В этой квартире красные шторы,
шаткий паркет и мертвый запах.
Здесь обитал человек, который
спал на софе головой на запад.

Он же декаду сидел в сортире,
тёк на кафель, кормил тараканов,
оставив после себя четыре
пустые Столичные плюс Асланов.

В этот квартал от судьбы я сослан,
в этих стенах от тебя я заперт.
Вечер следами подобен соснам,
день, как известно, уходит за пять.

Это не шуточно, это - кара,
словно бы мне оторвали руку.
Как оно, мальчик мой, жить без дара?
Так же, как мертвым ходить по кругу.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Я просыпаюсь. Гарно. Затыкаю косичку шторы
За трубу отопления. Бурые листья с узора
Сыпятся веретеном под софу. Сегодня
За окном тот же пейзаж: трещины вязов, Лобня
В грязном мокром снегу,
Ил заложил дугу
метит на Шереметьево, растопырив шасси.
Я начинаю подозревать, что счастье -
Это тот самый запах, слышанный мной аккурат
Двадцать лет назад.

Если взяться за дело и пошерстить архивы
Мозга с пометой От Носа - можно прочесть наплывы
Чугунной гари, кедрач...Да хоть дерьмо слона.
Все это будут, однако, одни слова.
Тоже неплохо. Приятно и уху и глазу.
Вот обоняние дремлет, признаем сразу.
А потому погрустим. Из примера видно,
Что память, увы, инвалидна.

В этот момент вялых потуг к размышленью
Со двора раздается сигнал, как призыв к отмщенью.
И, различив марку автомашины,
Я проползаю к балкону, не без причины:
В Лобне гудят, привозя жениха с невестой,
И привозя молоко. Но как в поле квеста
мышь выпасая, тычешь во все кусты,
я выползаю. Думаю: может, ты?

Ты бы приехала, жено, на желтой бочке?
Нет. Не сейчас. Не к утру. И не к этой точке.
Все же свисаю с пятого этажа на...
Так, на всякий пожарный.

Ничего необычного. Банки. Бидоны. Бабки -
Сверху их ноги смотрятся, как культяпки.
Стены домов призрачно-голубы.
Скоро из этих подъездов пойдут гробы:
Летнее пекло сжигает старое сердце.
Испепелит и мое. А потому день - это средство
Против тоски. К ночи она сильней.
Выход один - в чтении словарей.
Водка обманчива. Путь ее трижды пройден.
Несколько лет назад был он довольно моден,
Нынче же каждый шаг памятен до тошноты.
Выхожу на балкон, думаю: может, ты?

Сётэнли, нет. Тот же пейзаж, и псина.
Я продолжаю передвигать часы на
Право. Шаг их знаком. Шаг их тяжел
...............
...............
...............
Тикает тик. Пассажиры снуют по-над городом. Люстра
Дважды в день опадает на пол. Плоды искусства
Требуют больше пространства вовне и в нас.
Компас и ватерпас
Начинают чудить с приближением первого гостя
Рост и фигура точнее параметров ГОСТа.
Дева умна, мало того, что красива -
Несет в пакете камаля баклажку пива.
Я ей давно обещал написать стишок,
Скажем, в четырнадцать строк.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Серый воздух во мгле водянист и колюч,
в небесах устаешь от пустой болтовни,
и персона Андрон, отцепившись от туч,
потихоньку ползет к полосе на огни.

Водрузивши очки да проверивши ключ
(сквозь карманы штанов не заметно возни),
он подумал о той, что, наверное, лучш...
Впрочем, если бы, то... Да когда бы одни...

И встречает его у транзитных дверей
самой верной верней, а вернее, верней
долгу службы - что, собственно, долгу судьбы,

все как надо на ней, все, что надо, при ней,
но мерцает в глазах ее имя Андрей.
Впрочем, если бы... то... Да кабы.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Такая ночь стоит, как будто бы январь
полгорода убил умышленно. Почтарь -
под грудой одеял морозы не страшны -
костяшкой носа все стучит в плечо жены:
- Эгей, голуба!
Последний адресат. Все прочие давно...
Сначала шпарили убористо, длинно
(пакета по три доставлял им и по пять),
потом забросили читать, потом писать
и дали дуба.

На почте крах... Да! я тебе не говорил,
тут забегал ко мне архангел Гавриил,
наврал, что ты его замучил кофейком,
что он не пьет, а сам арабики тайком
в карман отсыпал,
по ходу все о кого-то читывал, смеясь,
да поучал, чтоб я не верил, будто власть
дала свободу. А на самом деле, Вить,
нас всех решили втихаря передавить.
Но это липа.

Вот раньше были удила! Большой знаток,
поэт поменее, но яростный питок
(плюс друг сибирского Гэ Бэ - такой старик),
он дал ночлег мне, выдал спирт и подал книг.
Его берлога
была тепла, и я мусолил при луне
твой первый сборник, тот, от Ардиса, и мне -
тогда послышалось в нем что-то, некий звук
самоскрипящего пера... Но все же букв
там было много.

............................

Дороги к теще с нищетой сопряжены.
Везу из Руднева записку от жены.
Мамуля, пап, у нас все очень хорошо.
Топлю я много, так как холодно, еще
дрова сырые.
Роман не мерзнет, спит со мной, ему не грех,
два одеяла, и пуховое  поверх.
Уже не ждем, когда в Чечне поделят мир,
тропинки наши - до колодца и в сортир -
кроты изрыли.

Мамуля, яблок у меня для вас вагон.
Все ничего, жадею только об одном:
пока в деревне Меренки - не скучно, но
они двадцатого съезжают в Строгино,
и слава Богу.
А я назавтра залатаю сапоги
начинки яблочной спеку на пироги
варенье сделаю и прочую хурму,
а помидоры, я не знаю почему,
загнили сбоку.

............................

А как бы жизнь моя размеренно текла,
когда бы мать меня иначе нарекла!
Рубил бы кур, варил вина, готовил плов
и не владел движеньем губ, явленьем слов
и их музыкой.
Какое там в краю немеков волшебство.
Забыто детство, и утеряно родство.
Но все же было бы честнее, Михаил,
когда б и высохло проклятие чернил
в земле великой.

А так, давно меня признание, пиит,
не то, что мучает, но тягостно томит...
когда ты вышел, я подумал: вот оно,
се место бога снова освобождено.
Творящий слогом
имеет шансы. Только в день сороковин
дошло, как рында из тумана: ты - один.
Стянул шнурки, накинул шарф, одел пальто,
и вышел вон. И ты не Бог. Да и никто
здесь не был Богом.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Мне стали сниться старческие сны:
Как будто я лет на пять раньше
На берег выволок челны,
Иду без тяжести и фальши,
И песни прежние поются, как впервой,
И псы улыбками умеют улыбаться,
И небо синее всевластно надо мной,
И сердце, Господи, не смеет ошибаться.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Так это позже, прошлое, придет -
не вдруг: С дороги! - громкое, в копытах,
но крадучись, незапертых ворот
поскрипываньем, поступью разбитых
картонных башмаков. Подай на штоф,
задобри, одурачь - переиграешь;
его рука дотронется до клавиш,
и выдохнется: Господи, за что?..
Расхожий сон! какая связь! не мне ль
внимать апрельских капель бормотанью?
Уже не просто дождь, а сам апрель
подыскивает ритмы оправданью
и медлит, и не смеет - водосток
настолько свыкся, свылся с подворотней,
что пылью упивается охотней,
чем ливнями, пока наискосок
через кварталы - крыши на карниз,
от тротуара по стене, по крыше -
рывками, валом мчится - обернись! -
вчерашний снег, последний. Обернись же!!!
Раскинь, как руки, створки, сотвори
обряд причастья памяти - и может,
покой ладони мокрые положит
на веки воспаленные твои.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

На берегу реки бессменным очевидцем -
не то, чтобы Господь его совсем отверг, -
как домик дамы пик, готовый развалиться,
дом инвалидов свой растягивает век.

Склонились на восток бревенчатые стены -
ровесницы икон, заложницы горы;
на черных ребрах их - следы туманной пены
и блики ледяных осколков Ангары.

А из дому, давно отписаны опеке,
по топчанам своим расположившись в ряд,
на Енисейский тракт таращатся калеки,
в немытое окно, как в зеркало глядят.

И вот, едва судьба положит ехать мимо,
расхристанному мне, расслабленному мне
мерещится вдали фигурка серафима,
а под пальто - крыла на согбенной спине.

Такая, брат, тоска и холодок нездешний
касаются моей встревоженной груди,
когда, подняв свои обветренные клешни,
он на сухую ель мне тычет впереди.

Как этот душный дом откликнется возмездьем!
Ну, а покуда тракт меня уводит вон
от мест, где Третий Рим рубиновым созвездьем
в бутылках из-под вин дешевых отражен.

1991

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

В калошах, в потрепанной куртке,
усохшая, вросшая в пядь,
походкою дряхлого урки
гарцует поддатая мать.

Заборы трещат челюстями,
хватают клыками чулки,
и грязь отпадает частями
с ее заскорузлой руки.

Дитя мировых революций -
родившая двух сыновей -
сутулится в курточке куцей,
ступая дорогой своей.

В квартире с кривыми полами
неделю не топлена печь.
Там дьявол грохочет по раме
и требует рядом прилечь.

Там стены во тьме торжествуют
оркестром последней нужды,
там милости не существует,
как не существует вражды.

Но в плаче хмельного прошенья
твердит она, будто в гробу
ей будет довольно прощенья
и теплой ладони на лбу.

1989

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Ворон тронет крюк ворот,
тень по саду промелькнет,
из-за печки чиркнет мышь -
спать не время, мой малыш.

Месяц ходит без трико,
до рассвета далеко -
то ли плакать, то ли пить, -
до рассвета жить да жить.

Чуешь - факел, видишь - флаг.
Подарю тебе колпак,
погремушку, пыж на пыж -
поиграйся, мой глупыш.

Мой солдатик-часовой,
наши часики - с совой.
- Трам-та-та-там! трам-та-та-там!!!
Дай дуплетом по кудрям.

Лодку к берегу прибьет,
мы затеем хоровод,
хроник спляшет под рожок -
вот и выспимся, дружок.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Северный порт. Прорванный март. Ночь
в глыбах глубин - торсом торос крут.
Дремлют тела школ, кабаков, почт.
Тропы трещат. Сжалась в столбе ртуть.

Пьяный фонарь шарит стопой. Брось!
Пляской калек ввек не догнать лес.
Это судьба - враз, или так - врозь.
Дерево! здесь - занавес всех пьес.

Ветер как вальс - вздох, поцелуй, плач.
Пары кружат. Я их ловлю ртом.
Полог пронзен иглами двух мачт.
Щелкнет замок - здравствуй, беглец-дом.

Тот же палас, красный кувшин, пес -
грозен клыком. Что не признал, плут?
Вспомни ладонь, не разводи мост!
Часто ль прошу - выручи, брат Брут.

...надцатый круг. Почта. Кабак. Столб.
Так и стоим, два алкаша - вдрызг.
Город гордынь, желтых литых колб,
в чью это честь лютый салют брызг?

Поиск тепла - вечный вопрос трасс.
Все адреса: шпик, прокурор, суд.
Значит, на лбу - врозь, или так - враз.
Право, ступай, двигай фонарь. Зюйд.

1991

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                Елене Игнатовой

Резные наличники в северном городе дрем
вплетаются в стекла студеными кольцами кружев.
Осада сменила осеннюю стынь декабрем,
у стен монастырских бессилье свое обнаружив.

С высокого берега космос особо глубок,
а ночь черезмерна, сурова и нетороплива,
и редкий прохожий, зажавшись, бежит в Погребок,
спеша отогреться за кружкой холодного пива.

К утру поднимаются в воздухе гомон и смех
колючей поземки, пирующей в брошенных храмах,
а тихая женщина ей отвечает за всех
серебряной лирой в серебряных северных странах.

Бесится котенок, катясь, как клубок шерстяной,
и чья-то калитка в проулке картавит глумливо,
а мы завоеваны снегом, печной болтовней,
шаманством свечей да скупой акварелью прилива.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

На Черном море волны, набекрень
надвинув просоленые кокарды,
к твоим ногам падут, как холостые
полковники. На Черном море ты,
искусством бронзоветь овладевая,
едва ли вспомнишь о Кузьминском пляже.
Ну, разве перед сном и невзначай.

На Патриарших - дождь, Крылов и я.
Средь басен тяжелы и саркастичны,
мы чинно наблюдаем, как напротив,
пружинисто посыпались зонты,
и стол квадратным телом ухнул в воду,
а человек его достать стремится
с площадки опустевшего кафе.

Он тянется. Под деревом теплей.
Искусство бронзоветь сиюминутно,
когда из вод тяжелых субмарина
выходит, волоча зеленый хвост...
Поскольку неоправданно, постольку
ближайший год мы будем одиноки.
Вивальди.
Осень.

Июль-август 1997

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Ах, как Вы пели! ах, как же Вы плакали -
дымкой морозной на черном каракуле,
тихим свеченьем простого лица
как же Вы тронули
сердце глупца!

В ночь колдовства все никчемные маются,
лики луны друг за другом сменяются,
в шествии оборотней-облаков -
Ваше всесилие
до петухов.

Ах, как Вы пели, ах, как же Вы таяли
в музыке слов, отлетающих стаями,
родинкой легкой на влажной щеке
запечатлелись Вы
в весельчаке.

Слезы исчезнут, и только останется
этой гитары коварное таинство,
плоскость пластинки - зеркально-хрупка -
с формулой вызова
двойника.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Все будет тихо, милая. Светает, и ночник,
как бабочка, поблек - пыльца на пальцах.
Органных труб растратчик, лунных улиц ученик,
я губ твоих не стал остерегаться -

я потому и пил из них янтарную смолу,
напевом красных сосен одурманен,
что был непобедим, поверив сердцу, как стилу,
когда судьба расписывалась нами.

С зеркальных скал я влек тебя по паутине троп,
лукавую, скользящую, лесную,
через шиповник, мост и мхом окованный острог
к прозрачному - под утро - поцелую.

Четыре.Бенни Гудмен расчехлился - сквозь туман
гудки от дебаркадера витками
в поселок пробираются и лижут пятки нам
холодными, сухими языками.

Ни мира нет, наверное, ни неба...Все - одни
задумки очертаний и мелодий...
Лишь о тебе: .................................
..............................................

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

        - 1 -

Разрешилось - легким белым ливнем
палисадник весь заволокло,
в нем чуть слышно мамонт мокрым бивнем
пробует оконное стекло.

Не шали, лохматый мой, хотя бы
в эту ночь негреющих костров.
Видишь ли, с каких-то пор октябрь -
месяц постоянных катастроф.

Конусом мерцающим искрятся,
мечутся предвестники зимы,
будто бы описывая вкратце
гулкие грядущие шумы.

И при том недюжинном стараньи
внешнего мятежного огня,
в доме напрочь вымерло дыханье
некогда остывшего меня.

        - 2 -

А завтра снова занесет
поселок, бор и поворот,
и лишь подъезды - как отметки островов.
Пока в краю покатых крыш
тебя не вычислят, малыш,
не оставляй меня под стражей одного.

Камин притих, дворец уснул,
ворчит в тулупах караул,
последний всадник до локтей оледенел;
он был в плену, он был в Крыму,
так ты прислушайся к нему,
не оставляй его со мной наедине.

Кроша паркет алмазом шпор,
неотвратимый, как топор,
мой черный ангел направляется сюда,
что за покои - без икон?
Хоть ты, пришедший босиком,
не оставляй меня без Бога и Суда.

...Застыла клетка какаду.
В сухом предутреннем бреду
с огарком шаркает жилец по этажам.
Прожилки белого белей.
Весь мир трещит, а из щелей
все тянет холодом - и зябнут сторожа.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Эту ночь я, ворвавшийся демон, в тебе растревожу,
задремавших богинь, онемевших наяд раздразню,
превращу в карнавал - для тебя! - полусонное ложе,
покажу бестиарий, турниры, татьбу и резню.

Все приемлемо, жено, для нас - что любимо, то свято,
будто тело - свирель в пробегающих пальцах моих,
на последнем дыхании нами завертят три такта,
три четвертых волны, три четвертых войны - на двоих.

Смех и плеск - это мы. Мы бежим, мы молотим ногами.
Лола, руку! Не пропасть - не плачь! Барабаны расправ.
И с востока вскипит и, рыдая, метнется на камень,
пенный пеплум прибоем по голым пескам разбросав.

Над зеленым сомкнется лиловое. В ласках прощанья
эхом вытянет мыс - долго-долго - звенящее си.
Так колышет свеча чьи-то тайные тени венчанья,
удаляется и - ни звезды, ни звезды...не гаси.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Когда громады тополей завороженных,
застыв каньонами немеющих аллей,
выводят нехотя пером в парящих кронах
автограф грусти неожиданной твоей,

когда июнь, когда клубы на горизонте,
когда в губах моих теплеет серебро
цепочки, замкнутой тобой, когда...позвольте,
когда июнь, когда - к утру, когда перо...

как будто век - не выпускает из объятий,
как будто - срезал мостовую скарабей,
как будто я бежал в миры иных понятий,
а память все-таки оставил при себе!

И эта ночь - ничья - нечаянно на мокром
двумя мазками мне раскроет тайну дня,
что небесами я оставлен без присмотра,
что ты, мой ангел, отречешься от меня.

1992

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Вот так. И все. И - крошку в сторону. Огранено.
Я понимаю. Ничего. Какой вопрос.
Там, без меня, у Вас - все будет правильно:
и дом как дом, и пыль как пыль, и пес как пес.

Я - револьвер. Вы испугались - рядом? Выцвело -
июнь, гроза, ну что ты делаешь! - и проч.?
Вы там состаритесь, моя, - там, после выстрела,
где еж как еж, и муж как муж, и ночь как ночь.

До - до свиданья, мастер строк, стрелок и пьяница!
Дай только выплавлю и выпалю. Держись,
вор-Вильнюс. Вор. Москва не лучше - оправдаются.
Мол, дым как дым. И дождь как дождь. И жизнь - как жизнь.

1993

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Любимая, не осень настояла
напиток этот черный и густой.
Четыре солнца в нем и сок сандала.
Далида, пой!
Напомни мне, Далида, опоенных,
и скатятся, таящие огонь,
две капли крови из зрачков пронзенных
в твою ладонь.
Они блеснут - светильник содрогнется,
и рухнут на толпу филистимлян,
как семь мечей, семь прядей инородца
колена Дан.

Любимая, календула - для вида.
Ночною влагой лилий напои!
Колени где, уста твои, Далида,
сосцы твои.
В чей дом, дитя, спешат твои сандальи,
пошаркивая по сердцу, шутя?
Не выдал смех - браслеты не солгали.
Иди, дитя.

И немо все. Лишь неба длань сухая
потрагивает струны колоннад.
И чаши край шершав, моя чужая,
и горьковат.

1992

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

ветер затея неверных движений для коих
тема намеки а створки предмет кабалы
ноты белы были форточка ловит крылом их
шлет одиноким как запах сметенной золы
плещут под лампой страницы раскрытого Дара
в шелесте в поисках слова предчувствуя Вас
Вас ли а я и не слышал что дверь подсказала
мне а гитара в углу своем отозвалась

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

               - 1 -

...В оный же пристанционный вечер, когда
прячутся псы от греха, когда батько выводит к путям похмеленную банду,
когда жуткую музыку леса подбирают на слух провода,
а паршивый снежок балабанит по срубу пляши сарабанду, -

в такой вот матерный ветер, на даче Петкевичей, в грубо сшитом углу,
он сидит, запеленатый пледом, постриженный местным
конюхом, как истукан, до нутра продубевший: не пьян, не в долгу
не в настроеньи, а так - в гляделки играть с неизвестным...

Деревянными долгими пальцами, корой сучковатых фаланг
он поглаживает шершаво жилы побитой гитары, чей голос
напоминает гудение старого кержака, получившего бланк
похоронки. Под это гуденье тайги, содрогнувшее полость,

что-то там про Иосифа, а потом про любовь и пасьянс
он бормочет романс.

               - 2 -

Давно уже пора - совсем, в снега, к зимовью.
Часть времени в санях, часть времени - рекой.
Причалю - заплачу, и если не любовью,
чем там еще возьмут за холод и покой?

Я налегке, я пуст, я чацким не приятель.
Притопнул сапогом расколотый настил,
упругую дугу к раскосому приладил,
подумал: ничего я так и не простил.

Скажу, авось не спишь, скажу, а ты не слушай,
раскладывай пасьянс, шути исподтишка...
.......................................
Шагаем, чалый, но-о. Нн-о, старая копуша.
А вздумаешь хитрить - получишь ремешка.

               - 3 -

Простужен. Осень. Желатин.
Люминесцентная игрушечность витрин,
как запоздавшая открытка от ангины.
Чело гусара оловянного - в жару.
Полки. Полки.

        - Куда ты прешь в такую темень на штыки!
        - Кто ты, мой ангел ли...
        - Коня!
        - ...У Катерины.
Я отпишу вам сразу, как умру.

Булгаков
медик но душа
чьи пальцы нервного велят
карандаша
стучит о градусник лукавым
дзык
моноклем...
Под козырьком площадка псами занята.
        - То Бог, то - в рог!
...тогда который из меня сейчас промок
знай мы
что так неосмотрительно промокнем
мы б взяли плащ
да птичье хлопанье зонта

        - Вам это свойственно, дракон.
Семиголовому - и полным дураком!
Сей пластилиновый Бертран
в огне.
Оплачем.
        - Который час? Утра?
...мороженое, мам.
Ни пить, ни в пляс.
В такие дни я вспоминаю: тарантас,
сосед кокетливо урчит перед подьячим,
овальный стол, да преферанс по вечерам.

               - 4 -

Больной лежит покойно у окна,
раскрытого в январский сад. Луна,
де Бержарака нос, пробивший кокон
из байковых пайковых одеял.
Ни женщины, ни выпить. Умирал
собачий час на башне. Ненароком
сквозняк чаинку снега подавал,
и каждый раз она терялась в чаше -
одна и та же.

               - 5 -

Податься в Каффу. Там как раз - ситар, табак и балабас.
Вина хозяйского сейчас почать бочонок
и петь - длинно. Про гайдука. Гнедой татарке мять бока,
а утром снова песняка орать спросонок,
сбежать к лиману, как медведь, на байде резать моря медь,
османский берег осмотреть, поянычарить!
Потом еще принять на грудь. И так - за веслами - уснуть.
И у погоста как-нибудь
причалить.

               - 6 -

- Спа-си, Отец!
Чалит в лодочке мертвец.
Притопни - и развалится,
а все на ножки пялится!

- Зайдем-ка в лесок,
под березку белую.
Делал я тебя разок -
по-новой переделаю.

- Ой-йох-ех-ех, разошелся скоморох,
На меня - важный - залезал дважды,
все елозил кончиком,
ж... с колокольчиком!

               - 7 -

Его кораблик, - палубой с кровать -
поскрипывал, слух силился догнать
безумный свист последней электрички,
подернулись ледком зрачки и тушь.
Усни, усни с улыбкой, Скарамуш!
Все на театре забрано в кавычки...
И спичка, отсыревшая к тому ж
противится, но давится с шипеньем
стихотвореньем.

1993

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Кто может знать, кума, кто может знать,
Чьи губы завтра меня будут целовать
в такой-то год! Лиловый рот. Холерный Крым.
Давно мы с музой ни о чем не говорим.

Под бой волны гудок гортанный вдалеке
о молодом напоминает моряке -
он дважды вытер липкий кортик о бушлат:
- От так, браток! А суд - он токо обешшат.

Мальчишка смотрит сквозь бинокль за кордон -
в тенистом парке золотой аккордеон
играет паре ветеранов, и мотив
сентиментален по-немецки и тосклив.

Ленивый дождь идет по купам на Ростов.
Уже полгода ты не ждешь моих стихов,
но Бог настолько от земли моей отвык,
что я невольно позабыл Его язык.

Старик кореец, босиком и в бороде,
так лихо пляшет, ударяя по воде.
- Рыбак! Рыбак! - вопит он. - Выйду ль здесь к Петру?!
А я все думаю, что будто не умру.

И море сытое сползает после двух,
на берег замшевый ботинок отрыгнув.
Концы шнурка его, представь себе, кума,
еще шевелятся. Как усики сома.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Э.П.  В.С.

Тоска за мной тащилась по пятам, хоть - плут порядочный -
я двигался зигзагом, в три притопа. Опа-опа.
Как - змейка с глазиком, колючий изумруд -
она бурлила в колбе винного бокала. Дай забыться
финалом фолианта Знаний Дня! Но книга
из-под руки, страницами треща, вспорхнула
и села за аквариум. Крепись. Штанины засучив,
я ринулся в погоню. Наконец -
брависсимо, упрямый орнитолог! -
настиг ее у бледного огня.

        - Глаз-фиалка, глаз-фиалка заморгался у меня!

        Мир лишь звон, а мы лишь звенья.
        Вот ворвется с тростью Зверя
        Гость.

Смотрю в санскрит. Смеяться? Как же! Пью.
О прыть сердцебиенья! Что она
для капель бюста женщины Линор.
Я лишь блюститель фразы, Муза. Право,
я за того бы высушил бокал,
кто там сейчас трезвонит тростью в стекла!
Не молотком ли бронзовым сам По?
Что русская зима скитальцу бездны?!
Мы с ним, как с человеком, подойдем
лечиться к чашам. Стужа у камина.
Стучит!
Колени приспустив, я встал и задал
в оконце дребезжащее вопрос:
        - Сэр, - я сказал, - зачем вы бьете тростью
по стеклам, как в балете Люцифер
в цилиндре? Вы же видите, проспект
переобут часами Петербурга.
Здесь все танцуют гибель, Эдгар! Вальс,
петух-петарда, двор-дворец, и люстры,
и - в кресле из сафьяна, в волосах -
усмешка Гоголя. Сенат. Семнадцать. Пушкин
из списка вычеркнут. И Лермонтов еще
в ресницах мальчика. Не рано ль - на рапирах?
Что вам Россия наша, Эдгар? Рифмы
у нас - кираса, розга и Иркутск.
Где вам с рюмашкой-Реомюром против
спирт-Цельсия с Урала! Улялюм?!
Вот русский мальчик в бачках, в револьверах
грядет - грозит Кавказу в бурках, вот
Лубянке пишет с пулей: не винить...,
вот в Англетере вены водит бритвой.
Напустим крестной крови в ванну и
купаем несмышленое дитя
Искусства...

        Я открыл окно из дома,
чтоб тайну трости выдать - и взошел
бесцеремонно ворон-пиротехник,
перо в перстнях, и с пряжкой в башмаке,
на подоконник лапой встал, как мрамор
Линор мою озрел со всех сторон,
за крылья и не взялся - когти взял,
на бюст взобрался, цепкий. Что ему
воззванья вин? Я все ж воззвал:
        - Ты выбрит,
и с хохолком, а Дух мой вылит в чаши,
и есть ли кто, кто выпьет их? Пророк!
ведь ты не трус - ты, вырод с носом мифа,
зловещий! Гость из книг! два льда в две чаши,
иль - в залп и не до льда?! Коль выпьем мы,
то ветер выйдет в Индию, певец!
Рассыпалась оконная слюда,
и гаркнул вран мне - в рот мне:
        Никогда!
Чаинка часа падает ко дну.
Будь проклят ты, в бинокле, вран-заика,
латыни
льдинка звука: Nevermore!
Пой, бард, по чаше!
Гири - на часах.

        Шептал камыш, цвел в море мак,
        и ворон на макушке жил,
        потом полез в гнездо - поесть яйцо дрозда,
        и дрозд убил его. И бросил в пыль (а ворон был здоров!).
        Лежит теперь, раскинув руки, весь в пыли... Тяжел
        у жизни нашей лёт, товарищ труп.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Осипу Мандельштаму

Тщедушный враль, трусливый торопыга
на цыпочках - не птичья ли отвага! -
дворами мчит, пощелкивая Грига,
шарахаясь стреляющего флага.

Но шаг его чарует поступь брига,
и страх его - пока бела бумага,
и путь его вылистывает книга
до дантова туманного Гулага.

Как серый снег, мохнатый и тяжелый,
ложится прах империи на плечи
худого тенишевца; стекленея,
звенят тайги сосновые виолы,
когда - вкусивший ярость русской речи -
он исчезает в глубине аллеи.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.