Атлантика волною истомлённой
снимает жар дневного Малекона.
Прорежет ночь маяк и полусонный
рыбацкий выхватит из тьмы баркас.
Бредёт старик, стоят влюблённых пары,
дорожных служб двухцветные сигары
мигают...На восточной части шара
другого утра девятый час.

Поверить трудно мне, что в самом деле
в сугробы дома шагнули ели,
к теплу поближе птицы улетели,
а дни ужасно коротки.
Спасаясь лишь одеждой меховою
по-над закованной во льды Протвою
сидят в надежде на уху с плотвою
отставшей стаей рыбаки.

И клёв у нас неизмеримо хуже,
и глубина - немногим больше лужи,
и на ресницах от январской стужи
непроходящая слеза.
А здесь кругом тропическая зона,
тепла на всех хватает и озона,
и говорить о доме нет резона
им, снег не видевшим в глаза.

Атлантика волною истомлённой
снимает жар дневного Малекона...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Труба, кларнет, аккордеон
В четвёртый раз вошли в вагон.
Аккордеон - трезвей был он
трубы с кларнетом -
он задавал и ритм и тон,
губами делал, как тромбон,
народ балдел со всех сторон
в вагоне этом!

Как справедливый человек,
в большом восторге от коллег,
борясь с неразлипаньем век
и перегаром,
я объявил, что из татар,
что с детства пью один отвар,
могу стучать за гонорар,
могу и даром.

Не упустил бы я свой шанс,
но тут, меня ввергая в транс,
труба сказала: Сдай аванс,
что взял в Калуге.
Не соблюдая пиетет,
трубе поддакивал кларнет,
сдавай, мол, раз сошёл на нет
на первом круге.

Весь мутный, как зимой рассвет,
я понял - мне прощенья нет.
Они мне братья столько лет -
я их обидел...
Ведь я же, гад, кривил губу,
глядел с сомненьем на трубу,
подозревая, что в гробу
его я видел.

Нам литр, что вода с гуся,
разлили и проблема вся.
На шее барабан неся,
не помня имя,
рубли от публики кося,
не сдавших, громко понося,
я, медной кружкою тряся,
пошёл за ними...

Лепил в Калуге мокрый снег,
я оставлял своих коллег,
кончалась жизнь, кончался век.
Я, между прочим,
отдам(за всех не говорю),
свою вакансию в раю
за миг у бездны на краю
и в крае отчем.

12 декабря 2000г., Калуга.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Ну что, мой друг, таиться смысла нет...
Я полагал, что мы своё отпели.
Мы столько по земле ходили лет,
что ей уже порядком надоели.
Я, знаешь, в первый раз без спирта пьян,
судьба черпак мне выдала погуще -
с бортов обоих Тихий океан,
размером много больший прежней суши.

В семь футов, нам отмеренных под киль,
стучит волна характера крутого.
До берега отсюда тыща миль,
и штурман говорит, что до чужого.
Закаты оставляем на потом,
беспомощные с детства в акварелях,
гудят меридианы за бортом,
не говоря уже о параллелях.

А впереди, где тёмная вода,
пол неба к океану поприжало.
Традиция такая, чтоб суда
от порта стая чаек провожала.
Но корабли торопятся отбыть,
и экипажи редко смотрят вслед им,
хоть дальняя дорога, может быть,
нам станет в этот раз путём последним.

Нет, мы ещё вернёмся в старый дом,
и не про нас - спасите наши души!
Пусть не шутя нам заявлял старпом,
мол, дом есть дом, но дома много суши...
Мы здесь отмыли сердца черноту
заслуженно солёными слезами,
и, может быть, постигли красоту,
которую не выразить словами.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Станционные голуби, глухо воркуя, ходили.
Откровенность стремлений их, в целом, казалась резонной.
Бочка с квасом на площади, парочка в автомобиле
оживляли не слишком характер картинки сезонной.

Под мосточком из шпал ручеёк тёк когда-то. Он высох.
Шпалы прежде ещё разобрала с прицелом житейским
та мордва, что жила у горы, именуемой Лысой
по мотивам науке неясным, но вряд ли библейским.

Любопытно и то, что от речки с размерами лужи,
большинство после школы пошло косяком в мореходку.
Ты следил за немногими. Выплыли. Жили не хуже,
из валют мировых признавая лишь женщин и водку...

Как же долго ты ехал сюда, где за площадью вскоре,
возле сваи бетонной, забитой с рождения криво,
свой бумажный кораблик пускает в далёкое море
загорелый мальчонка с того же дощатого слива.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Беды все случились сразу,
потерял электрик фазу,
выпит спирт, усох аккумулятор.
Если б мы, я точно знаю,
были дальше от Шанхая,
нас снесло б теченьем за экватор.

И радист отбил морзянку:
мол, тайфун сыграл подлянку -
поломалась главная лебёдка,
топлива остались граммы,
(а это просто срыв программы!),
нужен рис и рисовая водка...

Поутру воспоминанья,
Бога с чёртом поминанье,
размышления о жизни бренной.
Вновь стучат в козла на юте,
и висит в моей каюте
на двух кнопках календарь настенный.

Карандашный сверху адрес.
Перечёркнутый крест-накрест
каждый день душевной чьей-то стужи.
Пол котлетки от обеда
прошлогоднего соседа
я в столе сегодня обнаружил.

Щурит глаз шанхайский лоцман,
недоволен чем-то боцман -
отсылает всех с утра подалее...
Если б мы умнее были
и в Шанхай не заходили,
то гуляли б с дамами в Австралии.

Говоришь, не наши гены,
говоришь, аборигены,
нехристи? О, Господи Иисусе!
Точно ты не той породы,
не был в море по полгода -
чтоб такая разница во вкусе?!.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

В моих краях хорошая погода:
нет летом снега, нет зимой дождей.
Я выхожу, не узнанный народом,
на перекрестки юности моей.

Вот наша школа. Здесь тебя я встретил.
Два года я тебя не признавал.
Я осознал ошибку классе в третьем.
В девятом я тебя поцеловал.

Ты помнишь, как мы ехали в вагоне,
под новый год заполненном на треть,
как я держал у губ твои ладони,
дышал на них и все не мог согреть?

А вот и сад, и пятачок бетонный.
Когда-то здесь (о, твой ехидный нрав!)
сошлись лоб в лоб два короля районных
для выясненья личностей и прав.

Другая жизнь...
Ах, как прошли красиво,
стройны от каблучков и до бровей
две королевы местного разлива
в сопровожденьи новых королей.

А вот твой дом. Перехожу дорогу.
Все так же дверь подъездная скрипит.
Мой ангел SOS отстукивает Богу,*
но Бог все видит.
Он мне не простит.

*принадлежит Наталье Ч.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Это пищу не даст деревенской молве,
этот факт не заметит наука:
шестерых принесла лесниковой вдове
по весне престарелая сука.

И вдова, чтобы сердце не рвать до поры,
посулясь сколько нужно поставить,
упросила соседа решить пятерых,
а шестого решила оставить.

Я делил с ней случайный и скромный обед,
слушал детские бабьи резоны,
что сменил два ствола на полено сосед,
пожалев, очевидно, патроны.

Неприкаянный март в срубе щели нашёл,
задувал в них с осевшего бока,
и сосед, приняв плату, не сразу ушёл,
и читали по радио Блока.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Хорошо с рожденья быть горою Фудзияма.
Думаешь о вечном, а на всякий там галдёж -
стоишь и ухом не ведёшь.

Очень глупо объявиться шариком воздушным,
ярким, праздничным, послушным всем ветрам в пути:
куда влечёт - туда лети,

или дамским шарфиком, тем более сезонным,
мягким дамским шарфиком, что трепетно готов
ждать наступленья холодов,

или чем-нибудь ещё свободного покроя,
что это такое, я не стану объяснять -
вам это просто не понять...

Лучше вам с рожденья быть горою Фудзияма

2001

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Дай Бог ему и жизни и удачи!
Ковром зелёным проросли поля,
взметнули кверху руки тополя,
и косы верб в ставке купает Гайчул.

Задолго до петушьей переклички,
до предрассветных над бахчёй полос -
движок на ферме, точно стук колёс
далёкой подмосковной электрички.

По долгу службы больше, не по злобе
кнутом цыганским выстрелит пастух,
и напрягая вместе с шеей слух,
шагнёт тревожно со дворов худоба

и срежет угол, где стоят две вишни -
их было раньше невозможно счесть -
у дома, что расчётливый мой тесть
чужим отдал за две каких-то тыщи.

Замкнёт их строй пастух с лицом измятым,
животных красноречьем шевеля,
и будут набирать тепло земля,
и резать воздух ласточки у хаты.

И повезёт на вахту трудовую
видавший виды крытый грузовик
(где бабник за рулём и озорник)
пенсионерок службу рядовую.

И весь в труде, как взятый на поруки,
пройдёт и разом ночью станет день,
и тени все в одну сольются тень,
и отдохнут натруженные руки.

А я в той самой дальней электричке
минутный сон прерывисто ловлю,
да вдруг соседа словом удивлю
по многолетней отпускной привычке.

Он на меня посмотрит удивлённо
и мне откроет...ну учёный гусь!
что Украина - это тоже Русь,
но лишь с метровым слоем чернозёма.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Озеро с названием странным - Увельды.
Старые в названии отзвуки беды.
В нынешнем заказнике голубой воды
пот смывали всадники Золотой Орды.

Где носили на концах стрелы женский плач,
берег в каменных рубцах - это Кисегач,
где шатры узорные вёз монгольский як,
жгли костры дозорные - это Тургояк.

Мне склониться бы напиться -
цокот чудится подков.
Тёмны лица, чьи глазницы
смотрят через пять веков.

Под одним лишь Смолино на душе уют,
пять веков просмолены - брёвна не гниют.
Проходи по вольному, всем дают приют,
петухи под Смолино по утрам поют.

Мне склониться бы напиться,
цокот слышится подков.
Колесница, в ней возница,
бочка с парой черпаков.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Их время сводило
и вновь развело,
хотя чуть не каждую пятницу
является город
на смычку с селом
в деревню Крисанова Пятница.

Всё в этой деревне хорошего
у прошлого где-то, у прошлого.
Да только присмотришься к прошлому -
откуда там взяться хорошему?

Под май всё село,
по самые крыши
опять замело
сугробами вишен.

Сугробами вишен опять замело.
Откуда же вера, откуда фата,
берёз подвенечные платьица?
Святая, святая же ты простота,
деревня Крисанова Пятница.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Поглядел - добра не жди.
Что здесь, в самом деле?
То метели, то дожди,
то опять метели.
Ну, нелегкая, держись.
Утром в доме отчем
наставлял меня на жизнь
мрачноватый отчим.

Где-то он успел принять
и ловчился снова.
Вспоминал такую мать
отчим через слово:
Слабым будешь - заклюют,
твёрдым - расколотят.
Будешь горьким - расплюют,
сладкого - проглотят.

Мать страдальцу поднесла,
наказав потом мне:
Помни всё, и только зла
от людей не помни.
Что ты, милая моя,
что ты, Бог с тобою!
Никаким не буду я -
буду сам собою.

И пошёл я женихом,
до ушей в обновке,
от калитки прямиком
и до остановки.
Девки падают на грудь,
девки горько плачут.
Южный ветер, дальний путь,
разменяйте сдачу.

На побеленной стене
солнца светлый лучик.
Посытней бывало мне,
не бывало лучше.
Вышла песня хороша -
хочешь да не скроешь.
Ох, черна моя душа,
мылом не отмоешь.

Столько в ней за столько лет -
не поднять на плечи.
А дорог вернуться нет.
Не к кому...и не с чем...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Пусты эти хлопоты,
зряшны старанья -
там избы оставил народ.
Крапива растёт
и цветы без названья
у речки Крутой поворот.

Ни звука, ни света,
тепла нету в доме,
скамейка у липы - ничья.
Там зубы случайному
путнику ломит
от светлой воды из ручья.

И можно б поехать,
да тянет несильно.
Лишь в голову бьёт, как вино,
когда крутят в городе
старые фильмы
времён привозного кино.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Нагретый толпой ожидания зал.
У разных людей одинаковы лица.
Устало вздыхает казанский вокзал
на службе трёхсменной у русской столицы.

Но вот пережит уже троганья миг
вдоль азбуки глухонемых на перроне.
Домашний уют выдаёт проводник,
он в рубль обходится людям в вагоне.

Продрогшие вёрсты, ни свет, ни заря.
Окно леденелое в вязи ажурной.
Мигнёт одиноким зрачком фонаря
на станции Богом забытой дежурный.

В титане почти закипает вода.
Вдоль нитей стальных след охотничьих лыжин.
Срезают верхушки столбов провода,
и детство становится ближе и ближе.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Коршун медленно кружится,
Тополь да крушина.
Сверху в озеро глядится
Первая Вершина.

Там вдогон за петухами
утренние зори.
Стадо вместе с пастухами
там на косогоре.

Там мне выпало на долю
быт вести здоровый,
молока напиться вволю
от рябой коровы.

В хате дух жилой и плотный,
и на солнце резкий
контур рамы переплётной
через занавески.

От ночных побед усталый
кот на табурете,
в тёмных крашеных овалах
тёмные портреты.

Гнёзда ласточек над дверью,
шлях с тяжёлой пылью.
Никогда я не поверю,
что меня забыли.

Тополиный пух кружится,
желтизна кувшинок.
Сверху в озеро глядится
Первая Вершина.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Лето с теплом всё южней и южней.
Граждане ходят в болонье.
Дни всё короче, а ночи длинней,
птиц поредели колонии.

Стаи последние снимутся вдруг,
над головою растают.
Люди на север, а птицы на юг
от холодов улетают.

Не вспоминали ни разу зимой
мы вас за долгие годы.
Вы по весне возвращались домой...
Лётной вам, птицы, погоды.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Оторван от сохи народ.
С верховной властью шутки плохи!
Железный строится завод
Елизаветинской эпохи.

Чтоб пыл унять других держав
стальной продукцией Урала,
вслед за Петром Россию граф
поднять нацелился - Шувалов.

Поставим, граф, вопрос ребром.
Душа народная - потёмки.
Не помянули Вас добром
неблагодарные потомки.

И сыном пасынок не стал,
он дышит трудно и устало.
Хотя в почёте Ваш металл,
кирка и штык - все из металла...

Я здесь лишь сутки - и домой.
Ложится вечер чёрно-синий,
да оренбургской бахромой
пуховый на березы иней.

Автобус хрипло прогудит,
открытой ставней хлопнет ветер,
и на меня в упор глядит
через стекло Чайковский Петя.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Что-то всё не по мне
на родной стороне.
Смотришь в окна подолгу и тупо.
Почернел от дождей,
почернел от вождей
городишко по имени Глупов.

Летописцы к нему
не бывали щедры -
за ненужностью взял бы да вымер.
Но в историю ввёл
городишко Щедрин,
Тверь обидев и древний Владимир.

Что ни год - недород,
что ни год - на народ
то правители, то золотуха.
Ко всему попривык
безответный мужик,
всё молчит он да кашляет глухо.

Вот же доля, хоть брось!
Что не криво - то вкось.
Лишь одна там традиция свята:
в праздник ест, в будни пьёт,
в медный колокол бьёт
да Ивашку кидает с раската.

Эх, как только поймёшь,
что один раз живешь,
от прозренья уже не заплачешь.
Как бедна, как темна
родная сторона!
Век скачи - никуда не доскачешь.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Встаёт заря во мгле холодной,
на ниве всякий шум умолк.
С волчицей, точно волк голодной,
выходит на охоту волк.

Но не найти чем поживиться
им, в пропитаньи знавшим толк.
Зря воздух нюхает волчица,
зря кровожадно дышит волк.

Не перейдет никто дорогу
и на клыках не захрустит.
Одна пустыня внемлет Богу,
кремнистый путь один блестит.

И никаких иных просветов
природа впрок не запасла
в краю, где людям счёта нету.
И нету дуракам числа.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

За тёмною рекой, где скошенное поле
и мокрые стога нахохлились вдали,
над шапками берёз - останки колокольни.
Отчаявшийся край одной большой земли.

Прорежет тишину вороны голос хриплый,
откроется глазам неведомая Русь.
Но старый барский дом, где вековые липы,
заросший тиной пруд - наводят только грусть.

По улице чужой иду как виноватый.
Здесь выбил вечный след прогресса дикий конь.
Старуха за стеклом в окне подслеповатом
к морщинистому лбу приставила ладонь.

Земля моя, земля, болят твои увечья
от планов громадья, от глупости людской.
Безропотна как мать, и оправдаться нечем
пришедшему сюда из жизни городской.

Ах, материнский кров, извечный наш хранитель.
Последняя надежда до последних дней.
Не залечить души оборванные нити.
Чем дальше от тебя, тем истина ясней.

За тёмною рекой...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

У пустой собачьей будки
потемневшая скамья,
груша над плетнём,
а за плетнём - гречиха.
Там жил пасечник сто лет,
там жил как-то месяц я,
а до нас намного раньше
жили скифы.

Я под выжженной травою
угадаю поворот,
и с пригорка станет хата
вдруг видна мне,
где годами ждёт кого-то
та же баба у ворот
терпеливо, потому что
вся из камня.

Пропылит под вечер стадо
под конвоем двух вождей.
Все заботы исключительно
простые -
относительно картошки,
относительно дождей...
А с дождями нынче
хлопоты пустые.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Низкие тучи нависли стеной,
нету просвета,
день точно странник с дорожной сумой -
кончилось лето.
Тёмных избушек печальный редут,
мята да клевер,
русские речки здесь грустно текут
только на север.

Так что ж ты, милая, не спишь?
Нам наши силы не утроить.
Вода речная и камыш
за поворотом нас не скроют.
Байдарки наши бок о бок
лежат. Заплатка на заплатке.
И не дают нам сняться в срок
отяжелевшие палатки.

Сколько воды мимо нас унесла
речка Молога!
Шесть переходов в четыре весла -
наша дорога.
Только сегодня опять за кормой
день сухопутный.
Ветер гоняет волну за волной -
да не попутный.

Так что ж ты, милая, не спишь?
Нам наши силы не утроить.
Вода речная и камыш
за поворотом нас не скроют.
Ты нас, любимая, не жди.
Пусть будут сны, как наши, сладки.
Здесь третью ночь стучат дожди
о крышу старенькой палатки.

Сколько воды мимо нас унесла
речка Молога...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

          Посвящается Николаю Фролову

Этой грешной земли
ни в одной географии нет,
а твоя, видит Бог,
никому не нужна и задаром.
После дальних дорог
расстоянием в тысячу лет
ты сойдёшь на перрон
и пойдёшь по промасленным шпалам.

Ни объятий, ни слёз,
ни цветов с кумачом, ни речей.
Что же, Родина, ты
даже в праздники также угрюма?
Неужели вся жизнь
это только работа печей
и чего-то ещё
из проекта ученого Грума?

Неизвестный придёшь,
возле дома, что с тёмным крыльцом,
постоишь и вокруг
и в себе перемены отметишь.
Примешь всё так, как есть...
так, как есть, и, не дрогнув лицом,
прямо в ночь повернёшь
и наутро обратно уедешь.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Природе плохо стало поутру.
Шли тучи строем сереньким и рваным.
На Горького трепало на ветру
лист самиздатский с Ельциным и Гдляном.

В очередях народ друг друга жал,
желая быть под праздник при товаре.
У гастронома грязный снег лежал,
и кто-то плакал на Страстном бульваре.

В двухчасовой до дома переезд,
меж лиц угрюмых и таких же шуток,
узнал я, что вставал сегодня съезд
и не садился целую минуту.

Переживём. И Бог нам всем судья.
И толковать об этом нет резона, -
сказал мне, в Балабаново сойдя,
попутчик мой из класса-гегемона...

Экран цветной, а всё не разобрать -
кому там радость, а кому отчаянье.
Не как слова - надёжней может врать
единое минутное молчанье.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.