Сквозь времена, пространства и причитания
мы бредём, согреваясь дорогой самой и химерами
и смущая химерами этими придорожные ареалы,
пробавляясь у прочих народов пророчеством и посредничеством.

Посредники при обменах и при обманах,
торговцы насущными бубликами и дырками необычной формы,
врачеватели всяческих - но зачем-то и неизлечимых - болезней,
чистолюбивые и человеколюбивые козлы отпущенья.

Сохраняя от сглаза охрипшие в хрестоматийности храмы
и хромируя новые - ржавые и хромые,
примиряя добро со злом и неправду с истиной,
расщепляем залётные атомы, но более - свои души.

Советчики при фараонах, кесарях, губернаторах и халифах,
советчики при робеспьерах, линкольнах, спартаках и лениных,
импрессарио и менеджеры по обе стороны баррикад,
мы сгораем в кострах, которые сами разводим.

Да... Такие мы режиссёры и драматурги,
переводчики с чужих языков на чужие,
очевидцы и соратники очередного неназываемого бога.
И глаза у нас горячи на тысячи лет вперёд.

1982

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Исходив эту землю до срока
и зайдя за пределы ходьбы,
перед ликом всевышнего рока
отпускаю поводья судьбы.
- Уходи, - говорю, - от недоли,
поспешай за своим табуном.
Всё равно эти горы и долы,
отогревшись, пойдут ходуном.

И поднимется пламень кромешный,
и разверзнется новый Содом.
Всё, что ни происходит, конечно,
происходит своим чередом.
Это небо - исходит любовью
и в доступный уходит роман.
А земле, истекающей кровью,
нету дела до фата-морган.

Можно фарт угадать на монету,
можно выгадать месяц, и год.
Но судьбе, если выхода нету,
остаётся один лишь исход.
Уходи! Никакие вольеры
не годятся на этот расклад.
На исходе надежды и веры
здесь никто уже не виноват.

Уноси же копыта от жалоб,
понапрасну себя не казня.
Обернулась и тихо заржала:
А иди-ка, дружок, без меня.

1999

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

когда взойдет непроезжий знак
и солнце зайдет в тупик
и рок зажжет негасимый зрак
и друг покажет язык

и громко скажет вчерашний зэк
утрись мол и знай шесток
и вмиг восставший из пепла смог
накроет ближний восток

и весь каир вашингтон париж
и ближний и дальний мрак
тебе такой уготовят впрок
что может быть и поймешь

что сорок восемь часов не срок
когда закончился век
и ты никакой им не доктор спок
а сам себе амалек

1999

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Потому что жизнь всё же — не что, а как,
и уздечка — из кожи именно, а нейлон,
может быть, и прочнее даже, но мой резон,
что и лошади тоже — в коже особый смак.
А особый смак — он и есть настоящий вкус,
или жизни вкус, заходя на расхожий слог,
говоря о кайфе, молодости и плюс
о самой жизни, если, конечно, смог.
А тем паче — всаднику. Что это за Чечня
или Иудея, что ближе, да и родней,
если глянешь — раз, и обчелся лихих коней.
Ни коня уже настоящего, ни ремня.
Обсчитался, стало быть, перенадеялся
на Всевышнего, на удачу, на черт те что.
И печет, и мороз по коже, и мчит авто.
И по свету дорог не хожено — жизнь вся.

                  * * *

Говоря о коже, продолжу еще о ней.
Мне рассказывал дед, на первой на мировой
до шести воевали бой, ну а в шесть — отбой.
И они свежевали с братом убитых коней.
И меняли шкуры на шнапс, и айда в запой,
и братались с теми же немцами потом.
А наутро пели: Смело мы в бой пойдем!..
Или это уже на Гражданской про смертный бой?

                  * * *

Нет, про смертный позже, это без лошадей,
на второй, где конницы даже и след простыл.
Дед ремни тачал на весь на чарджуйский тыл,
а в тылу освенцимов снимали кожу с людей.
С иудеев, по большей части. Такой народ.
Из него, что хочешь — универсальный люд.
И на суперфосфат годится, чего уж тут...
И на абажуры. И золота полон рот.

                  * * *

Вот и встало мемориалов. Полвека — ах...
И в улыбках светится что ни на есть фарфор.
И о золоте, как же, если уж разговор
о коронках тех переплавленных и счетах.
Всё равно не любят — пускай хотя бы вернут...
И за мир сейчас же, в обмен, до любых глубин.
Включишь новости — что ни день, а сюжет один:
ах, убит солдат... и далее — курс валют.

                  * * *

А закат падет — занимается новый тур.
Тары-бары, базар-вокзал. А из новых эр
акаэм торчит, а там уже бэтээр...
Не земля — набор чужих аббревиатур.
И вжимается свой шесток, предъявляя счет.
Если знаешь, скажи, пожалуйста, не молчи:
от чего алеет Ближний Восток в ночи?
Светофоры, понятно, кровь. Но что-то еще.

                  * * *

Заведи машину в праздник осенних дней
и листай эпохи, себе и Дубнов и Грец.
Тут стоял дворец, а здесь погребен мудрец.
А на этой ферме прокатываают коней.
Ты усадишь сына в пластмассовое седло,
да и сам в такое же, и семенящий зной —
по земле родной, тобой отвоеванной,
круговой тропой, пока зады не свело.
Дед бы вытачал, как положено. Он умел.
Эту грамоту — он не очень, а кожу знал.
И семью кормил, и в лагере не пропал,
и на воле пел, а вот сюда не успел.

                  * * *

Потому что век — чужих коней стремена.
Потому что внук, и еще, и свой сад.
Там его деревья уже без него стоят
и сегодня, в послеимперские времена.
В самомоволку к ним сбежал в свой последний раз,
у врача дежурного все-таки отшутясь.
А потом и бабка рядышком улеглась.
Вся любовь. Как сказали бы раньше, и весь сказ.
Ни коней. До больницы тоже довез трамвай.
На еврейском кладбище с деда какой спрос?
Он с одесской вишней давно в небеса врос
и оттуда зрит на шагреневый мой край.
Хорошо с небес видать первородный храм.
Что скала под куполом или Господень гроб?
И колхоз любил он. Не то чтоб деньгу греб,
но себе на памятник сам заработал, сам.

                  * * *

О любви и хочется сказать безо всяких саг,
что, империи если даже сменяются,
Иудейской нашей войне не видать конца.
Потому что любовь, любовь. Остальное — так.

                  * * *

Парк независимости. Фейерверк.
Народное гуляние евреев.
И лысый панк, и бородатый клерк
Струят восторг нарядных спреев.
Мой независимый народ объят
Безалкогольной радостью до пят,
Или, скорее даже, до макушек.
И наши чудо-головы легки,
Как эти надувные молотки.
Ударнее не выдумать игрушек.
Как долго не стихает людоход,
И хороводы образуя даже.
И пишет мой народ наоборот,
А пляшет, кто его поймет, куда же.

...На то был вечер, а уже с утра
Машины понесутся на природу,
Где моему любимому народу
Пора мангалы выдать на-гора,
Расслабиться и закусить по ходу.

На фоне государственных флажков
Во цвете лет запечатлеет кодак
День независимости шашлыков
От предвоенных сводок.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

О себе я сказал, а теперь — мои речи о Боге.
Да, конечно, — религия, опиум, знаю, согласен.
Я еще в позапрошлой стране, не в четвёртом ли классе,
декламировал атеистические монологи.

И показывал книги с портретами Бруно и Браге,
и рассказывал про человекообразных горилл...
Дед ничуть не сердился, старинные марки дарил,
и про вихри враждебные пел, подрастёшь... говорил.
Я на похороны не слетал, телеграммку отбил.
За дипломным проектом в своей отсиделся общаге.

Бога нет. И не то чтобы очень мешал он, отнюдь.
Отмечтав о бессмертии, мамой обещанном в детстве, —
мол, таблетки придумают, стоит одну лишь глотнуть...
и о разоруженье всеобщем — ряды, мол, сомкнуть, —
я и сам бы не прочь утонуть в чудодейственном средстве.

Но таблеток не изобрели. И не изобретут.
Кубик Рубика — да, аэробика — да, нарасхват.
И хватается за автомат бородатый Бейрут,
и в цветном телевизоре снова небрит Арафат.

И покуда не нас, то есть нас, но покуда не в нос,
но уже началось — и навылет уже, и на снос.
Нет, не тот апокалипсис, нет, но чем далее в лес,
этот мирный процесс — он уже и всемирный процесс.

Нет, я не возражаю ни против безъядерных зон
на Таити или в Антарктиде, ни против заботы
о курящих и пьющих — любой принимаю резон
и работать согласен хоть все до единой субботы.

Бога нет — может быть, и устал, но своё отпотел.
И сработанный мир — хоть и несправедлив, но прекрасен
от божественных вёсен и дьявольски женственных тел
до торжественных песен и нравоучительных басен.

И опасен — ведь то, что теперь возбужденно плывёт,
по-пластунски ползёт и на небо глядит раздражённо,
не нуждается в Боге нисколько, поскольку живёт.
И нуждается в нас — ибо смертно и вооружённо.

Оставляя приёмник включённым, входя в интернет —
пробегая по сводкам едва ли последних злосчастий,
редактирую меру причастий и деепричастий.
Деда нет. И отец мой состарился. Времени — нет.

1986-2003

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                      Светлане Шенбрунн

Пока автобусы взрывались,
и я, похоже, был при деле.
Мне даже из Москвы звонили
и тоже интересовались.
А я сидел, уставясь в теле-,
и слушал, как сирены выли.

И уши рдели от смущенья —
за то, что езжу на машине
и не на ту свернул дорогу.
Да-да, вот эти ощущенья:
отсиживаться, мол ...мужчине?
...и дети живы, слава Богу!

И вся страна — или казалось? —
оплакивала, проклинала...
Надеялась и собиралась
смертельный бой начать сначала.
Скрипя зубами, дожидалась
какого ни случись — финала.

И кончилось... Листай газеты,
обетования, обеты.
Крепчает шекель, дни струятся,
кафе туристами забиты —
не протолкнуться, не дождаться.
...Да нет ...какие там обиды.

Июль 2003

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

           Am              A7Dm
Песни пропеты, июль на излёте.
E                           E7 Am
Время скулит, оставляя пространство.
Am                           A7Dm
Вот он, волшебный значок отщепенства –
  E                         E7Am
лёгкий комочек светящейся плоти.
   F
В может быть лучшем краю на планете
A7
он озаряет собой, что есть мочи,
  Dm
местное время причудливой ночи,
  E7
наш светлячок в уносящемся лете...

Очи и крылышки пообгорели...
Что же мы заново души сомкнули?
Трое нас было когда-то в апреле.
Слава те Господи, трое в июле.
В аэрофлоте, что толку в нём, коли
на берегу между морем и морем
в собственном свете на звёздном просторе
не было б - ну не свободы, - но воли?

Как бы мы жили, когда бы не знали,
что и потом, на последнем рассвете,
нас небесами обнимут как дети
эти и новые дальние дали?
Пусть их, алкающих зло и устало
выигрышных номеров или премий...
Слава те, Господи, - летнее время.
Час про запас. Да не так уж и мало.

2003

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Когда выходишь из игры,
ещё не проиграв,
распахиваются миры
на вешний запах трав.
Парит зеленая листва,
и синева небес
дарит высокие слова
со смыслами и без.
Творит во цвете, на свету,
игре наперекор
не только жизни простоту,
но жизненный простор.

Когда выходишь из игры
раздетым догола
и хором скалятся дворы,
в которых ни кола,
и вся зелёная тоска
и ледяная синь
тебя находит простака,
чтоб выдохнул аминь, -
привет, хорошие цвета,
и к чёрту новый тур!
Невмоготу не нагота,
отсутствие натур.

Когда выходишь из игры
и в каждой из дорог -
и в горы, и в тартарары -
ты сам себе пророк.
Теперь ни прикуп, ни расклад
стараний и мастей
<твоих уже не совратят
ироний и страстей.
Проехали! Пускай - никто,
нет выхода, и слов...
Да ради бога. Но зато
свободен от ходов.

А вам, оставшимся в игре,
да спишется с горы
и не прибудет на горе
до будущей игры.
Высчитывайте мизера
и козыряйте вновь.
Игра, она и есть игра.
А есть ещё - любовь.

2003

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Блажен звонящий по утрам,
не ведающий дрём.
Прекрасных беспокоя дам,
он знает, что почём.
Тактичный выбирая тон,
без всяких икебан,
он всюду сходу приглашён,
куда другой не зван.
Блажен и тот, кто по ночам
накручивает диск.
Себя не понимая сам,
он весь вразнос и вдрызг.
Заправясь плавленым сырком,
он ждёт небесных манн.
равно готовый и в дурдом,
и в рыцарский роман.
А тот, кто из метро звонит,
не лезет на рожон.
А тот, кто из метро звонит,
в заботы погружён.
А тот, кто из метро звонит,
заботой окружён.
А тот, кто из метро звонит,
и даже не смешон.

2003

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Реет над бездной дух, катится круг времён,
реки текут к морям, в небо глядятся души.
И восстает из тьмы огненный Вавилон –  
сто покорит племён, сто городов порушит.  
Задребезжит набат; миг – и уже дрожит
вовсе не горний свет, а серебра и злата.
Солнце летит в закат, ворон во тьме кружит.
Миг – и любимый брат возненавидит брата.

И загорится дом, и запылает храм,
и разметает жар камни Ерусалима.
Стелется чёрный дым, реки текут к морям.
Бездна полна времён, духом одним хранима.
Может, и сладок плен, но и чужбине – срок;
у вавилонских рек слёзы не лить веками.
В мире, где всё течёт, всё-таки есть отсчёт –
отчего края лад, краеугольный камень.

Скальных его пород не сокрушить царям,
даже царям царей с места его не стронуть.
Вечер ползёт угрюм, ветер свистит, упрям,
И возродится род, чтобы любить и строить.
Вот он во мраке бед, вот он во тьме разрух –
храм поднимает вновь собственными руками.  
Катится круг времён. Реет над бездной дух
и освещает нам краеугольный камень.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.