы
Светом Эдемовой тихой реки.
Но на вратах часовой непреклонен,
Десять законов сжимают тиски.
Овцы елейные в этом загоне...
Рви, несвятой Федерико, рви!

И по тропинке иных измененний
В робе, пропитанной потом коня -
Светом во свет, или темнотой в темень,
Радуясь, плача, ликуя, скорбя,
Опровергая запреты устои -
К черту затворы веревки ключи!
Переполняй междустрочье пустое,
Не умирай, Федерико, кричи!

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Ночь тиха и одинока...
Замогильным дуновеньем
Проникает в щели окон,
Соблазняя воскресенье.
Флейта дышит поминально
По собратьям убиенным -
То астрально, то ментально
Гладит мозг напевом пенным.

И молитва не спасает -
Голоса кого-то свыше
Мелким градом донимают,
Пробивая панцирь крыши
Серой массой потолочной
Давят в сонный зев кровати,
Будят совесть еженощно,
Появляясь на закате

Кровь течет по улицам Парижа
Вперемешку с грязью и бумагой,
И распятье тонет в этой жиже
И пинается босой ватагой.
Спит палач - каратель Божий,
И багряный отблеск света
Укрывает злое ложе,
Пеленает тяжким пледом.

Лоб горячий перепахан
Каждым взмахом гильотины.
Под ударом стонет плаха,
Смертно вздрагивают спины.
Катят головы на доски,
Как булыжники с обрыва,
Переходят в отголоски
Демонического взрыва.

Дурно скроенное племя
Революции и гнева
Умертвит свое же семя,
Как в начале королеву.
День. Опять кипит работа -
Опускает, поднимает,
И всегда в кругу почета
Твой талант не увядает.

Между ямой и законом
Красный ангел провидений,
Убаюкан медным звоном,
Спит без снов и сожалений.
Но кровь течет по улицам Парижа
Вперемешку с грязью и бумагой,
И распятье тонет в этой жиже
И пинается босой ватагой.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

- Ну, что, стоит?
- Нет, падает...
- Ну что, летит?
- Нет, крестится.
- Ну что, мясцом?
- Нет, падалью.
- Ну что, пришла?
- Нет, грезится
- А, может, скажешь?
- Хлопотно.
- Или споешь...
- Не пишется.
- Да встань же ты!
- Мне холодно...
- Ну спи тогда.
- ...Все движется.
- Что за окном?
- Кажется, снег.
- А на душе?
- Кажется, дождь
- А в сердце что?
- Сорванный бег.
- А за дверьми?
- Каменный гость.
- Ты звал его?
- Кажется, нет...
- Ты ждал его?
- Кажется, да...
- Его впустить?
- Дай мне совет.
- Если б я знал!
- Открой тогда.
- Водка, коньяк?
- Лучше циан.
- Или стрихнин?
- Братик, прости...
- Дай подкурю.
- Лучше я сам.
- Плохо тебе?
- Можно спасти.
- А ты любил?
- Что есть любовь?
- Часто прощал?
- Тысячу раз.
- Что загрустил?
- Если бы вновь...
- И что тогда?
- А там Бог даст.
- Что, будем спать?
- Поздно уже.
- Сейчас постелю.
- Только все черное...
- Сон в темноте?
- В холоде луж...
- Ладан горит...
- Спасенные...
- Ну что летит?
- Да, лебедем.
- И путь открыт?
- Как книжица.
- Тогда вперед!
- Со временем...
- Да что с тобой?
- Все движется...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

В дикое время живем, господин мой, в дикое время.
Ненависть, боль, одиночество – все к одному.
Звезды все ближе, все ярче и громче, как голос Матфея,
Давят, стучатся и ноют на стылом ветру.

Кара заказана. Хрипнет несмазанной дверью в груди,
Руки заноют от холода рифмы ночной.
Свет затечет. Кто-то тихо и нежно промолвит – пусти...
Полно, мой принц, я в который уж раз за тобой.

Не оглянуться, избитое время уходит под лед.
Шизофрении длинные красные сны...
Зыбкая дрожь неизбежно покровы запретные рвет,
Сыпет под ноги саднящих проталин цветы.

Страшные сказки о дикой, святой и вселенской любви
Не заполняют, не трогают и не пленяют.
Сны продолжаются, тонут в исконно холодной крови,
Не осеняют, не сходятся и не смыкают.

В жуткое время живем, мой попутчик, в жуткое время -
Письма и те за версту отдают немотой.
Зов не стихает, кивает, стучится в похмельное темя...
Выключи свет, я который уж раз за тобой.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

В моем краю лишь мокрые крыши,
В твоем - картонный театр предместий,
Где кукольник, ниспосланный свыше,
Творит свои молитвы и песни.

Где утро постигается ночью,
И свечи затихают от ветра.
Любовь по колее многоточий
Крадется за грехами поэта.

Покой - лишь ощущенье покоя.
Объятья – круг, сближающий лица.
Твой дом - ковчег спасительный Ноя,
Вино - горчащий повод не спиться.

Свидания осеняют стихами,
Полуночным блеском гитар.
Разлуки истекают слезами
В прострации уличных свар.

Так тайна исповедует тайну,
Так краски проступают сквозь своды,
Воздвигнутые наспех, случайно
По чертежам кандальной свободы.

И светлый лик пречистой Мадонны
Опять туманит дымом столетий,
И воздух покаянно-бездонный
Исходит вверх лампадой последней.

Я подкрадусь на цыпочках к двери
И постучу дрожащей рукою,
Волнуясь, ожидая и веря,
Сплету свое молчанье с тобою.

Ты не заметишь - или заметишь? -
Мое касание через пространство.
Легко, тепло, шутливо отметишь
Моих видений непостоянство.

Пишу тебе пространные письма.
В них растворяюсь снова и снова.
Рассохлась рама, краски и кисти,
И только постижение слова

Клокочет, бьется, крестит бумагу
И на перо отчаянно дышит.
С бедой обручает бродягу
Туман, оседая на крыши.

В моем краю лишь мокрые крыши,
В твоем - картонный театр предместий.
И я себя почти что не слышу
В последней отпущенной песне.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Чем больше лжи, тем веселей
Смотреть на прошлую дорогу.
Чем ниже небо, ближе к Богу,
И крест прозрачней и светлей.

Чем незаметней переход,
Тем долгожданней утром встречи
И приопущенные плечи
Несут к воде спасенья плот.

Мелодия звенит в руках
И вкусом снега оседает,
Упруго кружится и тает,
Как тает девство на сносях.

Лимонным солодом голов
Жрецы несут осколки солнца,
И желтая рука японца
Спокойно взрежет муку слов.

Но никогда не поздно жить,
И никогда не рано в Лету,
Когда ведешь себя к ответу
И к неизбежности любить.

Но никогда не поздно знать,
И никогда не рано бросить
В траву волос босую осень,
В октябрьский дождь грехов печать.

Как рано познается гнев,
Как поздно очищают взгляды
Неудержимых слез награды
И похвалы целебный блеф.

Как поздно после страстных бурь
Мы верой потчуем надежды
И рядим в черные одежды
Свою талантливую дурь.
Как поздно после страстных бурь
Мы верой потчуем надежды...
В какие ж рядим мы одежды?...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Сказочно-красивая земля
Раскрывает мне свои просторы.
На сырой пергамент января
Наношу заветные узоры.

Наполняю акварелью кисть,
И мазками будущего лета
В синеву окрашиваю высь
И летаю в теплых струях света.

Крики постоялого двора,
Стойкий запах гуляша и браги,
Кони, ямщики и мошкара,
Гневный, хриплый лай цепной собаки.

Сапоги переминают грязь,
Скрип колес перекрывает ругань,
И речей исповедальных вязь
Помелом юдольствует по кругу.

Мы сидим в махорочном дыму,
Молча поминаем совершенство,
И печаль стекает по перу,
Теребя построчное блаженство.

Мы глядим в смиренный долгий лик
Тускло богомазанного слова,
И восторг срывает губы в крик,
Восхваляя Рождество Христово.

Друже, милый, вскинем чашу вверх
И плеснем на тесано-дубовый
Стол вина, и златогривый лев,
И орел с тельцом взойдут под кровы

Нашей полускомканой души,
Нашей полувытравленной доли,
И на пряном покрывале ржи
Разузорим звездный бисер воли.

Сказочно-красивая земля
Раскрывает мне свои просторы.
На сырой пергамент февраля
Наношу заветные узоры.

Каюсь над заплаканным столом
И в ладонь сметаю крошки света...
Брат, прости, но веселей потом -
На осколках будущего лета.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Здесь, в городе холодных фонарей,
Корежит сердце на камнях, истертых летом.
И жадный гул торговых площадей
Так назидателен: Не быть тебе поэтом!
Так правомочен: Ты куда? Забудь
Ночной полет по вечным уровням свободы.
Любезнейший, не лучше ли уснуть,
Напиться в смерть под сенью жеваной природы?

Устал кружиться в хороводе лиц,
Затасканных борьбой с химерой черновластья.
Такое лето - шелестом страниц,
Такая осень - солнечным глотком ненастья,
Такое время погребальных слов
Для тех, кто осознал себя пророком в звуке.
Такие взгляды срубленных голов
Потомков Авеля и слуг вселенской муки.

Я криком заедаю правоту,
Я стоном запиваю благовест церковный,
Во снах себя ввергаю в слепоту,
Где каждый жест и каждый диалог - условны.
Где слезы на невидящих глазах
Смешались с потом богом проклятого зноя...
Такие танцы на сухих костях,
Такие ветры в мутных прелестях прибоя.

Я отнимаю у себя тебя,
Палю костер, в котором смоляной припадок,
И ангел прозы, за огнем следя,
Безумно шепчет:
Дым отечества так сладок
Поет мне песни золотых тельцов,
В которых запах слов в момент совокупленья,
В которых бред отпетых подлецов

Провозглашает век бесовского затменья.
Я отнимаю у тебя себя,
Дарю протяжный свет в проклятом сбродном мире.
Такие чувства гаснут уходя
И дверью хлопают в чужой пустой квартире...
Так, отнимая, обретаю путь
И винный привкус плеч закусываю дымом,
И в новом будущем когда-нибудь

В предсказанном раю явлюсь в тебя незримым...
Я отнимаю у себя тебя...
Я отнимаю у тебя себя...
Так, отнимая, обретаю путь
И винный привкус плеч закусываю дымом.
И в новом будущем когда-нибудь
В придуманном раю явлюсь в тебя любимым...
Я отнимаю...
Я понимаю...
Так обнимают...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Каким пером воспеть земную муку плена?
Приветствую тебя, мой сумасшедший друг.
Покой испепелит столикая измена,
Литую твердь небес распашет грубый плуг.

Бескровная свеча пронзает гладь рассвета,
Пройдет пять тысяч лет исколотой любви -
И ты уйдешь туда, где темнотой воспета
Протяжная душа в надрезанной груди.

Прими мой слезный жест и одинокий шепот.
Я заклинал тебя любить лукавый хор,
Но стертый силуэт и полуночный хохот
Твою направит месть, заточит твой топор.

Твой беспокойный ум торопится измерить
Глубины городов, чей ненасытный зев
Съедает второпях людей, уставших верить,
И медные уста никем не взятых дев.

В глазах дрожит огонь, ладонь стирает облик
Той, чья невинность лет Офелией звалась.
Но просмоленный луч, как беспардонный окрик
Уже проткнул того, в ком жизнь оборвалась.

Прими мой слезный жест и одинокий шепот.
Я заклинал тебя любить лукавый хор,
Но стертый силуэт и полуночный хохот
Твою направит месть, заточит твой топор.

Я знал тебя, я был в тебе увековечен,
Я страсть твою постиг в несозданных мирах.
Пробелами страниц свой разум искалечив,
Громоздкий ворох слов рассыпал в теплый прах.

Казенной флейтой душ наигранные ноты
Могильною змеей переплетают том,
Где капельки чернил переполняют соты
Чревоугодных пьес беззубым черным ртом.

В каких высоких лбах рождаются сюжеты
Придворных мелодрам из жизни мотыльков,
И из каких дворцов ничтожные валеты
Уходят короли, звеня слезой оков?

На горле след петли, как времени зарубка,
По жилам бьется яд нектаром забытья.
Его всем сердцем ты впитаешь, словно губкой,
И тихо побредешь в края немого льда.

Я жертвую тебя, бессмертный принц молчанья,
Я жертвую себя и прохожу след в след
Тропой безумных лет. Я жажду наказанья
За созданный тобой мой беспокойный бред.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Прожженный за давностью свет падает, падает
И землю, слепую от бед, сватает, сватает...
Нездешние птицы летят черными толпами,
Поганые песни кричат бранными воплями...
Рябая короста людей пучится, ссорится -
Качается, плачет над ней белая звонница.
Когтистые ветки берез воздух царапают,
Сусальный закрученный воск капает, капает.

Мелькание уличных глаз всхлипами, бликами
Пронзает беспутный экстаз стертыми ликами.
Куда истекает луна, знают вершители.
Кого настигает зима, помнят хранители.
Кого-то искомкала страсть – в петлю укроется.
Кого-то испачкала власть – в церкви отмолятся.
Меня поминает свирель, схимник и горлица,
И осень ложится в постель – блудница, скромница.

Шаги, чьи-то злые шаги кажутся, слышатся.
Родные, друзья и враги ластятся, пыжатся.
Беспечен их будет полет к зрелости, к старости.
Господь примет их и поймет, много в нем жалости.
Цепами эпох и систем души укатаны,
Но вечное слово зачем в небо впечатано...
Бросаются дети любви в рой под всеядный свод,
А дальше - зови не зови, - ядом сочится мед.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                            Л.Губанову

Устами младенца глаголет истина,
Устами старца глаголет мудрость,
Но наши уста глаголят брависсимо.
В глазах и в сердцах черствость и сухость.

Уста воспевают потертую младость
Девок пустых, икон златоликих.
Уста попрекают смешную двоякость
Прожитых лет пророков великих.

Душа опускалась со скоростью света
В гулкий колодец с черным ветром,
И кашлем грудным поперхнулась планета,
Из недр харкая лавой и пеплом.

Душа расширялась пустыней безводной,
Песком застелив Палестину,
Скиталась по дюнам царицей безродной,
С травой в волосах, сгорбив спину.

Душа поднималась лучами восхода
Орлицей степной в межнебесье
И там обретала покой и свободу,
Бурлящую боль новой песни.

Закрытая дверь оказалась открытой,
Лишая отваги героев.
Повстанцев встречали оркестром и свитой,
Усладами смертных покоев.

Там ночь вдохновенья рождалась из пены
Афродитой белой и чистой,
Но утро врывалось сквозь тонкие стены
Фурией злобной и быстрой.

Опять тридцать семь километров по жизни
Бродячий безумец отмерил,
Но муза с годами сварливей, капризней -
А он ей так искренне верил.

И чистым бельем не смутив свое тело,
Устав от поэтики трона,
Душевно больным, чтоб душа не болела,
Ушел в полнолуние звона.

Душа опускалась со скоростью слова
В лагуну отмеренной славы,
В стакан перегонного пойла хмельного,
В полынью кромешной отравы.

Устами младенца глаголет истина,
Устами старца глаголет мудрость,
Но наши уста глаголят брависсимо...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

На бумажных цветах не бывает росы.
В барабанном сплетении косвенных линий
Я шепчу заповедное святое имя,
Я любовью таюсь, опаляя персты.

Камень тянет в прокрустово ложе ролей,
Каждым ветром стяжает свое измененье.
Мы простились с тобой над упреком коленей.
Годы капали в лоб пережженный елей...

Под пятой дураков я на крест уповал.
Как ты стала моей - я не знаю, не помню,
Только красным драконом я плечи заполню,
Только алым вином я окрашу бокал.

Ты не спишь на вертепе каленой души,
Но кольцо сновидений сжимает браслеты
Берендеевой тайны бездонной планеты...
Ведай не про меня, про себя расскажи.

Расскажи про свою страстноокую дверь,
По которой стучать не устанет пороша.
Расскажи мне о том, как я стану хорошим -
Только белым зрачкам балаганным не верь.

С криком раненой птицы ослепнет струна.
Я молчу - ведь любовь не бывает рассказом.
И в дыхании слов прорастут метастазы,
И просторную брешь воздвигает стена

Перекошенной боли гортанных путей
В переломанном теле бесполых иллюзий.
Жар забьется широкой конвульсией в лузе,
Может, рядом с тобой, может, с кровью твоей...

Слабонервным графитом колючих цветов
Напиши обо мне потаенную сказку,
Возложи на меня бледноликую маску
И закрой небеса над чертой берегов.

Под пятой дураков я на крест уповал.
Как ты стала моей - я не знаю, не помню.
Только красным драконом я плечи заполню,
Только алым вином я окрашу бокал...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Стой, как ты попал в мою обитель?
Стой. Кричи, ты пятишься к началу!
С той в глазах пространство не увидел,
С той как взлета оказалось мало...

С той моя любовь не справедлива,
С той твоя печаль не от познаний.
Стой. Лукавый косится ревниво.
Стой. В кострах пересеченье граней.

С той постель перестает быть чашей,
С той корона падает с утеса...
Стой на перекатах жизни нашей.
Стой, и словно пули ждешь вопроса.

С той продленье рода будет вечным,
С той крещенье ливнем будет белым.
С той я буду резать быстротечность,
С той ты будешь волевым и смелым.

С той мой сон становится бездонным,
С той твой день не согрешит мажором.
Стой, опять упрямством непреклонный.
Стой. Мы все еще за тем забором!

Стой, босые ангелы слетают.
Стой. Кряхтя, вздыхает, подземелье.
Стой. Премьера стены раздвигает
Стой... Какое, к черту, здесь веселье?

Стой, как ты попал в больное графство?
С той как ты плутал в огне сомнений!
С той не превзойди других в лукавстве...
Стой, разрезан сколом поколений.

Стой, шаги стихают между сроков.
Стой, кричать от глухоты не мудро!
Стой, здесь март бурлит у водостока...
Стой, оставайся - скоро утро.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

На вешалке старого мира
Покоится шляпа твоя.
Ладонь из прокисшего сыра
То бьет, то ласкает - любя.
Бредут по дороге знакомой
Бесплотные отзвуки лет.
Душа, занедужив саркомой,
Молясь, открывает сюжет.

Мне солнце, дробясь в косогоре,
Поведало тайны свои,
Что гулкое, светлое горе
Разлилось по долгой любви.
Что ветра чумное дыханье
Заполнило ноздри творцов.
Что серые блочные зданья
Шагают по спинам дворцов.

И все, что творилось руками
Фанатиков крестной весны,
Распродано медными лбами,
Раздавлено летом толпы.
И все, что из мрамора сшито
И высечено из парчи,
Киянками в брызги разбито,
Разодрано на кумачи.

Последнее... Это о смысле:
Болезни обходят глупцов.
Качаются на коромысле
Памфлеты былых мудрецов.
Но очередь тянется к пище,
И лабухи тонут в мошне.
Лопаты могильщиков ищут
Вкрапления жизни в золе.

Пощечины аплодисментов
Хоронят просоленность пьес.
Галерка изогнута лентой,
Партер, как простуженный бес.
Финал неожиданно грянет,
И тот, кто не стар и не сед,
Себя уличая в обмане,
Глазами закроет сюжет.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Плен металла изувечит душу.
Тяжесть раны разобьет мечты.
Я пред Богом. Я впервые трушу
В ожиданье грязной темноты.
Под кольчугой мятный зной молитвы.
Не за светом я к тебе пришел.
За плечами Круглый стол и битвы,
Впереди - свободы частокол.

По болотам чавкают копыта.
Постарели ратные друзья.
Соком жил Британия омыта,
Миром бредит отчая земля.
И посулы праведного неба -
Где-то там, за млечною рекой.
Нет Грааля, нет вина и хлеба -
Только ветер рвется сединой.

Ланселот - мой брат и мой Иуда -
Обезумел от своей тоски,
Рвет поводья, и на поле блуда
Пожинает горький хлеб любви.
Флаги гаснут. Цепенеет замок.
Слез Гиневры не стереть рукой.
Нет предела. Нет границ и рамок.
Я простил измену. Бог с тобой.

Осень красно-желтыми губами
Гнилью шепчет над моим лицом:
Я за Вами, государь, за Вами.
Вам пора увидеться с Творцом.
Грудь покойна, но зрачки и веки,
Словно известь, разъедает соль.
Жизни нет. Есть скорбный путь калеки.
Ухожу. Да здравствует король.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Ночь подступает, мнет, тревожит,
Жужжит пчелиным сводным хором,
Скрипит плащом из черной кожи
И в спину лязгает затвором.
Уста, поломанные криком,
Глаза, изрезанные бритвой...
И ты Афиной многоликой
Порхаешь над крапленой битвой.

Хромая, злобная собака
Голодным лаем гасит звезды.
И с высоты журчащим шагом
Идет Христос, роняя слезы.
Он наполняет ими лужи
Под искалеченной ногою.
Тебе он будет верным мужем -
Себя ж я водкой упокою.

Седая вечность отболела
Тотемом, идолом, распятьем.
Грядущее с прекрасным телом
Не хочет облачаться в платье.
Отец высок и безучастен,
Сын безобразно обезглавлен.
В глазах темнеет проза счастья,
В которой сладкий смысл отравлен.

От шума не укрыться в поле.
Душе не спрятаться под сердцем.
Разрез наркозом обезболен,
Но кровь зальет единоверца.
И под сутаной проходимца
Вопит изменчивая совесть.
Метель нам заметает лица
И снегом пишет нашу повесть.

Под домотканым покрывалом
Худеет толстый старый евнух.
Ночь древним редким опахалом
Гоняет воздух снов гаремных...
Восток и запад в единенье
Облюбовали центр круга.
Нам не поможет откровенье.
Взгляд леденеет. Стужа. Вьюга.

Нектар и пойло в единенье
Сплелись экстазом в центре круга.
Нам не поможет откровенье.
Взгляд леденеет. Кони. Вьюга...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Снегом - белым скальпелем - север
Обрезает судьбу.
Камни. Только камни из плевел
Птицу бьют на лету.
Корни и кипящие травы
Заплетаю в косу.
Листья облетающей славы
Беглый путь занесут.

Утро и дрожащее веко
Рвутся взглядом в клочки.
Пальцы гладят гипсовый слепок
Шестипалой руки.
Море в лунной панике воет
И глодает песок.
Только солнце всех успокоит:
Будет жизнь - будет срок.

Вижу, как доверчивый мальчик
Зазывает весну.
Крылья, что не ведали фальши,
Обнимают сосну.
Выдох смолянистого рая
Из игольчатых лап
Ловит и твердит, исчисляя
Время: тик-так, тик-так...

Тени вперемешку со светом
Быстро сводят с ума.
Крепнет в изысканьях ответа
Неземная тюрьма.
Стонет похотливое племя
Узаконенных вдов.
Ловит ядовитое семя
Лоном грязных дворов.

Годы ищут нашу предельность
По чужим адресам,
Пишут наши лица пастелью
И вручают не нам.
Горстка отлученных от бреда
Падших ангелов слов,
Снявшись, добредут по приметам
В край свободных Голгоф.

Видишь, как доверчивый мальчик
Зазывает весну.
Крылья, что не ведали фальши,
Обнимают сосну.
Выдох смолянистого рая
Из игольчатых лап
Ловит и твердит, усмиряя
Время: тик-так, тик-так...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Поздно. Жалко. От видений
Оторваться невозможно.
Серый ветер из затмений
Скрипнул дверью осторожно.
Я безумство и смиренье
Заключаю в дрожь мольберта,
И земное притяженье
Сыпет письма из конверта.

Красный танец мне приснился
В лабиринте белых комнат.
Он презрением кружился,
Переходом душной комы.
Листья падали из окон.
Хмель стекал по подбородку.
Незнакомый черный локон
Кашлем переполнил глотку.

Вислоухий, одинокий
Блудный пес, отстав от следа,
Утыкался влажно в ноги
И тянул зубами в лето.
Странный профиль в полумраке
Свечи ставил к изголовью -
Иероглиф на бумаге
Между цветом и любовью...

Перст качался в назиданье
Голым метрономом бреда.
Я запел, и в наказанье
Тело рвали розги света.
Я умолк. Но дождь послушно
Продолжал струенья наверть.
Там старик с лицом желтушным
Протирал молитвой паперть.

Поздно. Жалко. И не нужно
Обобщать финал куплета,
И чертить углем окружность,
Замыкая нить ответа.
Где Ван Гог на лунном свете
Кровью впишет над собою
Иероглиф на портрете
Между цветом и душою.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Неопознанный свет ослепляет пространство и время,
Неопознанный снег заглушает слова и шаги.
И прохожий, прильнув к затуманенным окнам апреля,
Различит силуэт неотмщенной и грешной любви.
Слезы матовых глаз испарятся с горячих ладоней.
Струны звездных лучей отзовутся мелодией дня.
И прохожий замрет, надышавшийся ветром погони,
И покойно умрет, разрядив беспокойство в себя.

Здесь кипящая жизнь обернется сердечным недугом,
Здесь увянет душа в окружении раковых стен.
Мы теряем его, - кто-то скажет с привычным испугом.
Он уходит от нас, - отзовется подстрочный рефрен.
И по звонким дорогам молитв, покаяний, прощений,
Поднимая шагами светлейшую райскую пыль,
Он пройдет до конца и падет на больные колени,
И посмотрит в глаза тем, кто истину прячет в ковыль.

На высоком суде он всплакнет недосказанной жизнью,
Очарует послов неземных адвокатских контор.
И усталый судья назидающей ангельской высью
Огласит справедливый и очень простой приговор.
На соцветия слов вдруг слетятся голодные птицы,
Заслонив многомерность янтарных отчетливых глаз.
И в зеркальном мече отразятся знакомые лица -
Те, что были при жизни целованы нами не раз.

Все так будет... А, может быть, было... Двуликая правда
Нас толкает в котел закипающей, буйной Земли.
Протокол не дописан, и будет дописан не завтра,
А потом, когда горло наполнится песней любви.
И любимый прохожий нас будет искать за пределом
Материальных причин и исподних аршинных затей.
Мы свершим напоказ верный выбор меж черным и белым
И пробьемся к родным в триединство небесных полей.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Кто написал эту книгу?
Опозорил страницы
Звоном расстрелянных окон?
Видно, молва не разверзнет уста,
Пораженные током
Сибаритского зла,
Посвященного в то, что от крика
Превращаются в кокон
И от боли слезятся слова.

Как нам волхвы преподносят
На прокуренных пальцах
Яд отраженных религий?
Там лжепророк обернет в серебро
Кандалы и вериги.
А кротам все равно,
Где жевать дармовые колосья,
Недозревшие фиги,
И в норе караулить добро.

С кем разделить эту данность
Крематорного дыма,
Дня, возведенного в пепел?
Отсвет огня, пожирая листву,
И не вспомнит о лете.
Руки скажут костру,
Как астрологи вычислят разность
Между теми, кто светел,
И теми, кто лапает тьму.

Чем рассмешить грустный пафос
Пресноликой морали,
Что замерла на распутье?
На границе меж культом и верой,
Где третейские судьи -
Адепты химеры -
Разведут нами лагерный хаос
И цветным многолюдьем
Посадят на весла галеры.

Смысл преломляется в бездне,
В недописанной песне,
В том, что мой взгляд
Застоялся на месте.
Смысл постигается просто -
На вершине погоста,
На рубеже,
Где меняются звезды...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

На смиренном краю, перед сценой пустой
Я прорву паутинные двери.
Здесь обнимет меня полусонный покой
И удел безвозвратной потери.
Пусть Господь нам простит немоту и слова,
И детей, зачинаемых всуе.
Пусть под утро с похмелья болит голова,
И печаль нас к веселью ревнует.

Постоянство устанет тебя опекать,
Краски лягут на нужное место.
Не проси, я не стану тебя провожать -
Ведь с тобой молодая невеста.
Пусть устанет рука зажигать фонари
И писать о большом и далеком.
Только ты, отыграв свою роль, уходи
К Эвридике, согретой под боком.

На камнях что-нибудь напиши обо мне
И о той, что меня не дождется.
Напиши, как на белой холодной звезде
Перемена бедой обернется.
Как прольется роса на постель из цветов,
Омывая неспящую лиру.
Как в бескрайней стране непредвиденных снов
Мы построим иную Пальмиру.

А когда я устану бродить средь аллей
И читать пожелтевшие строки,
Мне припомнится жертвенность летних ночей
И усадьба твоя у дороги.
Мне припомнится серость потертого льда
И неистовость мокрого ветра.
Омертвевших и темных планет города,
Где царит родословная лепра.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

После света, после песен,
После славы, после бури
Этот век неинтересен -
В нем меня перечеркнули.
В нем фальшивой белой скрипкой
Прозвучало ожиданье,
Каялось под кожей зыбкой
Слов шагреневое знанье.

И поклонных дней вершины
Заметает снег колючий.
Жизнь, дойдя до половины,
Стала скучной и сыпучей.
Выстрел грянул где-то в прошлом,
Пуля между снов летала.
Напоследок свистнув пошло,
В настоящем отыскала.

У ворот - следы повозки.
Спит возница. Кони в стойле.
Стонут под ногами доски,
Разгорается застолье.
Пепел. Липкие стаканы.
В бороде сухие крошки.
Девки, сбросив сарафаны,
Кружат под тоску гармошки.

За окном - весна и осень,
За столом - зима и лето.
Притчей Нового завета
Год безбожно високосен.
Коли так, закончим мессу.
И ладони мнут бумагу -
В ней сценарий новой пьесы
Рвет сермяжную отвагу.

Ты сказала: Сад увянет... -
Прорицала на столетья.
Кто ж тогда меня помянет,
Переписанного плетью?
В обрамлении портала
Вновь натянутость пролога,
Где огня ничтожно мало,
А дождя и ветра - много...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.