Я дерево не посадила,
Гнездо на ветру не свила,
Врагов так и не победила,
Царевича не родила,
А тех, кого слепо любила,
Забыла без боли и зла,
Ни денег, ни чувств не скопила,
И в жизни реванш не взяла.

     Я не хочу болеть душой неутоленной,
     Я не хочу, чтоб меркли краски новых дней,
     Я не хочу встречать у дома почтальона
     И знать, что письма адресованы не мне.

Я помню лишь запах мороза,
Гостиничный вкус сигарет,
Призывный гудок паровоза
И дымный Отечества свет.
Я помню сверкание сцены
И шорох концертных одежд,
А также зловещую цену
Отчаянно смелых надежд.

     Я не хочу, чтоб этот праздник забывался,
     Я не хочу стоять уныло в стороне,
     Я не хочу, чтобы мужчина признавался
     В любви другой прекрасной даме, а не мне.

Так что же еще остается?
Судьбу свою вновь испытать,
Напиться вина из колодца,
Сто пар башмаков истоптать.
И вновь у жар-птицы Удачи
Перо золотое украсть,
Чтоб быть всех богатых богаче
И в черные дни не пропасть.

     Я не хочу быть этим миром побежденной,
     Я не хочу прожить с тюрьмою да сумой,
     Я не хочу болеть душой неутоленной,
     И знать, что праздник будет чей-то, а не мой.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Огня неистребимый знак
Над мотыльком ночным витает,
Трепещет, озаряя мрак,
И в снежной пыли тает, тает...

Лети же, бабочка, спеши,
Ночь коротка и жизнь мгновенна,
В безлюдной городской глуши
Свеча в окне чужом нетленна.

Обманной близостью маня,
Хмельные речи быстротечны,
Под знаком зыбкого огня
Тебя пленяет каждый встречный!

И вот уже любовь близка,
Игра с огнем сильней, чем опий,
А после сладкая тоска
Своим безумьем жизнь затопит.

Судьба упряма, мотылек,
Тебе казалось, ты умнеешь,
И час как будто недалек,
Когда ты крылышки погреешь,

И не сожжешь их вновь дотла,
И будешь чувствовать вполсилы,
Но так свеча была бела,
И так она тебя слепила,

Что тот, кто руку протянул,
Шутя души твоей касаясь,
В круг огненный перешагнул,
И в сторону отпрянул, каясь.

Кому-то - быль, кому-то - боль,
Не святы и не виноваты...
Вновь мотылек летит на бой,
Да крылышки огнем объяты.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Ей одиноко за полуночным столом,
Ей надоели неразборчивые речи,
По льду шагая напролом,
Не поскользнуться б за углом,
Но шепчет сумрачно она: Еще не вечер!

      Желания печать
      Прожгла своею метою,
      Ей хочется кричать:
      Карету мне, карету мне!
      Ей хочется с российским говорком
      Промчаться ночью по Парижу с ветерком.

И вот ирония судьбы в который раз
Ее толкает на безумные причуды:
Она садится в тарантас,
И прямиком на Монпарнас,
Ей наплевать в такую ночь на пересуды!

      Парижские огни
      И музыка шарманщика,
      Ах, если б не они,
      Прекрасные обманщики, -
      Ей просто бы не выжить в наши дни,
      Ах, вы спасли ее, парижские огни!

Она смеется с тайным умыслом в глазах,
Ей зодиак такую силу дарит в марте!
Когда двенадцать на часах,
Звезда повисла в небесах,
Ее карета ожидает на Монмартре!

      И под крылами крыш
      Со скоростью неистовой
      Летит ее Париж,
      Желанный и немыслимый!
      И, над дворцами и соборами кружа,
      Поет и плачет от любви ее душа...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

В Александровском саду,
Под иглой Адмиралтейства
Мы сидели на виду
У приличного семейства.
Пили водочку тайком
И закусывали хлебом,
Было грустно и легко
От распахнутого неба.

И сказал мой бывший друг
После первого стакана:
Погляди, как узок круг
В этом времени поганом!
И сказал он: Ты пришла
Из другого измеренья,
Вместо рук - лишь два крыла,
Вместо кожи - оперенье.

Все летаешь и поешь,
И никто тебе не пара,
Даже водку странно пьешь,
Словно водка из нектара.
В Александровском саду,
Близ Казанского собора
Я, предчувствуя беду,
Забавлялась этим вздором.

Я и пела, и пила,
И стихами говорила,
Только два моих крыла
От предчувствия знобило.
И пронзенная точь-в-точь
В грудь иглой Адмиралтейства,
Я опять сбежала прочь
От пустого лицедейства.

В Александровском саду,
Близ Казанского собора...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Ах, как хотелось мне пройтись по Ленинграду,
Да вдоль по Невскому, пешочком, до упаду,
И чтобы снег скрипел и цокала лошадка,
И голова кружилась весело и сладко.
Но я в гостинице сижу в холодном номере,
И набираю цифры памятного номера,
И отвечает голос женский и знакомый
Одно и то же: Нету дома... Нету дома...

Ах, сколько лет мне снился каждый камень Невского -
За все спасибо господину Достоевскому,
Озноб и жар, как у Настасии Филипповны,
Я заглушала коньяком и чаем липовым.
И вот в гостинице у площади Восстания
Я жду какого-то безумного свидания,
А настоение, как в Братьях Карамазовых,
И между нами ничего еще не сказано.

Ах, как же долго я жила литературою -
И оставалась наяву последней дурою,
Но пролетело это розовое времечко,
И жизнь ударила без промаху по темечку.
И вот приходит долгожданный мой Раскольников,
И мы друг к другу прикасаемся, как школьники,
И в запоздалые бросаемся признания -
По Преступлению /почти/ и наказанию.

Ах, почему мы расставались в дни кромешные,
Когда за окнами носились вихри снежные?
Зачем, оставив душу ветру ленинградскому,
Я все равно вернулась в жизнь свою дурацкую?
Ах, эта милая холодная гостиница!
Я в ней жила неделю, словно именинница.
Он приносил с собой морозный воздух Невского -
И было все, как в трех романах Достоевского.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Товарищ Хэм - Эрнест Хемингуэй,
Взведя курок, на всем поставил точку.
Храню ружье я в хижине моей:
Давно пора бы в путь - да жалко дочку...
Кто ставит на карьеру, кто - на фарт,
А мне казалось, что любовь наполнит
Жизнь до краев, и как сказал бы Сартр,
Нам не страшны ее большие волны.
Да что мне Сартр? Всегда взаимность чтя,
Я по волнам бежала вместе с Грином,
Под алым парусом плыла шутя
И баловала кровь адреналином.
Так заполошно молодость прошла,
Желанья исполняя пародийно.
И жаждой изможденная душа
Жила своею жизнью самостийной.
Как он сказал: Пора, мой друг, пора...
На свете счастья нет - да и не надо!
Коль жизнь висит на кончике пера
И флаги возвращаются с парада...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Он не вернулся в Ленинград,
Поспешно поменявший имя.
Фонтанка, Невский, Летний сад
Его страшили в новом гриме.
Опять порвалась связь времен
С уходом русского поэта...
На берегу пустынных волн
Увы, не быть ему отпетым.

Венецианский карнавал
Теперь с душой его сроднится.
Он никогда не тосковал
О средиземноморских Ниццах
И все в Венецию спешил.
Адриатической аптечки
Ему был так же привкус мил,
Как гиблый ветер Черной речки.

Увял литературный век...
Теперь так мало значит слово,
Как поворот сибирских рек
И басни деда Михалкова.
А мы по-прежнему чудим
На поэтических поминках.
Отечеств нам не сладок дым
И дух разрухи не в новинку.

Прощай же, венценосный брат!
Мы вышли из твоей шинели.
Еще был наш вишневый сад,
Еще пиры не отшумели...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Билет до Ленинграда
За двадцать семь рублей
Был маленькой отрадой
В дни юности моей.
А нынче до Парижа
Почти подать рукой,
Европа стала ближе,
А Питер - далеко...
Твой телефонный голос
Пока что не чужой.
И я бы раскололась:
Есть что-то за душой.
Да вечной дилетантке
Увы, не по зубам
Ни чиз американки,
Ни роль шерше ля фам.
С годами не мудрея,
За пепелище пью,
И ближних не жалею,
И дальнего люблю.
Такая уж планида,
Такая уж звезда:
Тушить в золе обиды
И рваться в никуда.
Но в ближнем зарубежье,
Быть может, кто-то ждет,
И есть еще надежда
Успеть на самолет.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Три города в душе - как три объятья,
Не разорваться, не соединить.
Хоть не похожи поступью и статью,
Но как пульсирует меж ними нить!

   Ах, Ленинград, Москва и Киев,
   Одна любовь, одна стихия,
   Крещатик, Невский и Арбат,
   Подол, Таганка, Летний сад.

Три силы, три судьбы, три откровенья,
В одном весной когда-то родилась,
В другом прожгло любви прикосновенье,
А в третьем жизнь над пропастью неслась.

   Ах, Петербург, Москва и Киев,
   Вы оказались не такие,
   Какими я любила вас
   В свой звездный мимолетный час.

Любовь к родному дому не стареет,
Она острей от множества утрат,
Но скорый поезд мчится все быстрее
Из Киева в Москву и Ленинград.

   Тверской бульвар горит, как свечка,
   Но я уже у Черной речки,
   И Медный Всадник надо мной
   Звенит подковой ледяной.

Три женщины в душе моей не ладят:
Одна на спуск Андреевский идет,
Другая пропадает на Арбате,
А третья на Фонтанке слезы льет.

   Ах, три столицы, три столицы,
   Все ваши были-небылицы,
   Обманом чувственным пьяня,
   Зовут по-прежнему меня.

   Ах, Ленинград, Москва и Киев,
   Одна любовь, одна стихия,
   Крещатик, Невский и Арбат,
   Подол, Таганка, Летний сад...

Братья мои, менестрели,
Те, что еще уцелели!
Братья по крови и духу,
По обостренному слуху!

Так вас и носит по свету,
Дети, бродяги, поэты,
С блеском, без блеска - да ладно,
В славе ли мера таланта?!

Этот выходит на сцену,
Как акробат на арену,
Тот, угловат и неловок,
Колет отточенным словом.

Правы - не правы... Как грубо
Судят о вас песнелюбы!
Братья мои, менестрели!
Сладко ль вам жить на пределе?

Голосом, сорванным в спорах,
Петь для притихших галерок?
Пойте же, не уставайте,
Душами не остывайте!

Только б гитара, как лира,
В доме над вами парила!
Только бы не устарели
Братья мои, менестрели!

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Хороша гостиница Белград,
На Смоленской площади стоит.
Рядом простирается Арбат,
По нему гуляет кришнаит.
И мороз как будто небольшой -
Трубка телефонная к щеке
Не примерзла - вот и хорошо,
Можно говорить накоротке.

У него в гостинице тепло,
Водка есть и всякое ситро.
У нее - замерзшее стекло
В телефонной будке у метро.
Он смеется, хоть почти не пьян:
Ты - смешная баба, - говорит.
У нее же в голове туман
В этот вечер на Арбате-стрит.

Спрашивает он ее шутя:
Любишь до сих пор? - вот так вопрос!
А она, как малое дитя,
Отвечает честно и всерьез.
Дальше виден Киевский вокзал,
Скорый поезд, ледяной перрон.
Что же он такое ей сказал,
Что не вырубишь и топором?

Дурочка! Что будешь вспоминать
И годами в памяти копить:
Как он не успел тебя обнять,
Пожалеть, а может, полюбить?
Погляди-ка, рушится страна,
Скоро с дочкой по миру пойдешь.
Господи! Какого ж ты рожна
Кружева любовные плетешь?

Чтобы выжить - вот и весь ответ,
Чтобы выжить, всем смертям назло,
И сказать через десяток лет:
Мне чертовски в жизни повезло!
...Хороша гостиница Белград,
На Смоленской площади стоит.
Рядом простирается Арбат,
А по нему гуляет кришнаит.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

На Андреевском спуске царит тишина,
До утра остается лишь пару часов,
И хозяйка стоит у резного окна,
Слышен шепот и смех молодых голосов.

А когда эти мальчики выйдут в рассвет
И покинут навек золотое крыльцо,
Будет петь им Вертинский сквозь тысячу лет
Про какую-то женщину с искаженным лицом.

     Когда же кончится гражданская война?
     Все машет женщина печально из окна.
     А в бой идут не юнкера, а чьи-то дети,
     И пуля-дура самых лучших метит.

Мы когда-то мечтали о яркой судьбе,
И влюблялись смертельно, и жили грешно,
Возносили себя и друзей до небес,
Оказалось, за нас все давно решено.

И теперь мы без Родины и без руля,
И уносится ветром наш дом на песке...
За Андреевским спуском - чужая земля,
И Вертинский поет на чужом языке...

     Когда же кончится гражданская война?
     Все машет женщина печально из окна...
     А в бой идут не юнкера, а наши дети,
     И пуля-дура самых лучших метит...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Вот женщина с полотен Ренуара
Стоит у стойки в аэропорту
И пьет в компании двух неизвестных.
Она до неприличья уязвима,
Сплошная ахиллесова пята,
Для неизвестных редкостная пища,
Особенно в большие голода,
В дни дефицита на тела и души.
К тому ж она распространяет запах
Дождя и ветра, смуты, сумасбродства,
Что незнакомцы плохо переносят,
И им немедля надо раздавить
Вот этот плод фантазии запретный...

Но, возвращаясь в тот момент: у стойки,
У грязной стойки в аэропорту,
Она, едва сошедшая с полотен
Нежнейшего из импрессионистов,
Пьет пойло и полна любви пока что,
Влетев из девятнадцатого века
Во время, где гражданская война
Из-за угла любого рысьим глазом
Следит, и ухмыляется, и ждет...

А ждать недолго. В тот же самый вечер,
Растрепана, растоптана, разбита,
Она бредет по городу пустому
Без веры, без надежды - в никуда...
И нет в ней ничего от Ренуара,
А только новый страшный Пикассо,
Писавший Гернику, - вот вам начало
Войны гражданской, бойни и погромов,
И каждому до фени красота,
Что мир должна спасти по-достоевски!
...Лишь на стене картинной галереи
Висит разорванное полотно -
И из дыры бездонной свет сочится...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Ах, как сильно хотелось ей жить! Как хотелось судьбы иной:
Быть знаменитой, и почитаемой, и обласканной публикой,
Ездить в Южное полушарие, преимущественно зимой,
И сниматься в кинематографе, скажем, у Стенли Кубрика.

А когда зацветали каштаны киевскою весной,
Как хотелось ей прогуляться по Монмартру апрельским  вечером,
А потом заглянуть в Ротонду и при народе честном
Прочитать стихи, посвященные первому встречному,

И в набросочках Модильяни тайно себя узнавать,
Там, где Анне Ахматовой подмигивает Шоколадница,
И вино бургундское медленно в тонкий бокал наливать,
И знать, что на этом свете все еще как-нибудь  сладится.

Например, напишется песня, такая, как у Эдит Пиаф,
И споется неповторимым голосом в зале Олимпия,
Или роман сочинится, этак на двести глав,
И никто не посмеет сказать, что сюжет в нем липовый.

Так мечтала она всю жизнь, сама над собой смеясь.
Ее не любили женщины, а мужчинам она не верила,
Потому что каждую длинную или короткую связь
По Шекспиру всегда сверяла, и лишь этим аршином меряла.

Потому и семейной жизнью жить она не могла,
Ей был ненавистен быт и уюта домашнего сладости,
И когда сгущалась за окнами черно-синяя мгла,
Ей вспоминались иные, очень горькие радости...

И ничего не сбывалось, сколько бы лет ни прошло,
И ничего не сбудется, как бы она ни маялась.
Жизнь покатится деревом срубленным под уклон.
Новой премьеры не будет. Опускается занавес.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Не возвышающий обман,
А грубой истины отраву
Ты мне готовил, как шаман,
Преподнося искусно - браво!
А я в мучительной тоске
Бессмысленно тебя жалела.
Как рвалась жилка на виске,
И на столе свеча горела...
Что я несу?! Мы без свечей
Всегда с тобой разоблачались.
Я верила, что ты ничей:
Волк, ворон, бультерьер, скиталец...
Ты был со мной. Но горько, вдрызг
Я по тебе в те дни скучала...
Как будто душу перегрыз
Библейский зверь! Но я молчала
И не нащупывала нить,
Что приведет к воде в пустыне,
И так боялась разлюбить
Тебя, что страшно и доныне...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.