Дине Рубиной

И всё же этот мир небезнадёжен.
В какой-то мере - непрерывен даже.
Я всё ещё не износил одежек,
в которых провожался (по уму), -
дерюжек отварных и трикотажей.
ОВИРа нет наряду моему.
Не говоря уже о вере. Та же.

Во всё хорошее. Люблю грозу.
Вначале. И потом. Пускай грозится.
И грезится пускай. А заграница...
Да и была ли... Где она? В Камбодже?
Гляжу на смерть - и ни в одном глазу,
и твердь не разверзается внизу,
ну а небесная - помилуй, Боже.

Помилуй. Не прощай, но упаси
от вожделения переитожить.
Всё то, чем жил, суди. Но сохрани же
мой путь на той же временной оси.
В садах Турана, и в полях Руси -
и там - обитель духа Твоего же,
а не экологические ниши.

От Пушкинской до улицы Гилель,
С Алайского на Маханэ Йеуда
я всё своё несу, небезутешен.
И этот нескончаемый апрель
несёт меня за тридевять земель
к обетованной. А уже оттуда -
на небеса. Грозящиеся. Те же.

1991

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Греки уехали в Грецию. В Крым собрались татары.
А там, глядишь, навострятся на Дальний Восток корейцы.
И кончатся за ненадобностью застойные тары-бары,
аварии, катастрофы, а также авиарейсы.

И повернёт обратно залётная птица-тройка.
И полетит, свободная, местная сивка-бурка.
Шара-барой прокатится зычная перестройка,
и даже о стеклотаре не вспомнит  Литературка.

Так было уже в истории народов Узбекистана -
с освоенных территорий снимались ахемениды;
и родственники Пророка, и родичи Урус-хана,
ну скажем, репатриировались, легки и незнамениты.

А что до моей планиды - с татаркой давно развёлся,
гречанка - да хоть англичанка! - а прошлого нет восторга.
Так что же я, всё испробовав, совсем не гляжу на звёзды,
а только в Звезду Востока, а то и в Правду Востока?..

Считаю проценты хлопка, почитываю заметки,
выглядываю прогнозы на завтрашние погоды...
Как будто и впрямь не ведаю, не знаю, не разумею
любви ли своей бессовестной, осознанной ли свободы.

1986

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Господь благоволил
и в молодые лета
меня огородил
от Тютчева и Фета.

Не мучил, не смущал
оковами приличий.
И всю мою печаль
тоскою ограничил.

И разграничил все
любови и напасти,
храня во всей красе
меня от всякой власти.

Все тридцать семь годов,
отпущенных на совесть,
терпеть Он был готов,
к спасению готовясь.

С разумными людьми
помог не распрощаться
А к тридцати восьми
сберёг меня от счастья.

1987

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Что-то московское в этом октябрьском снеге.
Что-то уральское, вятское... Детское что-то.
Некие чувства заводятся с полоборота,
как в бородатом, святом, незапамятном веке.

Чувства какие-то... Проблески... Воспоминанья.
В нашем-то сроке - и свойства, и сходства иного,
наоборотном, где всякое доброе слово
вроде товарного знака и самоназванья.

В нашем - не прожитом ни до конца, ни по сути,
но позабытом в историях и юбилеях.
Будто впервые тут - снег неурочный белеет
или пророк перед учениками пасует.

Было ведь. Что же таращимся в ясные очи?
Что же недоумеваем, попрятавши взгляды?
Спросят о юности - млеем, радёшеньки-рады.
Ахнут: вот это, мол, память! - и снова нет мочи.

Общества, телероманы, стиральные средства,
средства для предохраненья и средства доставки,
словно нелепые суффиксы или приставки,
первого смысла уже растащили наследство.

Разве от детства осталось хоть что-нибудь? Разве
что-нибудь здесь от России ещё сохранилось?
Эти сухие берёзы, скажите на милость,
разве ещё не прообразы лысых евразий?

Этот бетонный, безводный арык у порога,
этот коньяк в пиалушках и сельдь с шоколадом.
Эта душа нараспашку под ватным халатом...
Эта без Бога любовь. И надежда - без Бога.

Снежная ночь за окном. Нежилая квартира.
Более чем осторожные прикосновенья...
Что же за переживания, за наважденья?..
Дети привиделись? Или дождей не хватило?

1987

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Слава Богу - надвое, не натрое
разлетелась добрая душа.
Обе половиночки пернатые
без оглядочки наверх спешат.

Каждая при настоящем крылышке,
зряча, и обучена страдать.
В каждой тяга лошадиной силушки
в божью навостряет благодать.

Всё у них и рядышком, и поровну.
Дружка с дружки не спускают глаз.
Не дай Бог попасться чёрну ворону.
От испугу побелеет враз.

1987

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

На соседней скамейке Черняевского лесопарка,
на соседнем диване Дурменьской писательской дачи
шуры-муры заводит примерно такая же пара.
Я бы рад отвернуться, да некуда, вот незадача.

И я вижу, как в зеркале, те же коронные жесты.
Двадцать лет пробежало, а всё повторяется снова.
И, как прежде, на мне поверяются некие тесты,
заодно и меня проверяя на честное слово.

А когда соберётся побольше честного народу
проявить свои чувства к известнейшей кинокартине,
на широком экране, искусству, опять же, в угоду,
не соседа - меня разглядит Федерико Феллини.

1987

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                      Родился 21 декабря 1949 г. в г. Черновцы.
                        (Из анкеты)

Я тоже лысею. Но весь еще не облысел,
хотя и родился в том городе на Буковине.
При Сталине коротко стригли, но чтобы совсем...
И вендиспансер занимался не СПИДом. А ныне -
в Эстонии буча, и в Азербайджане погром,
и страшное землетрясение в Ленинакане...
При Сталине тоже, бывало, дружили по гроб,
но чтобы в газете, в журнале, на телеэкране...
И больше того -- он вполне обрусел и грузин
не меньше обидел, чем тех же армян и евреев.
А в наше-то время, когда о дрянной гонорее
лишь только мечтать остаётся, любой карантин
бессилен, и вместо очерченных лагерных зон -
Чернобыль и нечерноземье сплошное, и дети
не очень стремятся в штрафные условия эти
родиться. И собственно, если б не Гений времён
(уж в чём, а в пространствах являвший воочию гений),
то вся Буковина осталась бы за рубежом
и так и не ведала б мирных воссоединений,
поскольку не лезла сама на советский рожон.
И значит, отец мой, туркменский закончивший мед,
возможно б, лечил и украинский триппер, но всё же
не ведал бы о черновицких дивчинах, и дед,
находчивый шорник, навряд ли искал бы там кожи,
а также квартиру (профессора, давшего дёру)
и с дочерью там поселялся, родившей меня
здоровеньким, да - продовольчи товары в ту пору
не переводились (ещё бы! - размер трудодня
полтинника лишь достигал в апогее оваций,
и старыми, и не рублей, а буквально полста
копеек) и ни химизаций, ни дезактиваций...
Эпохи той крест, он последующего креста
предстательнее оказался - и всякий родился.
А в тот наисталинский день появился и я,
и дед мой будённовец, этим особо гордился
(и вся остальная советская наша семья).
В халатах-то белых, но официальность отбросив,
ещё не убийцы, а сёстры пока и врачи
по случаю праздника мне улыбались: Кричи!
Тем паче, назвали на И, ну почти что Иосиф.
Война позади. И почти не стреляют. И фронт -
ну, сельскохозяйственный, литературный... Но чтобы -
народный, чтоб стенка на стенку, и филы и фобы -
воткрытую... Этого не было. И горизонт -
прозрачный такой, что лишь только подстать первачу
и водке, дешёвой, как при коммунизме... И небо...
Зачем же так мерзко он шутит?
Конечно, шучу.
А вот не родился бы - и не шутил вообще бы.

1988

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

          - 1 -

Мировая революция закончилась.
Улетают Илы из Кабула.
Проявила гибкость и уклончивость
империализмова акула.

Проскочила, всё-таки - на шару,
на халяву, на муджахеддина.
...И теперь уже - необходимо -
оставляет конница Варшаву.

          - 2 -

Прощевайте, южные края,
тёплые моря, златые горы.
Покружились ветреные годы
и вернулись на круги своя.

Миллионы лошадиных сил
понесли в родимые пенаты
молодых, красивых, неженатых -
тех, кто буйну голову сносил.

Не взыщите, звёзды и кресты
отмахавших саблями в двадцатом.
Больше по чужим координатам
ни единой не пройти версты.

Не вернувшихся из-под Варшавы
не воротит даже Красный Крест.
Зюйд, он тоже, в этом смысле, Вест,
Не замахивай за край державы.

Спите, бородатые вожди.
Спи, усатый. Спи, тяжелобровый.
В бэтээре, войска позади
нынче едет командир суровый.

Вот он выехал уже на мост, -
и пешком, пешком на правый берег...
Ни тебе восторгов, ни истерик.
Никому не надо новых звёзд.

Кончилось. И всем уже видна
над страною гарь небоевая.
Только наши души, убывая,
всё надеются на времена.

Всё надеются: простит земля.
Вот и горизонт уже не розов...
Выздоравливайте от колхозов,
здравствуйте российские поля!

          - 3 -

Ни конницей, ни прочим контингентом
господние пути - не обходимы.
Куда ни глянь, везде муджахеддины
следят за историческим моментом.

февраль 1989

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                         Фёдору Камалову

Это я их смутил и навёл на большую дорогу,
промышлявших удельно по провинциальной ночи.
И надеяться грех. И смешно уповать на подмогу.
Ещё миг - и начнётся. А там уж кричи не кричи.

Это я напугал их и свёл в оголтелую банду,
и теперь им, повязанным, нечего больше терять.
Никому не скостят, а тем более, мне - дилетанту,
возомнившему силой свою невеликую рать.

Это я обещал-проповедовал счастье земное
на земле, не приемлющей волю ни даже покой.
Это я научил их за всё рассчитаться со мною
и подставил друзей, а не только щеку за щекой.

Ничего не простят. Никого не спасти. Бесполезно.
Вон их сколько повылезло всяких мастей и пород.
И совсем уже близко. И всё-таки чуточку лестно -
это я поломал им размеренный круговорот.

Это я. А Творец ни при чём, да и ангел-хранитель.
Это я возжелал идеал сопрягать и предел.
Не жилец с Магдалиною и в Галилее не житель,
самодельный венец на лысеющий череп надел.

И терновой моя оказалась дурная затея,
заодно породнив и пилатов и прочих иуд.
И пока на Голгофе, но всё ещё не на кресте я,
это я. И они - никуда от меня не уйдут.

1988

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Блажен звонящий по утрам,
не ведающий дрём.
Прекрасных беспокоя дам,
он знает, что почём.

Тактичный выбирая тон,
без всяких икебан,
он всюду сходу приглашён,
куда другой не зван.

Блажен и тот, кто по ночам
накручивает диск.
Себя не понимая сам,
он весь вразнос и вдрызг.

Заправясь плавленым сырком,
он ждёт небесных манн.
равно готовый и в дурдом,
и в рыцарский роман.

А тот, кто из метро звонит,
не лезет на рожон.
А тот, кто из метро звонит,
в заботы погружён.

А тот, кто из метро звонит,
заботой окружён.
А тот, кто из метро звонит,
и даже не смешон.

1987

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Почтовая любовь. Слова нездешней пробы.
Целую. Не могу. Во имя. Никогда.
Кончаются года. И поумнеть пора бы,
и поумерить жар остатками стыда.

Эпистолярный жанр и телефонный звон
поддерживают стиль и даже некий тонус,
но, душу исчерпав, теряют свой резон.
Печален Буридан - зато ликует Янус.

Работай на износ, шальная АТС,
разъединяя нас, ловя на честном слове.
Лечи нас от небес и заодно - от яви,
убалтывая боль в прикольный политес.

Загулом жги сердца окольного рапсода
и самой роковой сладкоголосой ню.
Срывай запретных тем слоёную броню,
держи не отпускай до полного распада!

Ведь если бы, my bell, мы были лаконичней
и я б успел понять, несбывшийся мудрец,
что изо всех концов - логичней и конечней
логический конец...

1987

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Душегуб, но не телохранитель,
оглянусь и помашу рукой.
Злой ли, божьей воли исполнитель,
повторю: но воля и покой.

И добавлю: но кефир и сливы,
совладавши с телом и душой.
И пойду себе, такой счастливый,
вдоль по улице такой большой.

1988

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Выгорело... Всё перегорело.
Что же там горит во глубине?
Тетива какого самострела
всё ещё натянута во мне?

Порохи какого самопала
вновь дымятся, отпылав едва?
Что за сила пламенем пытала
негорючие мои слова?

Неужели что-нибудь от жизни,
кроме способов белковых тел
или слов о мире и отчизне,
всё ещё осталось мне в удел?

Ну какие понесу я песни
в следующий, некромешный рай,
если от меня, как от болезни,
хоть лечись, а хочешь - помирай?

Ну какого рая, райсобеса,
раздирая душу и дробя,
тороплюсь последнего балбеса
возлюбить как самого себя?

А тебя - какого райотдела
сторожу как милиционер?
Гласности, конечно, нет предела.
Ну а гуманизму, например?

1988

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Когда я был никто,
я пробовал летать.
Летели дни. Зато
года летели вспять.

Обратно. В те края,
где не означен срок.
И я не знал, что я
никто, а думал - Бог.

А значит - пусть летят
во всей своей красе
ко всем чертям подряд
и заповеди. Все.

Пускай! И я глядел,
не щурясь, в небеса.
И синий беспредел
пружинил голоса.

И птица надо мной
кружила и ждала.
И ветер за спиной
раскачивал крыла.

Не чьи-нибудь. Мои.
сейчас. А не спустя.
Ещё немного, и -
прощайте, плоскостя!

Ещё чуток. Лишь миг!
...Но минул целый год,
пока меня постиг
летательный исход.

1987

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                         Александру Файнбергу

Умер пёс у Поэта, а сына и не было вовсе.
Он проснулся на взводе и гонит на велосипеде.
И летит под колёса такая раздольная осень -
листопады поспели, и жёлуди, да не воспеть их.

Нету слов. А слова у друзей - далеки и невнятны.
И какие-то дети у них, и дела, и обиды...
Все их велосипеды побиты, а все их орбиты
будто в жёлтые пятна продеты и в красные пятна.

Но горит не мигая зелёный огонь светофора
для того, кто оставил небесные дали в покое.
Даже Серый просёк: никакие не сферы, а свора.
А друзья не хотят: мол, видали ещё не такое.

И на вкус норовят, и на цвет ради пламенных басен.
Человек человеку товарищ, конечно, и витязь...
И на запах - согласен, и даже на ощупь - согласен.
А на цвет - извините. На цвет - извините-подвиньтесь.

Это всё-таки Азия... Самую чёрную цену
заплатил он, связуя безвременья жухлые нити.
А какую весну пережил! А вину... А измену...
А измену какую... Но с круга сойти - извините.

Позади - кольцевая и весь этот город, в котором
он стихи написал и почти уже все напечатал.
Как встречал его Серый! С каким милосердным укором
приносил свой резиновый мячик, внимая печалям.

Отыгрались мячи. Нету слов о любви и природе.
И закат на исходе, и эти костры догорают.
Вот Володя бы понял. Володя Высоцкий... Володя!
А теперь вот и Серый... Да что они все умирают...

Эта смерть. Эта жизнь. Этот сон, что по-новой приснился,
как он Серого гладил, в свинцовые очи не глядя.
...А со шприцем когда этот ветеринар наклонился,
он лицо отвернул и всё гладил, и гладил, и гладил...

1989

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Мы - самые внушаемые в мире.
Любой волшебник или экстрасенс
по телевизору, в один сеанс,
излечивает роковые хвори.

Расслабимся - и никаких зараз.
Испытанные кашей диамата,
от ожирения и диабета
уж мы-то исцеляемся за раз.

От алкоголя и никотина.
От верных жён и от сердечных ран.
Струится праной голубой экран
до южных гор и моря-акияна.

Гипнотизируемая страна.
Без скальпеля и даже полосканья.
И от ночного мочеиспусканья.
И если бы ещё не Фергана...

1989

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Развиднелось - и начали снова,
наконец-то поверив слезам.
Отыскали забытое слово,
отворили - а где он, Сезам?

Никакого-такого Сезама,
а пещерный какой-то разлом.
Да во тьме полыхают упрямо
наши очи, промытые злом.

Да свирепый гудёж по России
от платанов до самых берёз.
Даже трубы - в дымину косые.
Смех и слёзы. Но более - слёз.

Свой венец у любого почина,
и вздымается, непроходим,
ядовито - и слезоточиво -
по всему по отечеству дым.

1989

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Упирайся, накручивай влево
или право бери в оборот -
всё равно, не является Дева
вожделенных от века свобод.

А раскованны и невесомы,
с горизонта на ближний бархан
воспаряют зыбучие сонмы
молодящихся фата-морган.

В одночасье, и как бы играя,
и бесчестье готовы простить.
...Но не могут, исчадия рая,
даже чаем тебя угостить.

1989

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                      Александру Варакину

Рабовладельческие нилы
и романтические тереки,
конечно же, вошли в анналы
по жанрам эпоса и лирики.
Равно, как беломорканалы,
в них тоже плавали историки.

Коциты, леты, стиксы Времени -
стремящие в забвенье реки.
Отмеривающие сроки
любому имени и знамени.
Любому пламени дарящие
ему назначенную воду,
чтобы последнюю свободу
обмыли и совсем пропащие.

Но есть ещё свобода первая -
не ада, но иного рода:
любить - глаза не закрывая.
И даже ненавидеть - веруя.
Твоя, отдельная свобода
от края до родного края.

Помимо всякого теченья
есть всё-таки ещё истоки,
где указательные знаки
не производят впечатленья.
Тем паче - знаки водяные,
которые совсем не значат
во времена переходные.
И сказано же: Время лечит.

Помимо чёрных рек и речек
есть у него другие планы.
Оно вздымает вавилоны
из хаоса непервозданного.
Оно отстраивает заново
и китежи и карфагены.
Одолевает всё уверенней
безвременье орды ли, хунты.

Какие города у Времени!
вокзалы! призывные пункты!..

1988

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

слова улетели на ветер
и знаки взошли на ветру
и нас породнили навеки
и злу вопреки и добру

взошли и поднялись во мраке
упругие эти ростки
и не сорняки и не злаки
и руки до них коротки

и всякое племя сместилось
увидев такой оборот
а время хотя и смутилось
но приняло в свой огород

и вызрели до совершенства
позлее чем редька и хрен
сиротские муки блаженства
и братские муки измен

и заняли муки истомы
свои призовые места
какие-то крики и стоны
и нет никакого креста

а самые крестные муки
взойдут и предъявят права
когда воротятся на круги
не звуки а сами слова

1988

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Россия, люблю тебя, и потому оставляю.
Живи без оглядки на страсти мои роковые.
Спаси тебя Бог. Ну а я - не умею, не знаю.
Прости мне, шалтаю-болтаю, хлеба дармовые.

Уже не впервые рюкзак за моею спиною...
И что за резон в нескончаемом сорокоусте?
Прости. А себя не вини безнадёжной виною.
Навряд ли я стою какой-то особенной грусти.

Да ну меня к лешему. Или не к лысому чёрту
я пешие кости рысцою гонял и намётом?
И самая вольная воля вонзалась в печёнку,
а всякая служба казалась тем более мёдом.

Конечно отчасти и я отрабатывал сласти,
спасал кормовые от этой пропащей погоды.
Но больше асучивал по продовольственной части
во время напасти на овощи и корнеплоды.

Прости мне свои недороды, убогие виды,
безумные бреды, со мною прожитые вместе.
За то, что горел, не смущаясь холодной обиды,
и тоже - отчасти. И всё порываясь по чести.

А если о счастье - и я разделил ошалело
И помыслы брата о вольной строительной касте,
заботы, и те же корыта...Но в том-то и дело,
что даже тогда ты меня отличала по масти.

А я, причастясь безответному Нечерноземью,
вовсю полыхал... И какие зароки-обеты...
Россия, прости мне, охальнику и ротозею,
горючие слёзы и самые чёрные беды.

Когда я приеду, оттуда, теперь уже в гости,
неогнеопасен и сам по осеннему стоек,
внимая лазоревой сини и белой берёсте,
в малиновом звоне твоих золотых перестроек

услышу родимой общаги приветливый рокот,
и шелест рябины, и озера шёпот лесного,
и лепет ночного дождя... И уже ненароком
услышу себя самого. И озвучится снова

сквозь стук электрички и хрипы гитарной свободы
и скрежет лопаты, взмывающий к ушлой вороне,
мой памятник, загодя сложенный в те ещё годы, -
дозорнопожарная вышка в Кунгурском районе.

1989

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Я храм не отыскал. Построю дом.
Трём сыновьям по комнате устрою.
И кухню - чтобы за одним столом
могли сойтись когда-нибудь все трое.

Чтоб сыновья, устав от маеты,
стыда и прочего туда-обратно,
глядели на знакомые черты
не в зеркало, а глядя брат на брата.

Чтоб отрешась от скорби мировой,
не горевали о дороге прежней.
Я наделю их общею травой
и каждого - отдельною орешней.

Пускай, иным внимая голосам
и время спутав, и координаты,
они плывут по вешним небесам
Перми, Узбекистана и Канады.

И час придёт, и каждый из троих
очнётся и к положенному сроку
для сыновей и дочерей своих
поставит новый дом неподалёку.

Построит сам, не умственный масон
крамольный и экстерриториальный,
а родовой носитель хромосом
и вольный каменщик вполне буквальный.

1990

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                     Юрию Динабургу

Кооперативный туалет.
Кафель. Зеркала. Дезодоранты...
Вот вам, завтрашние эмигранты,
горизонты следующих лет.

Отольются вам политпросвет,
культпоход и прочие таланты.
Это вам кремлёвские куранты
отбивают пламенный привет.

Где они, Абрам, Исак и Яков
менестрелей-недодиссидентов?
Нетушки. Как не было совсем.

От Одессы-мамы до ташкентов
изо всех жидомасонских знаков -
только буква Ж и буква М.

1988 - 1990

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

И другая судьба - беспородная сивая кляча
полоумные выкатит очи на новый бедлам
и потащит меня, спотыкаясь, но как бы не плача,
к апельсиновым рощам и обетованным холмам.

Из апреля, где ночи - прощания все и разлуки,
по бессонному тракту в беспечно полуденный май.
В эти райские запахи, в эти гортанные звуки...
И чего уже проще - молчи, обоняй и внимай.

Не люби эти лики, и не понимай эти речи,
но прикладывай руки, и голову, целы пока.
А другая судьба задрожит на субботние свечи
и сойдёт на обочину, втянет худые бока.

И на медленный шаг перейдёт, а ещё на таблетки.
Мол, не дорог овёс, только это уже не про нас.
И от солнца панаму надвинет военной расцветки.
И от страха натянет резиновый противогаз.

И отвоют сирены, и ласковый дождик заладит -
ты беги не тужи, расслабляйся, и наоборот.
Но застынет в обиде и снова ушами запрядет,
и дорогу забудет. Да мало ли новых ворот...

А потом успокоится. Может быть, даже с лихвою.
И кипы не оставит от всей маскарадной тщеты.
И на взмыленной морде с водою проступят живою,
не скажу дорогие - знакомые, скажем черты.

Погоди. Но она же простилась. Поведать кому бы,
как молил и уламывал. - Нет. Наотрез. На дыбы.
...И оскалит улыбку во все лошадиные зубы:
Неужели, дружок, ты рассчитывал на две судьбы?

1992

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.