Жили были дед да баба,
в будке пес, а в кадке жаба,
кот на кухне, мышь в чулане,
в банке мед, вода в стакане,
уголь в печке, щи в горшке,
паучок на потолке.

Жили были много лет
к кадке баба, в будке дед,
пес на кухне, мед в чулане,
жаба в банке, кот в стакане,
в печке мышь, паук в горшке,
щи с углем на потолке.

Много лет паук в стакане,
баба в печке, дед в чулане,
кухня в будке, мышка в кошке,
жаба с медом на окошке,
пес в горшке, стакан на ще...
Я запутался вообще.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Иду к тебе,
как к роднику, протягивая руки,
шагает путник, жаждою гоним.
Иду за ним.

Иду к тебе.
Как ищущий приюта
стучится в первую попавшуюся дверь,
стучусь и я.

Иду к тебе.
Как человек, познавший цену счастья,
не смеет людям посмотреть в глаза,
я опускаю взгляд.

Иду к тебе.
Как в никуда дорога
приводит нас к началу всех путей.

Иду к тебе...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Как тускло в городе горят ночные фонари.
Дома все смотрят на меня, на постороннего.
Зайду в обшарпанный подъезд.
Там люди складно говорят,
там рифмы в воздухе парят,
и вольно мне.

Дверь открыть, звонок нажав.
Не смотри как на пожар.
Не кори за то, что я в снегу.
В небе звезд не сосчитать.
– Знаешь, заполночь опять?
– Знаю. Но иначе не могу.

Опять закуролесила пурга – метет, хоть волком вой.
Засыпят свежие снега дневные шалости.
И время повернуть домой,
в подушку ткнуться головой
и разделить постель с тобой
и радости.

Дверь открыть, звонок нажав.
Не смотри как на пожар.
Не кори за то, что я в снегу.
В небе звезд не сосчитать.
– Знаешь, заполночь опять?
– Знаю. Но иначе не могу.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                     Аленке

Катит на запад мой век.
Много ли нас на ветру
шляпы удержит поверх
и не уснет поутру.

Губы твои, руки твои,
слово и трепетный вздох,
все для меня, и на двоих,
песня без смысла и слов.

Ярких огней кутерьма.
И новый год, новый год.
Старых друзей закрома.
Это любви хоровод.

Губы твои, руки твои,
слово и трепетный вздох,
все для меня, и на двоих,
песня без смысла и слов.
Все для тебя, и на двоих,
песня без смысла и слов.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Когда в лесах белым-бело,
метелью пихты замело,
звенит январь, поет январь.
И в мерном шорохе шагов
нам слышен снежный диалог –
зима с природой, не спеша,
листают календарь.

Вновь снег падет на наши дни.
Но в алом зареве рябин
горит огонь больших надежд.
Следами беличьих забав
бредем мы, счастье загадав.
Через январь бредем,
на тот рубеж.

Январь – рождение снегов,
и исполненье детских снов
в минувший год, в грядущий год.
Меняет цифры календарь –
природы старенький букварь.
Роняя числа и часы
на наш порог.

Когда в лесах белым-бело,
метелью пихты замело,
звенит январь, поет январь.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Колокола по утрам по церквям, по приходам
свой голос надрывный несут небосводом.
А я по земле, безголосый и лысый,
несу свое тело без толку и смысла.
Несусь, раздвигая локтями соблазны,
зовущие в мир разноцветный и разный,
зовущие в свет, где подсвечники в бронзе,
зовущие в тьму, в ту, которая возле.

Колокола по утрам петухов заглушают.
И думать мешают, и жить разрешают.
А я, даже выть не умеющий толком,
все чаще себя представляю то волком,
то псом, то каким то причудливым зверем,
которому вряд ли когда то поверят,
которому место в зверинце иль в клетке,
которому с детства расставлены метки.

Колокола по утрам, словно голос нездешний,
меня беспокоят, и в парке скворечни
парят над землей, как домишки пигмеев,
которые с детства летают и смеют.
И мне бы к ним в племя. И мне бы к ним в кучу.
И что-нибудь эдакое отчебучить.
Но я, раздвигая локтями соблазны,
уже разучился деревьями лазать.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Куда спешить браток, гитара – вот она,
как верная жена, в делах замотана.
Подтянуты колки, и по ладам
танцуют пальцы, будто к холодам

готовятся, как будто разминаются.
Об пятый лад все время запинаются.
Но с грифа не срываются пока,
Атланты подпирают облака.

И нам с тобой покажутся далекими
дома, где мы прослыли одинокими.
Как два великосветских бобыля,
на эту жизнь смотрели издаля.

И думали, все сложится по кубикам,
когда друзей размазало по кубрикам.
И пустота нахлынула всерьез,
внезапная, как метеопрогноз.

Метелями засыпанные праздники,
зачислят нас в сибирские проказники.
Где мы закатим редкий юбилей,
под волчий вой и крики егерей.

И пьяные от месячной бессонницы,
уснем в ногах единственной поклонницы.
Как просто спать, с гитарой обнявшись,
и видеть сны про собственную жизнь.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Листая жизни дневники,
вдруг обнаруживаю даты.
Чужой уверенной рукой
их круговерть утверждена.
Где дни прошедшие мои
стоят, как бравые солдаты –
по полной форме, на груди
горят событий ордена.

И мне не место в том строю.
Я где-то с краю, на отшибе.
По плацу временных
часов чеканю шаг и, наугад,
слагаю песенки свои,
пишу рассказы небольшие,
и наблюдаю, и боюсь –
как бы не мне вершить парад.

Вот кликнет кто нибудь с коня,
отдаст приказ подразделеньям,
меня поставив во главе
всех дней моих – моих солдат.
Прищурит глаз, поднимет бровь,
и конь ржанет от нетерпенья,
и, на три шага впереди,
я вдруг скомандую: Парад!

Ах, как пройдусь я вдоль шеренг.
Смешной, больной и неуклюжий.
Вот мои первые года
отрапортуют вразнобой.
Вот дни потерь, и главный день
стоит, начищен, отутюжен,
а вот и мой последний взвод,
и вот мой день передовой.

Ну что ж, я в этот день войду
и распишусь на обороте:
что нет долгов и нет врагов,
а есть дороги и друзья.
И пусть они меня простят,
когда, взмахнув на повороте
армадой вытянутых рук,
исчезнет армия моя.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Медленный вальсок,
руки в полукруг.
С пятки на носок
кружим мы подруг.
Это был не сон,
но уже не быль.
Медленный вальсок,
первый день войны.

Свист авиабомб,
руки у виска.
Сквозь смертельный стон
музыка вальска.
И не отвратить
тот последний залп,
и не повторить
предвоенный зал.

Черный полукруг
танков и людей,
сумасшедший звук
жизней и смертей.
Еле различим,
жилкой на губах,
пульсом бьется ритм,
каплей на глазах.

Господи спаси! –
с бранью пополам.
Этот бой вести
не придется вам.
С ужасом в глазах
в черный телефон:
Весь огонь на нас,
весь огонь...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Монолог женщины

Ой, девчонки, мой вчера пришел,
было даже очень хорошо.
Он во мне такое, блин, нашел!
Было даже очень хорошо!
Я то, дура, думала, а он,
прям как олимпийский чемпион,
как метатель копий, как атлет,
хоть живем уже не мало лет.

Ой, девчонки, после баньки, ой.
Как хотите, ну а мы – домой.
Он такой весь чистый и живой.
Как хотите, ну а мы домой.

Монолог мужчины

Ну, вот приду сейчас домой как человек,
побритый, чистый, свежий и
голодный. Мне Камасутра, как индусу чебурек,
хотя, конечно, труд международный.

Его вчера мне Васька прочитал.
Так, выдержки, ну, самое крутое.
А ночью сон, и снится мне Непал.
Непал, песок и небо голубое.

Лежу под пальмой, как последний папуас.
Не жду беды, жую бананы мудро.
И, вдруг, под боком, чей то женский таз,
и голос Васькин, сверху: Камасутра!

Я б и без Васьки понял, что к чему.
Не первый год живем на этом свете.
Ведь, увидав, такую ветчину,
любой мужик без Камасутры сбрендит.

Но Васькин голос четко крикнул: Поза – лев.
И я почувствовал себя царем Непала.
Я выгнул шею, зарычал и, очумев,
занялся тем, что поза предрекала.

Не помню, как, но я проснулся весь в поту.
А рядом Нинка моя, красная, как знамя.
Я вспомнил все, и таз, и наготу,
и все, что было ночью между нами.

На утро Ваське, на работе, дал поддых.
За то, что он растлитель и развратник,
за то, что он, пока я с Нинкой дрых,
читал на ухо нам индусский свой цитатник.

Ну, вот приду сейчас домой как человек,
побритый, чистый, свежий и голодный.
Мне Камасутра, как индусу чебурек,
хотя, конечно, труд международный.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                       Олегу

Мы с другом выпьем посошок.
Я провожу его на поезд,
где, ни о чем не беспокоясь,
ложится на перрон снежок.
Где расторопный проводник
проверит паспорт и билеты.
И друг пошутит: По приметам –
почти уехал я, старик.

Мы будем много говорить,
но понимать, увы, немного.
Я посоветую в дорогу –
побольше спать и не курить.
И, улыбнувшись мне в ответ,
мой друг закурит сигарету
и вновь пошутит: По приметам –
меня уже почти что нет.

Сойдутся стрелки на часах,
и наши судьбы разойдутся,
ладони поручней коснутся,
и сердце тихо скажет: Ах.
Какие, Господи, дела
нам не дают никак покоя?
Но вот, уже машу рукою.
Но вот, уже рву удила.

Мы с другом выпьем посошок.
Я провожу его на поезд,
где, ни о чем не беспокоясь,
ложится на перрон снежок.
Из года в год, из века в век
нам расставаться, расставаться.
Ему спешить, мне оставаться.
Из года в год, из века в век.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Мышка Гав, мышка Р-р-р, мышка Мяу
Жили у дороги,
в маленькой берлоге,
что оставил мышкам мишка.
Сам ушел он с книжкой
к своему братишке,
чтобы жили, не тужили
мышки в том домишке.

Мышка Гав, мышка Р-р-р, мышка Мяу
были мастерицы,
сеяли пшеницу,
вышивали, песни пели,
но среди недели
галки прилетели.
Поселиться вместе с ними
галки захотели.

Мышка Гав, мышка Р р р, мышка Мяу жили, не тужили,
с галками дружили.
Только стали замечать, что в полях пшеница хуже колосится.
Ну, а, вскоре, их соседи съели всю пшеницу.

Мышка Гав, мышка Р-р-р, мышка Мяу
начали кричать,
лапками стучать.
И соседи испугались,
сразу улетели.
Здесь ведь, в самом деле,
испугаешься такого
смешанного хора:
Р-р-р-р-р-р,
гав-гав,
мяу.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

На взлетной полосе –
тюльпаны и васильки.
Никто их не замечает,
когда самолет взлетает.
Когда самолет садится –
они остаются сзади.
Цветы остаются в поле,
а в поле никто не выйдет.
Уйдут по асфальту люди
на остановку такси.
Мужчины закурят дружно,
а женщины будут плакать,
а дети пойдут к ограде
смотреть самолета тушу.
Подъедет автобус важно,
проглотит людей и сумки.
Он выплюнет дым и копоть
и вырулит на дорогу.
Вот так проходит лето.
Цветы отцветают дружно,
и дождь начинает плакать,
и я остаюсь один.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Нам дали разрешение на взлет,
нам дали разрешенье на посадку.
Сверкающий красавец самолет
перелетел с площадки на площадку.
Вот весь сюжет, Аэрофлот был прав,
давая нам гарантии на скорость.
Вот к самолету подкатили трап
и голубой вместительный автобус.
С небес на землю – благодать.
И мы спешим не опоздать
на первый рейс по утренней земле.
Мнем с вдохновением бока,
кричим и дышим в облака,
и снова жизнь пускаем с молотка.

Вдоль тротуаров, скверов и домов,
пришпоренные сумасшедшим веком,
спешим, не разбирая номеров,
уплыть, уйти, взлететь или уехать.
Куда, зачем, в какой конец Земли?
И ум не поспевает за ногами.
Взлетают самолеты, и уходят корабли.
Метро, такси, троллейбусы, трамваи...
С небес на землю – благодать.
И мы спешим не опоздать
на первый рейс по утренней земле.
Мнем с вдохновением бока,
кричим и дышим в облака,
и снова жизнь пускаем с молотка.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Ну, вот и все в порядке,
уложены тетрадки,
исписан стержень и бумаги нет.
Захлапываю двери,
прощай, крылатый мерин,
привет тебе, рабочий кабинет.

Я ухожу надолго
от пыльных книжных полок,
от суеты словесного вранья.
Не надо больше думать,
гораздо легче дунуть
в уютный быт по имени семья.

Встречайте меня, дети.
Как папа вам при свете?
Нечесаный, небритый и больной.
Сейчас он примет ванну,
побреется и маму
вновь назовет любимою женой.

Мы заживем как люди –
съедим гуся на блюде,
запьем двухполпроцентным молоком.
Устроимся на попе,
вкушать народный опий
про Белый дом с артистом дураком.

А дальше, худо-бедно,
поспать всегда не вредно,
распределим кому, в каком гробу,
смотреть ночные байки,
оставшись в одной майке,
с лицом Христа, с испариной на лбу.

Ну, вот и все в порядке.
Спит папа на кроватке,
и мама улыбается во сне.
Ни шепота, ни песен.
Мир тем и интересен,
что что-нибудь оттает по весне.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Осень тянет душу.
Сядем у воды и будем слушать.
Берегом реки
дни, как рыбаки,
не спешат легко-легки.

Осень откровенна.
Лезвием дождя по венам.
Кистью маляра
плавно провела
по вискам, и, значит, нам пора.

В осень, словно в реку,
голову сломя, с разбегу,
броситься, а там,
вплавь и попятам,
отдаваясь зимним холодам.

Осень тянет душу.
Сядем у воды и будем слушать.
Берегом реки
дни, как рыбаки,
не спешат легко-легки.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                      Вспоминая песни Окуджавы

Очень простой мотив в песне будет,
если свеча горит, если душа парит.
Если вокруг огня милые сердцу люди,
голос замрет, и в миг, сердце заговорит.

Очень простые слова будут уместны,
если не делать вид и не копить обид,
если возможность дать самой короткой песне
песнею просто быть, и никого не винить.

Очень простой расклад, вряд ли возможен.
Время теперь не то, люди теперь не те.
Только за нашим столом, только на нас похожим,
хочется просто петь. Хочется просто петь.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

По дороге то харчевни, то кресты.
Где положено, проложены мосты.
И плетет, уже который день подряд,
снежный кокон свой сибирский шелкопряд.
Мы в снегах с тобой, дружище, как в шелках
утопаем, и румянец на щеках.
И молва о нас длиною в полверсты
по дороге, где харчевни и кресты.

Эту зиму мы с тобой переживем.
Шубы наспех, курам на смех перешьем.
И пройдемся по апрелю, по весне,
как по лесенке веревочной во сне.
Два безумца, два седеющих юнца, мы
пройдем свои апрели до конца
и устроимся на разных полюсах,
звезды разные смотреть на небесах.

Стометровка в лето – спринтерский рывок,
где на финише осенний ветерок,
и дожди к дождям, как верные друзья,
без которых жить возможно, но нельзя.
Устаем от них, но снова узнаем –
окна, крыши, над трубою дым и дом.
Вот и ладушки... Снежки и снегопад.
Все нормально. Все, как было год назад.

По дороге то харчевни, то кресты.
Где положено, проложены мосты.
И плетет, уже который день подряд,
снежный кокон свой сибирский шелкопряд.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                       Фестивалю им. В. Грушина, 1997 г.
По лесенке
шагаю без перил.
Нет ничего опасней и прекраснее,
чем жить так, как я жил.
И в песенке,
которую сложил,
моя душа не новичок,
но и не старожил.
Душа поет, ее полет не замечаем многими.
Душа не слишком громкий инструмент.
Ах, если бы душе моей покрасивее ноги бы,
то многие б растаяли в момент.

Куда уж нам,
из грязи в короли.
На бал впускают только тех,
кто в прошлом веке строил корабли.
Здесь по ушам
пророки и врали
проедутся, и после них
хоть волком вой, хоть глаз коли.
Душа, как мальчик для битья, послушна и распахнута,
доверчива, как маленький птенец.
Вот, только сердце, и оно, коль рядышком шарахнуло,
дает отмашку, значит всем... – привет.

По лесенке
шагаю без перил.
Нет ничего опасней и прекраснее,
чем жить так, как я жил.
И в песенке,
которую сложил,
моя душа не новичок,
но и не старожил.
Душа поет, ее полет не замечаем многими.
Душа не слишком громкий инструмент.
Ах, если бы душе моей покрасивее ноги бы,
то многие б растаяли в момент.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Подарите мне лето.
Я о солнце скучаю.
Я его незаметно
рисую в блокноте.
Отправляю конверты,
а на них помечаю:
Подарите мне лето, –
вопреки непогоде.

Подарите мне лето.
Пусть оно будет жарким.
Вспоминается, где-то
так оно и бывает.
Я пойду на край света.
Приготовьте подарки.
Я приду, и пусть лето
там меня поджидает.

Подарите мне детство.
Не цветное, в обертке,
а простое, как запах
от домашнего хлеба.
Подарите мне детство:
тройки, двойки, пятерки.
Подарите мне детство,
солнце, лето и небо.

Подарите мне лето.
Я о солнце скучаю.
Я его незаметно
рисую в блокноте.
Отправляю конверты,
а на них помечаю:
Подарите мне лето, –
вопреки непогоде.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Пока друзья, как анекдот,
листают жизнь мою,
я посмотрю на ледоход
и песенку спою.
Не важно про кого она
и для кого звучит,
как бабочка проколота
иглой между ключиц,
как ленточка на дереве,
на ветке у воды,
как девочка на севере
моей большой беды.

Пока друзья устроят быт
и купят по авто,
я потеряю всякий стыд
и зимнее пальто.
Проста и незатейлива
одетая земля.
Хранит любое дерево
осанку корабля.
Мечтает о падении
высокая звезда.
И спит стихотворение
у женского гнезда.

Пока друзья, как анекдот
листают жизнь мою,
я посмотрю на ледоход
и песенку спою.
Не важно про кого она
и для кого звучит,
как бабочка проколота
иглой между ключиц,
как ленточка на дереве,
на ветке у воды,
как девочка на севере
моей большой беды.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Покуда пела душа,
из тела вынули сердце,
и нечем стало дышать,
и жить стало, вроде бы, незачем.

Чья душа доле протяни,
Чья душа боле заболи.

Покуда пела душа,
ушли музыканты и дворники,
и нашим с тобой малышам
не слышать ни метел, ни Дворжака.

Чья душа доле протяни,
Чья душа боле заболи.

Покуда пела душа...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Прилетают снегири,
веток лапками касаясь,
ничего не опасаясь,
на верхушки двух рябин.
Их рубиновый мирок –
незатейливые игры.
Где рябиновый пирог
мы по осени настригли,
лишь одну оставив гроздь,
красногрудому семейству.
И они, как повелось,
прилетели нынче вместе.
И мы смотрим из окон,
и сбиваемся со счета.
На деревья, на балкон
птицы падают с полета.
Словно яблоки в саду,
словно бусины на шее,
эти птицы на ветру
и в морозы хорошеют.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Провожая сентябрь, соберемся
в круг, вновь.
И друг другу, дай Бог, улыбнемся:
Привет, любовь!
Посидим рядом,
Обоймем взглядом
каждого,
и недоскажем,
и не докажем
важного.
Странные люди,
странные люди.

Странные люди – странники города.
Стаи взлетают, стаи слетаются – холодно.
И не понять, и не объять круга.
Что же они смотрят так друг на друга.

То ли их разбросало
время по глобусу,
то ли их разметало
поздним автобусом.
Слово последнее,
взгляд, рукопожатия.
Где же ты, где же ты,
странная моя братия.

На фотографиях, в памяти,
в снах и видениях.
Многих встречаю я в городе,
как привидения.
Пашку, и Вовку, и Ленку, и Женьку, и Димку.
Ночью и днем я готовлюсь к тому поединку.

Берегом Кировки я поплыву на кораблике,
под парусами березовых листьев, на ялике.
И мне навстречу, с портфелем, набитым конспектами,
выйду я сам, улыбнусь и воскликну: Поехали!
И подсадив сам себя на кораблик отчаянья,
сяду за весла и выдохну: Все, – на прощание.

Провожая сентябрь, соберемся
в круг, вновь.
И друг другу, дай Бог, улыбнемся:
Привет, любовь!
Посидим рядом,
обоймем взглядом
каждого,
и недоскажем,
и не докажем
важного.
Странные люди,
странные люди...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Пролетая над страной в мир иной,
По-иному уже глядя вокруг,
оставляю, где-то рядом с тобой,
свои песни, как спасательный круг.
Оставляю городам суету,
а скворцам – скворечни, полные снов.
И мечтою оставляю мечту
и надежду, с верой в нашу любовь.

Ничего с собою не прихватив,
ни строки, ни ноты, ни медяка,
я хочу услышать этот мотив
на Земле, вернувшись через века.
Пусть он станет нам с тобой позывным.
Просто песней птиц на ранней заре.
Мы, сначала, познакомимся с ним,
а потом ты вновь пригрезишься мне.

Пролетая над страной в мир иной,
не прощаюсь, а прощаю долги
тем, кто был на этот раз не со мной,
тем, кто был не другом мне, а другим.
Ухожу ни с чем, и после того,
как растает моя тень в облаках,
помашу вам напоследок рукой
и останусь на бумаге в стихах.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.