Левым глазом сканирую таймер:
где же, где же твой чартерный лайнер?
Ах, как время бежит уик-энда!
А бомонд ожидает фазенда.

В эксклюзивный зайду дистрибьютор
и возьму персональный компьютер,
серебристый фиакр, а не комби -
у меня в супермаркете лобби.

       Ноу-хау и свинг,
       джейм-сейшн, брейн-ринг,
       и к спикеру пиетет -
       это мой менталитет.

Я сниму с депонента доллары,
разморожу свои авуары,
бартер дезавуирую вздором -
для интима у нас будет кворум.

Я спонсирую вечер с шампанским,
денонсирую нрав пуританский.
Легитимно давлю на галантность -
прояви же ко мне толерантность.

       Секс, дайджест и файл,
       виндсерфинг, фристайл,
       киксбоксинг и хеппи энд -
       это мой истэблишмент.

Я глотаю дежурный макдональдс -
уж не вице, а экс, словно Рональд.
Как инвестор, а вовсе не джокер -
у неё есть свой менеджер - брокер.

Спорадически падает рейтинг,
помоги, мой надёжный маркетинг!
Фунты стерлингов, йены, караты,
депозитный сертификаты!

       Ток-шоу и стёп,
       импичмент, хип-топ,
       триллер и суверенитет -
       это мой менталитет.

1992

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

        Посвящается Игорю Большеву

                 Вдруг - свисток , меня хватают, обзывают хулиганом,
                 а один узнал - кричит: Рецидивист
                        (Владимир Высоцкий)

Ни сна, ни отдыха измученной душе,
хожу по комнате в исподнем - в неглиже.
С утра не ел и не курил, и бросил пить -
позор вчерашний я сумею искупить.

Был у Прокудина Серёни выходной,
он был уколотый с утра, а я - с ночной.
Весна на сердце совершила свой набег,
все на работу, я - домой, как человек.

Я слышал где-то: тёзка мой - удельный князь
был не дурак красно поесть и выпить всласть.
Но до одиннадцати ждать нам не фонтан -
Идея, Серж, идём в дорожный ресторан!

Напротив нас командированный мингрел,
Он на меня, как на Деникина смотрел.
Ни бе, ни ме, ни кукареку ни сказал,
щекою дёрнул и бегом покинул зал.

Ну а в гудке, известно, выбор небогат:
два по двести, табака, ещё салат.
Я взял графинчик и хотел сказать: Вперёд! -
гляжу кавказец наш блюстителя ведёт.

Дотошный горец лишку выпил, сатана.
Кричал с акцентов: Его ищет вся страна!
Что я на каторге сидел по многу лет,
и тычет в морду мне засаленный портрет.

Я с детства был у мамы пацифист,
я даже курицу убить не специалист.
Я знаю что на меня похож артист,
а тут, глядите-ка, похож рецидивист.

Но на язык попал жаргон, и то - блатной :
Секи, начальник, я не фраер - горновой.
Мы тут дрозда даём, и ваньку брось валять.
И я не туник - век свободы не видать!

Прыщавый литер только зенками моргал:
Удача вышла, на матёрого напал.
Нэма дружинников, ведь утро, как назло.
Вот поведу его, а он мне в бок перо.

Ну, а мингрел не унимает свою прыть:
Мол, вы горазды лишь милицию дурить.
А как общественность - вот тут вы не ловки.
Ну что, попался? Собирайся в Соловки!

Но тут мой мастер, как Христос катит в глаза -
с тех пор ему молюсь, как поп на образа,
по части трёпа он - Эйнштейн, солидно рёк.
Он им сказал, что это - я, что Игорёк.

Я после этого совсем в унынье впал,
и так в прострации кончал восьмой бокал,
потом Пшеничную почал а ля фуршет -
ни сна ни отдыха измученной душе.

Ну, а потом не пить - совсем не стало сил,
пил из горла, цветами закусил,
ломился в дверь, не разобрав где М, где Ж -
ни сна ни отдыха измученной душе.

С утра башку дырявит острое сверло,
из зазеркалья - уголовное мурло...
Так я на жизненном сломался вираже -
ни сна ни отдыха измученной душе.

1981

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Я иссяк, хоть тресни.
Что поведать миру?
На какие песни
мне настроить лиру?

Чтоб не быть в кручине
и не растеряться...
Но нельзя рябине
к дубу перебраться.

Я с судьбой поспорю, -
но промашка вышла,
а гора - с ольхою,
под горою - вишня.

Я стою уставший,
от бессилья белый...
Клён ты мой опавший,
клён заледенелый.

Русские поэты,
вы судьбою биты,
все ваши сюжеты
листьями покрыты.

Песни те не броски,
где - с тоской, где - с хрипом...
Скромные берёзки
что-то шепчут липам.

Что мне нагадали?
Ворожбе не верю я, -
что ж вы разобрали
все мои деревья?

Даже ни кусточка
мне не подарили.
Хватит. Ставлю точку -
карты все побили.

Но вопрос не ясен мне,
мысль - неотвратимая:
я спросил у ясеня:
где моя любимая?

Отшумели грозы,
дожди отморосили,
и стоят берёзы -
символы России.

Белые берёзы
опустили руки.
Что им мои слёзы?
Что им мои муки?

Осень расплескалась,
обагрив рябину...
Мне воспеть осталось
горькую осину.

1975

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                     Не знаю сам, что буду петь,
                     Но только песня зреет.
                             (Александр Фет)

Как песни петь легко было Орфею,
ведь вдохновения всегда прилив...
И я почувствовал: сейчас созрею, -
сжимаю судорожно чёрный гриф.

Я пропою сейчас вот, прямо сразу, -
горю, как от Амура острых стрел, -
такую поэтическую фразу,
такой ужасно краснобайский перл.

Чего бы выдать этакое, право,
что бы строка врезалась, как алмаз?
И я почувствовал: нужна оправа -
не огранить тот камешек на глаз.

Но, Боже мой, тут возразить я вправе,
чтобы вразнос меня не повлекло,
ведь тот алмаз в шикарнейшей оправе
не пожелает резать и стекло.

Кто подбодрит вас, лучше кто согреет?
Кто подберёт к вам нужные ключи?
И видит Бог, что песня всё же зреет,
и слышит Бог, ведь песня не молчит.

Её зачал я ночью ненарочно
под Беломор и струнный перебор.
Она достигла спелости молочной -
только фальшивит фа диез минор.

Но, может быть, солгать я не посмею
в угоду всем, презревшим небеса?
И буду, как эстрадные лакеи,
стонать про тёмно-карие глаза?

И не взирая на чины и лица,
под скомороха музу обрядив,
вас окроплю подслащенной водицей,
как гнус навязчивый твердя мотив?

Рассвет забрезжил, и упали росы.
Допил я водку, скушал огурец.
И вдруг почувствовал, что песня просит
пропеть её, дать волю наконец.

Шагну под дождь поэзии я смело -
то настоящий душ с живой водой,
чтобы душа в стихах не окривела,
не заросла ахейской бородой.

Я спел бы борзо и я спел бы зело,
чтобы смысел был и смак, и колорит.
Но я почувствовал, что песня перезрела
и что у песни не товарный вид.

Смирю галоп, и пусть пустует стремя.
Пегаса в хлев отправлю до поры.
Я в ваши души брошу песен семя -
пусть зреют там, а у меня - пары.

1984

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Опять мне судьба преподносит подарки,
опять я лежу на больничном одре,
и юная фея с глазами весталки
читает мне сказку о зле и добре.

Полно бросьте, сестрица, мне ж не излечиться -
я болею струной да щемящей строкой,
да северным ветром свободным, как птица -
при этой болезни бессилен покой.

И ночью и днём над Тюменией зори,
в полнеба зарницы, как пламя любви,
и ветер студёный с Карского моря
гонит волну по Юганской Оби.

Бродяжая жизнь не продаст с потрохами,
пусть мой мотор иногда барахлит,
желанная муза - мой верный механик -
забросив дела, на подмогу спешит.

Опять мне судьба преподносит подарки,
опять я лежу на больничном одре,
и юная фея с глазами весталки
читает мне сказку о зле и добре.

1983

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                    Когда на склоне лет
                     Иссякнет жизнь моя...
                            (Н. Заболоцкий)

За далью - даль. Безбрежны наши дали,
календари - с наплывами весны...
Как мы уже устали от реалий,
где наши преимущества ясны!

Мощны овации в Колонном зале,
сверкают звёзды на груди - носи!
Какие вороны тебя терзали?
Какие ветры выли на Руси?

И думаю я с горечью и дрожью,
хоть от природы я не робок всё ж:
российское родное бездорожье,
к какому же концу нас приведёшь?

Прорабов тех не занесут в скрижали,
отшелушат, проси и не проси ...
А власть? - её опять же придержали,
нельзя без казнокрадов на Руси.

Россия, бедная Россия,
не век же возносить кабальный труд!
Не нужен тебе матушки мессия -
вздохнуть, освободиться бы от пут.

Но от Адама до Мафусаила:
аз есмь еси на небеси.
От Гостомысла и до Михаила
нет, хоть убей, порядка на Руси.

Не пустозвон, не гонор сверхдержавы,
и не всеядной прессы Минотавр,
а маленький оркестрик Окуджавы
милее геликонов и литавр.

Как долго нам распутывать клубочек?
Хоть за какой конец ты потруси.
Чего нам написать заместо точек
на летопись совдеповской Руси?

Кленовые, решетчатые сени
милее всех кремлёвских анфилад.
С кудрями раскудрявыми Есенин
мне самый закадычнейший собрат.

И чище нет воды, чем - из колодца,
хоть тысячи дорог исколеси.
Нигде такой сторонки не найдётся -
нет счастья, видит Бог, чем на Руси.

И знаю я, что не дождусь мессии,
и видится удел мой - свят и прост...
В берёзовой и ситцевой России
хочу прилечь усталый на погост.

Я не желаю в спутники Варравы,
и не опора я земной оси,
не жажду я ни почести, ни славы -
кто во гробу, тех любят на Руси.

1988

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Десятисловье - десять Не коварных,
внимая Богу, слушал Моисей.
Синай в лучах восхода светозарных -
Не сотвори прелюбо, Не убей...

Но любо нам та заповедь блаженства,
где царство Божие не есть Закон,
чья буква далека от совершенства,
как от ковша серебряный сион.

И в коконе страстей мы всё ж согреем
средь многих плевел истины зерно:
назвавшегося, хоть и назореем,
Иисуса, пригубившего вино...

Унылый дождик, как из сита сеет.
Не отвергай, - молю - И не губи.
Жальне влетело в ухо Моисею:
Не охладей душой, Не разлюби.

1994

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Роскошны Ирода палаты.
По колоннаде в ранний час
скрипят сандалии Пилата,
о мрамор шаркая не раз.

Витает серой тенью дума
над прокураторским лицом:
А что есть истина? - Не думал
до встречи с жалким мудрецом.

Наместник Римом осиянен
верчу людишками я всласть...
А может прав галилеянин?
Всё преходяще, паче власть?

Как трудно жить во время оно.
На сделку совесть не пойдёт.
Пусть страшен суд Синедреона,
но римлянин закон блюдёт.

Скрипят сандалии Пилата,
иерусалимский воздух сух.
Пока что смерть всему расплата,
за мысли также, если вслух.

А жизнь твердит, отлущив бредни:
один - святой из трёх крестов.
Как видим, стоило обедни
то омовение перстов.

1994

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

- Прими письмо от друга -
как боль моя остра!
Я - дочь твоя, супруга,
служанка и сестра.
Отцу и господину,
супругу, королю -
ты не умрёшь, любимый,
ведь я тебя люблю!

Но струн твоих услада
не горячит мне кровь,
ведь высшая награда -
любовью за любовь.
Певцу она, вестимо,
как парус кораблю.
Ты не умрёшь, любимый,
ведь я тебя люблю!

А мне уж нету мочи
в стенах монастыря!
Любимейший, все ночи
молюсь я за тебя.
Крамольную рябину
снесу я к алтарю, -
ты не умрёшь, любимый,
ведь я тебя люблю!

Прими письмо от друга -
как боль моя остра!
Я - дочь твоя, супруга,
служанка и сестра.
Я горькую судьбину
без страха пригублю, -
ты не умрёшь, любимый,
ведь я тебя люблю!

- Звени, звени, гитара,
дари простой напев
магистру Абелляру
от всех грядущих дев
за стих неотразимый,
за вешнюю зарю:
- Ты не умрёшь, любимый,
ведь я тебя люблю!

1985

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Эй, архангелы, в трубы трубите!
Мне не выдержать, Отче, тех пыток.
Отворитесь, уста, отворитесь,
оглашайте пророчества свиток!

Ты воздай мне за тайное явным,
я искал, но ещё не обрящил.
Я стучал - только скрипнули ставни,
звездопад был, нет звёзд восходящих.

Не согнуть непокорную выю.
Умоляю продли, сделай милость,
по высоким словам ностальгию,
как расплату за нашу бескрылость.

Не припасть мне ко гробу Господню,
не увидеть мне райские кущи.
Только б с песней лететь в преисподню!
Только б свой был за нами идущий!

Только б не ковырнул палкой ближний
обгоревшего счастия остов!
Отзовись, отзовись же, всевышний,
ниспошли, ниспошли мироносцев!

Воскреси мной распятые строфы!
Гвозди рифм прокололи ладони.
Исступлённое: Аве, Голгофа! -
умоляю, продли эти стоны!

Это казнь: слово чувствовать кожей,
а награда - испить воды Леты.
А стихи - это ж промысел Божий,
и блаженны, блаженны поэты...

Так трубите ж, архангелы, громче!
Я вступил в это воинство Божье.
Не покинь, не покинь меня, Отче,
я апостол твой, раб и острожник!

1985

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

- Плаха, петля, или сума
ждут тебя, - смирись, Франсуа.
Помни Бога, ты не болван, -
так сказал отец капеллан.

- Я же признаю лишь добрый совет:
верить в Слово - идола бравого.
Говорю же я только да и нет,
что же сверх того - от лукавого.

- То комета нам, то - чума.
Судит Бог, - молись, Франсуа.
Сто грехов, но ты не болван, -
так сказал отец капеллан.

- А добро и зло - одна круговерть.
Что лжеца послушать, что - правого,
а пою я только про жизнь и смерть,
что же сверх того - от лукавого.

- И наступит утро Суда.
Не ропщи, - крепись, Франсуа.
Всё с тобой, ты был не болван, -
Так сказал отец капеллан.

- Огненной кометой, пляской шутих
пролечу по небу кровавому.
Завещаю только баллады стих,
что же сверх того - от лукавого.

1988

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

А под камен-град с долу - глянь-поглянь -
рать поганая может выползти.
Жалко муть в глазах, ослабела длань -
укрепи, Господь, что не выпал стиль.

Подсоби ты нам, ратно полюшко,
осени, Христос, крестным знаменем.
Ты надёжа нам, князь наш солнышко, -
как горит корзно алым пламенем!

Славны витязи с порубежия
ратоборствуют, гнев свой не тая.
Запишу - чернец, ведь понеже я, -
как случилася сеча лютая.

Из груди исторг лишь призывный клич
и упал, а стервь вьётся над орлом,
воевода наш, свет Романович,
во сыру-траву уронив шелом.

Половецкий хан обложил наш град,
донимает вор нощно дённо ли,
хватит крепости у чугунных врат,
не ревут ревмя осаждённые.

Сгибло в полыме, всё до зёрнышка,
яровая рожь со пшеницею,
и стрелой пробит князь наш солнышко,
отлетает дух белой птицею.

Не увижу я: любо-дорого,
за отцом сыны поднимаются.
На Руси не бысть люту ворогу! -
Вот на чём строка обрывается.

Выпил жизнь свою я до донышка,
мне не мять ногой травы росные,
больше не встречать красно солнышко -
над виском поёт сабля вострая.

1988

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                        Такими нас обидел Бог.
                               (О. Мандельштам)

И первый крик, последний вздох -
что пьеса читанная в лицах,
жизнь между ними уместится,
такими нас обидел Бог.

Где поджидает нас подвох?
Где наши Сцилла и Харибда?
Коль правда есть - жива и кривда,
такими нас обидел Бог.

И если горсть несчастных крох
пятью хлебами обернётся, -
слеза счастливая прольётся,
такими нас обидел Бог.

И кто хорош из нас, кто плох -
безумец лишь судить возьмётся,
а время после разберётся,
такими нас обидел Бог.

1987

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Холмов зелёное сукно,
на нём - хороший дом,
а в нём - очаг. Ёще - окно
с пупырчатым стеклом.

За урожай - одни гроши,
но я не сельский франт.
Лишь были б песни хороши
на ферме Олефант.

Я слушал песни. Боже мой,
и вот уже - отец!
Морозной ветреной зимой
родился сорванец.

Какое счастье для отца!
Отцовство - жизни суть.
Пора наставить сорванца
на праведника путь.

Чтоб знал где кум добра и зла,
где - истина сама.
Куда кривая повезла,
где - нищего сума.

В поту её, любезный сын,
всяк должен добывать,
а всем гуртом, любезный сын,
не гоже прозревать.

Мир прихотлив, любезный сын,
и прихотлива власть.
Ты не спеши, любезный сын,
к руке её припасть.

Не будь у жизни понятым,
огонь ищи в золе.
Добро - добром, да будет им
при всяком короле.

Когда ведёт, любезный сын,
тебя фальшивый вождь,
не попади, любезный сын,
под пустословья дождь.

Ёще скажу, любезный сын,
пусть веры над страной,
ах, что милей, любезный сын,
Шотландии родной!

1987

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                Памяти Аркадия Северного

Я в прочтении книжек горазд,
вот попался Экклезиаст:
будь мудёр ты, хоть как скарабей -
в многознании много скорбей.
Но желаю понять, хоть убей -
чем мы старше, тем он чудесней, -
упоительный клин журавлей,
навевающий юности песни.

    Далеко-далеко журавлям полететь нет уж мочи,
    и спустились они на поляну в лесу среди ночи.

Правда, память уже не гранит,
но упрямо хранит, хранит
небосвод что есть сил голубой
да мудрёной восьмёрочки бой.
На табло уж давно нули -
мир тенистых дворов, воскресни! -
Где как песни летят журавли,
и как птицы проносятся песни.

    Девушка в платье из ситца каждую ночку мне снится.
    Не разрешает мне мама твоя на тебе жениться.

Растревожит он в сердце струну,
следом угомонит и шпану
этот, купленный за четвертак,
с Вовкой в складчину старенький Маг.
Замусоленные рубли,
звонче вас не бывает, хоть тресни...
И курлычут во снах журавли
нашей юности грустные песни.

    Всё косы твои, всё бантики да прядь золотых волос.
    На блузе витые кантики да милый курносый нос.

1992

               Мой друг, таков был век суровый...
                         (А. Пушкин)

Позапрошлое столетье
навевает лихолетье,
и дымы Полтавской битвы,
и раскольников молитвы.
Всё парики, камзолы,
шпаги стальной уколы,
а после свар -
царь-самовар
ну раздувать, хлебосолы!

Восемнадцатый - беспечный.
Век - тягуче-бесконечный,
век жестокий и виновный,
сумасбродный и сановный.
В шлейфе огней шутихи
скачут бироны, минихи -
временщики,
значит с руки
ждать августейшие чихи.

Век цариц и фаворитов,
бунтарей и сибаритов,
всё же я прошу прощенья -
та эпоха - Просвещенья!
Всем, кто роняет зёрна,
век раздарит проворно:
плаху, острог,
иль тяжкий рок -
чудище обло, озорно.

Не узнать в граните плавни:
всадник-Питер на Гром-камне,
гости ахали, глазели
на творение Растрелли.
Рвался в Тавриду Гриша
вовсе не для престижа,
а в новород
сам Дидерот
ехал к Фелице с Парижа.

Позапрошлое столетье
обжигает спину плетью
и пьянит, как мальвазея
клавесином Амадея.
Мудрый, святой и грешный,
сумрачный и нездешний,
ты нас прости,
коль не в чести,
век к небесам отлетевший.

1992

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

У Москвы златоглавой семь струн -
семь холмов посреди России.
У Москвы златоглавой - пестун,
как Атлант без неё бессилен.

Незатейлива, нет, жизни суть,
вот лоток с переспевшими сливами.
Вспомни, Сретенка, графа счастливого
и молочницу не позабудь.

Кто сказал: не бывает чудес?
Входит тихо, без стука, к нам в души -
отложи все заботы, послушай
его голос с российских небес.

У Москвы златоглавой семь бед
с долей, совестью обожжённой.
У Москвы златоглавой - поэт,
в тополиных дворах взращённый.

Ах, Москва, райских кущ не сули!
По дорогам расхлёстанной осени
навсегда улетают по просини
златоустейшие журавли.

У Москвы златоглавой семь нот.
Только их до конца не спели.
У Москвы златоглавой - цейтнот,
ведь в безвременьи менестрели.

Запоют, заспешат на поля
подмосковные ветры проворные,
подбирают аккорды минорные
новокунцевские тополя.

Кто сказал: не бывает чудес?
Входит тихо, без стука, к вам в души -
отложи все заботы, послушай
его голос с российских небес.

1995

Ещё свободы не пригублено вино, -
ещё не пущена по кругу чаша эта,
и к именем ещё не благосклонна Лета, -
но как волнует кровь и радует оно!

А зимний сумрак по гороховой крадётся,
и на Английской набережной бал...
Но всё слезами, всё слезами отольётся,
и вы сегодня - не вчерашний генерал.

Честолюбивы вы, и помыслы чисты.
Большой Жанно, ну как на поприще судейском?
Поручик, вы в полку конногвардейском?
Вы влюблены, но эполеты не толсты.

Но что-то в воздухе хохочет и смеётся,
и кружит головы повесам и мужам...
Но всё слезами, всё слезами отольётся,
а мать-Россия благодарна будет вам.

Цыганка лихо фунт не ворожит,
и карты все счастливые достались,
казённые кареты не умчались,
и чёрным ангелом фельдъегерь не кружит.

Но что-то в воздухе парит, позёмкой вьётся, -
бунтарский дух, как вешняя река...
Но всё слезами, всё слезами отольётся,
шёл двадцать пятый год, и на дворе декабрь.

1984

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                Прасковье Егоровне Анненковой -
                Полине Гебль, урождённой Жаннете Поль.

То не дурь, не мальчишество, вовсе не шарм
по Москве прокатиться на бричке
от разбуженных кавалергардских казарм
в магазин Демонси к католичке.

Пусть красавицы барышни наши,
говорю я вам без суесловья,
но, мой Бог, кто француженки краше?
О Жанетта, Полина, Прасковья!

Откровенно скажу - я влюблялся не раз -
столько перецеловано ручек,
но от этих нездешних доверчивых глаз
пропадает блестящий поручик.

Я, ма шер, подловлю вас на слове,
ведь Шампанья - всё ж не Подмосковье,
но, мой Бог, что сильнее любови?
О Жанетта, Полина, Прасковья!

А в отечестве нашем любой - арестант
без туза на спине, без разряда.
Ты прости и пойми меня, плац-адъютант,
ведь всесильна свободы услада.

Не изведав раскаянья муки,
вспоминаю прошедшее вновь я,
но, мой Бог, что же злее разлуки?
О Жанетта, Полина, Прасковья!

Только тень эшафота для нас пьедестал -
путь к свободе тернист и прекрасен, -
пусть двуглавый орёл правит нынче свой бал, -
скорбный труд наш, друзья, не напрасен.

Проклинать ли острожное ложе?
Мой венец - кандалы в изголовье,
но, мой Бог, что России дороже?
О Жанетта, Полина, Прасковья!

1984

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Рано легла в этом годе пороша.
Радостен путь до острога пешком.
Князь Трубецкой, мой любимый Серёжа,
здравствуй! И с первым сибирским снежком!

Вместо столичного праздного шуму -
песнь каторжан про раздольную степь...
Мой бородач, снова тяжкую думу
носишь с собой, как кандальную цепь?

Иль заболел ты тоскою острожной?
Колет вина, как терновый венец?
Князь Трубецкой, не печалься, Серёжа,
каторги нет для влюблённых сердец.

Знаю, строги твоей совести мерки:
ты бы желал себе, мой командир,
в саване дёрнуться там на конверке,
чтобы остался без пятен мундир.

Истый Кондратий - поэзии гений -
не усомнился в тебе ни на миг,
а Муравьёв, Оболенский Евгений? -
Ты ведь упрёка не слышал от них.

Аустерлиц. Ты не кланялся пулям.
Вспомни и мозг воспалённый утешь.
Бородино. Вспомни дело под Кульмом -
кто посчитал тебя трусом, мой Серж!

Верю, что всё мы с тобой превозможем, -
сердце на чудо способно, любя, -
князь Трубецкой, не казнися, Серёжа, -
в пламени гнева есть искра твоя!

1986

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                          Надежда - это память и желание.
                                (О. Бальзак)

Оноре, ведь для сердца - не бром, а земная любовь, Оноре.
Как влечёт тот верховненский Северный Лувр на горе, Оноре!
Древний тракт спеленала свинцово-белёсая хмарь.
Вот корчма. Теплит свечи в шандале корчмарь.
Всё, как встарь...

        Ты дождися меня, чужестранка моя,
        ведь совсем не чужда мне чужая земля,
        ву-а-ля!

Оноре, из парижской пустыни - в спасительный брак, Оноре.
Та любовь, словно отблеск Полярной звезды на заре, Оноре.
Миражи и наивной надежды последний глоток,
а шагреневой кожи - совсем лоскуток,
с ноготок.

Оноре, есть наперсник покорный - последний роман, Оноре,
и слова уж построены все в боевое каре, Оноре.
А судьба на майдане танцует лихой краковяк,
но не верит, не верит, не верит в добро Ростиньяк.
Вот чудак!

Оноре, как античный гонец к своей смерти бежишь, Оноре.
Не слепец, но сегодня не видно ни зги на дворе, Оноре.
И летит в эту гиблую ночь одинокий возок,
а в лицо малоросский колючий снежок -
путь далёк...

        Ты дождёшься меня, чужестранка моя,
        ведь совсем не чужда мне чужая земля,
        ву-а-ля!

1992

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

              Да и есть ли старость для поэта?
                     (из письма Давыдова к Вяземскому)

Я сегодня сед, и не нафабрен ус,
не Анакреон под доломаном.
Я покинул общество капризных муз,
не варю бальзам сердечным ранам.

      Нет земли, ни неба -
      только струны Феба,
      и не пуншем сердце разогрето.
      Есть счастливый повод:
      от любви я молод,
      да и есть ли старость для поэта?

К чёрту стансов страсть и пышный мадригал,
и элегий скорбных многословье!
Как поют цыгане и звенит бокал!
Бурцев, брат, я пью твоё здоровье!

      Откупорь бутылку,
      я - любовник пылкий
      всех гулливых барышень Парнаса.
      Я певец арака,
      сабли и бивака -
      аргамак мой выйдет в стать Пегаса.

Где ж ты, мой рассудок? - Да и Бог с тобой!
Погибать, как видно, генералу.
Ухарское сердце, напоследок спой -
пропадать без песни не пристало!

      А на ташке вензель,
      от Москвы до Пензы
      мне седло привычней, чем карета.
      О восторге рифмы,
      снова молод стих мой,
      да и есть ли старость для поэта!

1985

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Поручик Лермонтов, зависит форс от моды,
но не зависима от моды только честь.
Поручик Лермонтов, какие наши годы!
Что для гусара, для гусара двадцать шесть!

      Средь юных жён гвардейский бард
      в сердечном флирте знает толк.
      Но на излёте месяц март,
      а впереди - Тенгинский полк.
      Несостоявшейся любви
      ещё не стаял лунный свет,
      а твой последний визави
      ещё не выбрал пистолет...

Пусть мчится вдаль дорог тесьма,
ты с подорожной не спеши...
Казённых надобностей - тьма,
но что же для души?

Поручик Лермонтов, таланты - от природы,
а эполеты - от усердия толсты.
Поручик Лермонтов, какие ваши годы!
Ведь счёты с жизнью удивительно просты.

      Средь юных жён гвардейский бард
      в сердечном флирте знает толк.
      Но на излёте месяц март,
      а впереди - Тенгинский полк.
      Судьбе изменчивой назло
      не облетел столичный лоск.
      Полтинник падает орлом,
      что ж - Пятигорск так Пятигорск!

Ах, как черна бровей сурьма,
и как ланиты хороши!
Соблазнов в нашем свете - тьма,
но что же для души?

Поручик Лермонтов, невзгоды - не невзгоды,
когда пожар негаснущий в груди.
Поручик Лермонтов, какие ваши годы!
Ах как вы молоды, и вечность впереди...

      Средь юных жён гвардейский бард
      в сердечном флирте знает толк.
      Но на излёте месяц март,
      а впереди - Тенгинский полк.
      Кремнистый путь - судьбины зов, -
      но не постичь и нам секрет
      привычных для России слов:
      погиб Поэт - убит Поэт...

А на Парнасе кутерьма.
Возводят рифмы в барыши.
А стихотворцев нынче - тьма,
но кто же для души?

1987

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Эй, маэстро, сыграй про разлуку!
Пусть заветные струны поплачут.
И продли мою светлую муку -
я себя в этих песнях растрачу.

      Нет желанья сильней - в русском поле уснуть,
      а надежда дана, чтоб себя превозмочь.
      Не спеши, Александр, дай коням отдохнуть,
      ведь дорога в безлунную ночь.

Эй, скрипач, дай аккорд поминорней!
Воскреси во мне снежную замять,
попьяней, удалей да повздорней -
от тоски я отмоюсь слезами.

      Ресторанных шнырей, ресторанных ворон
      бормотанье, зевки - ночь дрожит на дворе.
      Погоди, Александр, укроти баритон,
      жёлтый ангел распят в фонаре.

Пианист, не играй про былое!
Мне всё чудится за поворотом
той страны голубой голубое,
позабытых кудрей позолота.

      Томно скрипки зовут в белоснежную даль,
      и в плену ностальгии друзья и враги...
      Запевай, Александр, пусть страдает рояль
      и за нас раздаёт все долги.

1983

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Снова зимняя ночь - гроб накрашенный.
К горным высям лечу, в тартар падаю.
Как зашлася душа, но не страшно мне -
не один я вечор, а с лампадою.
Мне судьбина капканы расставила.
По дорогам бреду неприкаянный
без библейской кротости Авеля,
без библейской подлости Каина.

Снова зимняя ночь, вновь бессонница.
Не молю, а горжусь я потерями.
Бубенцы под дугой, а не в звоннице, -
в чём-то Моцарты, в чём-то Сальери мы.
Только вывело строчку крылатую
лишь от гуся перо - не от сокола,
ведь иконы красны не окладами, -
грусть-печаль - это чувство высокое.

Снова зимняя ночь, огонёчек в ночи.
Даже запах чернил мне в пособники.
Как в зерцало в лампаду я глядючи
музу жду в саламандрином облике.
Ни чинов мне не надо, ни звания,
награди за полночное бдение
вечным бременем всепонимания -
час потехи достоит забвения.

Снова зимняя ночь, древнерусский мотив:
умудрённым почить иль во цвете лет?
Впрочем, хватит блуждать в дебрях альтернатив, -
в рай с грехами иль в ад с добродетелью!
Только мукой мука, хоть всё смолото.
Знаю: песни в корысть не слагаются.
Переводится в стружку то золото,
строчка в сердце невольницей мается.

Снова зимняя ночь, пробуждается стих.
Знаю, не укротить тот порыв благой.
Как гордится звонарь делом рук своих!
Возгордися, душа, лирой-каторгой!
И победами венчан, и бедами,
видел жизнь не с подъезда парадного...
Вот как я напишу, как поведаю,
только б масла хватило лампадного.

1985

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.