Разноцветные шары
и конфеты леденцы,
все, до времени поры,
покупают нам отцы.
Все, до времени поры,
покупают нам отцы.

А как только отзвенит
первый школьный благовест,
жизнь отыщет и вручит
неожиданных невест.

Но, равняясь на отцов,
не предчувствуя греха,
оставляем юных вдов,
одеваясь впопыхах.

Они машут нам вослед
номерками с наших ног,
словно мамы нам во сне:
Ах, куда же ты, сынок?

Но наш путь исповедим.
Словно бабочки к свече,
к той единственной летим,
к той, с которой горячей.

Разноцветные шары
и конфеты леденцы,
все, до времени поры,
покупают нам отцы.
Все, до времени поры,
все, до времени поры,
все, до времени поры,
покупают нам отцы.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Светел дом. Надо мной
кружит ангел домовой.
Он крылом задел свечу.
Бог с ним, промолчу.
Ангел – чистая душа.
Как мне сделать первый шаг,
на пути к тебе, мой свет,
через сотни лет.

Между мной и тобой
нету пропасти иной –
время не разъять рукой,
не соединить.
Как два берега реки
Мы с тобою далеки.
Но движение реки
не остановить.

Светел дом. И в ночи
ангел домовой кричит.
Нам с тобой не различить
голос в тишине.
Спи, моя любовь, мой свет,
спи, но через сотни лет
я вернусь, и ты в ответ
улыбнешься мне.

Светел дом. Надо мной
кружит ангел домовой.
Он крылом задел свечу.
Бог с ним, промолчу.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Сколько снега, сколько света во дворе.
И дома, как дети, выстроились в круг.
Мы заснем с тобой сегодня в январе,
а проснемся в феврале, мой милый друг.
Целый месяц мы проспали, вот дела!
Ты потом, как хочешь, это объясняй.
Мол, зима нас вокруг пальца обвела –
завтра март, затем апрель, а дальше май.

Я с тобой не соглашусь, постой, постой,
так и лето промахнем мы за три дня.
Ну, а ты подскажешь выход мне простой:
Летом спать не будем, будем мы гулять.
А когда совсем наскучит солнцепек,
мы поспим недельку – и опять весна.
Как прекрасно, когда ты не одинок,
и есть с кем оторваться ото сна!

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Сколько стоишь – столько значишь.
Сколько знаешь – ничего.
Жизнь свою переиначишь
для себя, для одного.
А в округе слухи, слухи –
говорят, уже не тот.
Я не тот и в ремеслухе
стал пузат, как бегемот.

Сколько лет – не знаю, право.
Сколько зим – не сосчитать,
я все строил переправы
к счастью – счастья не видать.
И становится порочным
круг редеющих друзей.
Я не прав, и, между прочим,
тот, кто прав, уже не здесь.

Я не прав и я не волен.
Правым правды не найти.
Я одной любовью болен,
и во мне ее мотив.
И срывается в фальцете
голос, правду отыскав.
Мы все дети, дети, дети,
лишь с морщинками на лбах.

С сединою на височках,
с ерундою в голове,
с бриллиантами на мочках,
с папироской на губе.
Мы все дети. И в начале
и в безудержном конце.
Полные глаза печали
и улыбка на лице.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Снег ложится на город хлопьями.
Хлопают ставни усталых домов.
Мне не понять странные хлопоты
чопорных галок у белых стволов.

Ветер едва уловим, как дыхание
осени, ставшей преданьем к утру.
Ранним, холодным, сонным трамваем
я провожаю осень в снегу.

Мне не успеть перейти, перекинуться.
С берега белого машут рукой.
Женщина-осень черную птицу
кормит с ладони снежной крупой.

Ворон соврет, а зима не заступится,
стаи собрав и отбросив на юг.
В белых березах осень заблудится.
В месиве танца метелей и вьюг.

Вот и финал этой маленькой повести.
Снег унаследовал листьев удел.
И, оставляя черные борозды,
катит трамвай мой в зимы беспредел.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Сон был вещим, и теперь жду потерь.
Не пытаюсь угадать, предрешить,
кто захлопнет свою душу, как дверь,
и решит проблему: быть или жить.
Сон был вещим, и с утра маята.
Как с похмелья, весь в холодном поту.
Окунаюсь в день, а там суета,
отпускаю себя в ночь – в пустоту.
Наблюдаю за чехардой.
Увлекательная игра.
Вот проносятся надо мной
чья то радость и чья то беда.

Сон был вещим, и опять устоять
удается от ударов судьбы.
Вот-вот станут по коленям стрелять.
И не деться никуда от стрельбы.
Вовлеченный в чехарду,
уличенный во всех грехах,
вот-вот, кажется, что я упаду,
но держусь еще, пока, на ногах.
Сон был вещим, и теперь жду потерь.
Не пытаюсь угадать, предрешить,
кто захлопнет свою душу, как дверь,
и решит проблему: быть или жить.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                   Димке

Суета у подоконника           Dm Gm
под гитарный перебор.         A7 Dm A7
Мы и несколько поклонников    Dm Gm
начинаем разговор.            A7 Dm
Начинаем все по-новому,       D7 Gm
Будто с чистого листа.        C7 F  A7
Мы – такие бестолковые!       Dm Gm
Ну-ка, братцы, по местам!     A7 Dm
                                      A7
Что нам в будущем обещано –
разберемся как-нибудь.
Мы к своим любимым женщинам
только начинаем путь.
На страницах нашей азбуки
только первая строка.
И девчонок наших каблуки
не свирепствуют пока.

По общагам запах праздника.
Дух картошечки с сальцом.
На столах разнообразные
бутерброды под винцо.
Курим лучшие – болгарские,
не какой то там Дымок,
И плакаты пролетарские
знаем с детства назубок.

Нет Сахи и нет Ичкерии,
есть один большой Союз.
В глубине родной империи
Варну пробуем на вкус.
Семь копеек – коржик в булочной,
три копейки – на трамвай...
Где народ течет по улочкам,
предвкушая Первомай.

Суета у подоконника
под гитарный перебор.
Мы и несколько поклонников
продолжаем разговор.
Двадцать лет – какие мелочи.
Заглянуть бы за года!
Где вы, где вы, наши девочки?
Время... Талая вода...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Так что ж я видел – Жизнь, которая несла        Em F#0 Em F#0
вдоль берегов раскаленного лета?                C H7
Ветреный мальчик. Телец, по приметам.           Am Em
Ветер и время, и плот без весла.                Am H7 C7 H7

А что я слышал – Вас? Где вы, мои друзья?
Руки разжаты и двери закрыты.
Наши песчаные замки размыты.
Я уплываю, бесшумно скользя.

Что делать мне теперь? Вдоль берега несет.
Плот мой – забава, а вот обернулся
тем кораблем, на котором вернуться
можно, столетий на двадцать вперед.

Странная шутка реки – на берега смотреть.
Как расстоянье и время нелепы!
Если от света возможно ослепнуть,
значит, во мраке возможно прозреть.

Пойте же песню о том, как человек плывет,
обозначая ладонями русло
тихой реки, по которой вернуться
можно, столетий на двадцать вперед.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Тише музыки души
звуков нет на свете.
Сердце гулко застучит,
и проснутся дети.
И проснется целый мир
вслед за детворою.
А потом проснемся мы
и глаза откроем.

И откроем, что не так
было затворенным,
и поймем, что на века
стало сотворенным.
И поймем, что на века
не поднять нам веки,
и что где-то в облаках
пролегают реки.

По которым не доплыть
до конца опушки,
где токуют глухари,
и кричат кукушки.
По которым не ходить
нам с тобою вместе.
По которым должно плыть
лишь мечтам и песням...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                 Сундаковым

Трону калитку рукой.
Пес заскулит от восторга.
Снова я к вам на постой,
в ритме шального аккорда,
в ритме грибного дождя,
с песней о прожитом лете.
Будто без песни нельзя,
будто без песни не встретят.

Вот, захожу на порог,
как самолет на посадку.
Вижу, ко мне, со всех ног,
дует котяра вприсядку.
И, словно два постовых
на перекрестке событий,
он и она, и у них,
есть, что поесть и что выпить.

Ах, дома друзей моих,
как невысказанный стих,
где душа моя едва, едва
слышит созвучье четких рифм,
дышит, переходя на ритм
песни, где рождаются слова.

Трону калитку рукой.
И второпях растеряюсь.
В небе, разрушив покой,
Ил проплывет, словно аист.
Время. И мне улетать.
Время. И нам расставаться.
Я к вам приеду опять.
Я к вам не стану стучаться.

Ах, дома друзей моих,
как невысказанный стих,
где душа моя едва, едва
слышит созвучье четких рифм,
дышит, переходя на ритм
песни, где рождаются слова.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

У каждого есть тот дом,
у каждого есть тот дворик,
в котором царит Содом,
садовник запил и дворник,
и страшно смотреть в окно,
и некого ждать на помощь,
где жизнь, как плохое кино,
и лиц не помнишь.

Обходим их стороной,
и дом тот, и дворик,
окутанные страной,
где каждый немножко дворник,
где каждый немного пьян,
где каждый не слишком весел,
где вместо любви – обман,
и мало хороших песен.

Пытаюсь и я обойти,
гнезда своего не заметить.
Но дворик встает на пути,
в котором играют дети
в игрушечные дома,
в которых из окон люди,
с улыбкой глядят на нас
и совесть будят.

У каждого есть тот дом,
у каждого есть тот дворик...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

У меня во сне была вот такая голова!
Девять бантов, десять кос.
И один вопрос:
Бантик кто не завязал на косе десятой?

Первую косичку
заплела сестричка,
а вторую Бабушка,
когда пела Ладушки.
Третью Мама, а затем
Папа, тетя, дядя.
Я запуталась совсем,
на косички глядя.
Две подружки заплели
по одной косичке,
а потом малютка Маша –
младшая сестричка.

Задаю себе вопрос:
Ну, зачем так много кос?
Просыпаюсь, одеваюсь,
мою руки с мылом.
Хохочу – я догадалась:
про себя забыла.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                                     G7 C Am H0 E7 Am

У реки берега высоки, ага.               Am Dm7 E7 Am
Некому в реку ту бросить невода.         H0 Am H0 E7 Am
И пройтись вдоль реки, камень отыскать.  G7 C Am H0 E7
Некому в реку ту душу отпускать.         H0 Am H0 E7 Am

У реки на груди белое шитье.
Некому по нему приласкать ее.
Некому, незачем, так тому и быть.
Берегам вдоль реки одиноко плыть.

У реки берега высоки, ага.
Некому в реку ту бросить невода.
И пройтись вдоль реки, камень отыскать.
Некому в реку ту душу отпускать.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                    Фестивалю им. В. Грушина, 1996 г.

Удар поддых. И ты уже не в силах,
ни улыбнуться, ни прогнуться, ни сплясать.
Удар поддых. И хочется носилок.
Удар поддых. И хочется молчать.
Но зубы стисну я, как удила –
терпи пацан, коль хочешь в мужики.
Меня спасет, была иль не была,
святая злость советам вопреки.

Удар поддых. Провинция все стерпит.
Залижет раны и бочком на облучок.
У них, в провинции, понятия о смерти
просты и скоры, покажи лишь кулачек.
Но зубы стисну я еще сильней
и подтяну поводья своих струн.
Не объезжать вам нас как лошадей.
Ату, матерые, и я вам не скакун.

Удар поддых. Но дышится местами.
Спасибо, научили дурака,
быть осторожным в собственном же стане
и знать, что бьет дающего рука,
что зубы стискивать – не атавизм.
Душа захлопнись – здесь кругом разит.
Душа не место для столичных клизм.
Пора в провинцию заказывать транзит.

Удар поддых. Ведь это как признание.
Последний способ сбросить с колеи.
На вдохе сбить глубокое дыхание,
чтоб надышались неглубокие свои.
Зубами хрустну я. Ну и дела.
Меня так просто не остановить.
Живет провинция, и будет, и была,
и там умеют посильнее бить.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Улетали они в далеко.
Расставались они не спеша.
И, кружась над замерзшей рекой,
повторяли своим малышам.
Говорили, что снег не на век.
Говорили, да что нам об этом.
Просто тяжек им был этот снег.
Улетали за летом, за летом.

И подумал тогда я, а вдруг
на земле моей лета не будет,
иль семейный утиный тот круг
к нашей речке дорогу забудет.
Иль охотник, фанатик старик,
из двустволки по ним, не жалея.
И мне так захотелось на крик
полететь, да летать не умею.

Эту стаю я благословил,
хоть ни в черта, ни в лихо не верю.
Перья в воздухе шапкой ловил,
чтоб вернуть их утятам в апреле.
И хотелось мне ждать их вот так,
с головой непокрытой и белой,
но не думал старик я, чудак,
что лететь самому мне в пределы.

Расставались они не спеша.
Говорили недолго, негромко.
И, когда отлетала душа,
по земле шелестела поземка.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Хожу по городу и головой качаю.
Я сам себя своим же песням обучаю.
Бубню под нос замысловатые куплеты,
пока молчат великие поэты.

Пока отцы своих детей сбивают в кучу,
я повторю аккорд другой на всякий случай.
Меня судьба к гитаре с детства прилепила,
как говорится, слуха нет – была бы сила.

А сила воли она, брат, такая штука –
захочешь бросить что-нибудь, попробуй ну-ка.
Ни покурить тебе, ни выпить, ни подраться,
ни поблудить нигде, ни на гору забраться,

ни съесть чего-нибудь мясного с голодухи,
ни уколоться, даже если пухнут ухи,
ни насладиться сном в субботу до обеда,
ни прошвырнуться до любимого соседа.

Короче, жизнь теряет смысл и значенье,
коль силе воли дашь такое порученье.
Бросать не надо. Могу твердо заручиться.
Я знаю точно – эффективнее учиться.

Вот, мой сосед купил лещей и два банана,
свалил все в вазу, получилась икебана.
И он решил освоить чуждое искусство.
Где сила воли, там эстетика и чувство.

И он по-нашему, с размахом и по-русски,
теперь мешает в доме разные закуски.
Пьет только водку, но закусывает странно.
Я как-то пробовал – крутая икебана.

И вот еще один пример из личной жизни,
как люди могут стать полезнее отчизне.
Меня не мучили ни почести, ни слава,
но вдруг услышал, как умеет Окуджава.

Я на гитаре стал, до одури, до боли
играть аккорды в ля миноре, в ре мажоре.
И через год другой, спасибо этой силе,
меня друзья за рвенье бардом окрестили.

Хожу по городу и головой качаю.
Я сам себя к своей же славе приучаю.
Совсем немного мне осталось до Олимпа.
Вот, даже плешь приобретает форму нимба.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Что за странная погода?
Не природы ль это смех?
На аллеях, на аллеях
листья хвостиками вверх.
Будто, облетев досрочно,
намекая на дожди,
листья жухлые нарочно
превратились в корабли.
Как заброшенные судна
на прибрежии пустом,
ждут дождей, как будто чуда,
у ларька и под мостом.
Конопатят свои дыры,
обновляют паруса.
Легкой пылью, серой пылью
набухают небеса.
Осень сыплет свои струги
на обветренный асфальт.
И по замкнутому кругу
к стапелям своим летят.
И поют в своем полете,
и зовут нас за собой.
Кем гонимы, что поете,
с кем готовитесь на бой?
Поплывете, доплывете
до последних берегов.
В вашем разноцветном флоте
слишком много чудаков.
Слишком много недовольных
на короткий лета век.
И ложатся на ладони
листья хвостиками вверх.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Эй, неудачник, что толку в скитаньях?
На море, на море скорее взгляни –
с несметным богатством для братства пиратства,
нам Бог посылает свои корабли.

Нас мало, но наши беззубые лица
внушают доверье. И, черт побери,
при виде пирата никто не скупится –
бери, коль дают, не дают, так бери.

Бывают эксцессы, порой непростые,
при абордаже, например, при взятии в плен.
Вам, конечно, понятно – мы все холостые,
но пират, прежде всего, – джентльмен.

Для женского полу – отдельно каюты,
с мужским посложнее, ах, да, черт возьми!
Мужчин всех на шлюпки! Хорошие шлюпки?
Пожалуйста, весла. Счастливого пути.

Ах, лучшие вина туманят нам взоры,
и лучшие в мире одежды на нас.
И дарит нам море любые просторы:
пути на Сантьяго, на Крит, в Каракас.

Здесь каждый немножко Рокфеллер и нищий,
аскет и, конечно, чуть-чуть Дон Жуан.
В душе нашей страстной, порой по-мальчишечьи,
бурлит наших скромных надежд океан.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Я верчу в руках свою планету,
и обида на щеках огнем.
Разве это глобус, если нету
милого названия на нем.
Может быть секретного немного,
может быть звенящего слегка,
но, однако, очень дорогого,
и не безызвестного пока.

Погоди прохожий, постой.
На вопрос ответь мой простой.
Что это за город такой,
над сибирской славною рекой?

Вы простите, братья меценаты,
отодвиньте в сторону рубли.
Здесь такие классные закаты,
здесь по пояс в щебне корабли.
Здесь дороги вымощены матом,
здесь томаты зреют на окне,
здесь ребята бегают к девчатам
босиком, по снегу, по весне.

Что мне Питер, Пенза или Тула,
в них прикола нет наверняка.
А у нас, как с севера задуло –
не дрожит рука у мужика.
А задует с северо-востока –
все ходят, словно во хмелю.
Город мой не морщится ни скоко.
Вот за это я его люблю.

Мне сказал ханыга, сплюнув в урну:
Говорят, что здесь была река.
Сразу видно, парень ты культурный.
Расскажи про нас сибирякам.
Я не знаю, что с водой, что с небом,
истина, однако, так проста –
кто не разу в городе том не был,
тот не знает слово красота.

Что это за город такой,
над сибирской странною рекой?
Погоди прохожий, постой.
Ну, конечно, Томск – дорогой.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Я все твержу, как заводной:
Ах, Боже мой, ах, Боже мой,
что с нами сталось, что с нами было?
Но, вновь, заезженный мотив
ладони вкладывают в гриф.
Ах, как все просто и как все мило.
Остались стены у домов,
и этот век уже не нов,
и, за окном, все та же брань и потасовки.
Но не пугаюсь я уже,
когда на резком вираже
стреляют в спину мне из винтовки.

Спасибо, братья по перу,
за то, что рано поутру
ко мне приходит, в побоях, Муза.
Она бездарна и стара.
Она, как старшая сестра,
кому награда, а мне обуза.
Она почти что инвалид –
такай усталый вечно вид.
Ее давно, видать, все путают с Пегасом.
И, вот, гоняют день-деньской
над ошалевшею Москвой,
один за пивом, другой за квасом.

Возьмемся за руки, друзья.
Нам в одиночку пить нельзя, –
сказал поэт однажды фразу и осекся,
когда увидел, что вокруг
так много вытянутых рук.
На всех не хватит, не напасешься.
Но мы, купив из-под полы,
уже кричим: Алаверды!,
и дружно тискаем поэта за подмышки.
И каждый третий – тамада,
и каждый первый завсегда
готов плясать без сапогов и без манишки.

Я все твержу, как заводной:
Ах, Боже мой, ах, Боже мой,
что с нами сталось, что с нами было?
Не приведи меня, Господь,
кормить зарвавшуюся плоть,
когда душа и совесть проданы на мыло.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Я выйду к вам из сказки,
больной и чуть ссутулясь,
оставив в гардеробе
цветастое пальто.
Узнайте меня.
Я хочу, чтобы вы улыбнулись
прохожему мне,
а не клоуну из шапито.

Давайте пройдем
этой улицей до гастронома,
где желтый фонарь
стережет отраженье свое.
Мы будем – друзья,
или будем мы просто знакомы.
Расскажем про жизнь,
потом руки друг другу пожмем.

Вы знаете, я
себя чувствую очень неловко.
Вчера моя дочь
долго плакала из-за отца.
Знакомый мальчишка –
веселый, с веснушками, Вовка
сказал ей кто я.
Что возьмешь с сорванца.

А я ей твердил,
что работаю, мол, инженером,
чтоб верила дочь
в мою сказку с накрашенным ртом.
А вышло, что сказка
ее по сердечку задела.
Что будет потом,
я не знаю, что будет потом?

Я выйду к вам из сказки,
больной и чуть ссутулясь,
оставив в гардеробе
цветастое пальто.
Узнайте меня.
Я хочу, чтобы вы улыбнулись
прохожему мне,
а не клоуну из шапито.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Я не сгущаю красок и не держу пари.
Я еду на Почтовый. Дежурный, отвори
заветную калитку в сибирский закуток.
Я еду на Почтовый, в закрытый городок.

Я еду на Почтовый, как будто за рубеж.
Там люд живет особый, без всяческих надежд.
Я еду в город призрак, я еду в город сад.
Ах, как меня там примут и чем там угостят?

Как будто камикадзе – японский сорванец,
я еду на Почтовый, запуганный вконец
рассказами о взрывах, о нормах ПДК.
Я еду на Почтовый, слегка дрожит щека.

Мне поздно на попятный, но рано умирать.
Вот, слава Богу, папой успел таки я стать.
С женою распрощался, как мог, до не могу.
Ведь еду на Почтовый - в звенящую среду.

Я не сгущаю красок и не держу пари.
Я еду на Почтовый. Дежурный, отвори
заветную калитку в сибирский закуток.
Я еду на Почтовый. Ну, здравствуй, городок.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Я перешагиваю жизни половинку,
но не меняю эту старую пластинку.
Я марширую с этой музыкой в обнимку
и слышать музыки другой я не хочу.
И пусть твердят, что я, увы, несовременный.
Вот ля минор мой, как полтинник неразменный.
До безобразия мотивчик откровенный,
и бой любому гитаристу по плечу.

Мне очень важно быть порядочным и честным,
петь окружающим, любимым и окрестным.
Я не хочу стать популярно повсеместным
и лечь в тарелку, как цыпленок табака.
Меня смущают крики: Бис! и крики: Браво!.
Не по карману мне признание и слава.
Я вечно путаю, где лево, а где право.
Любовница моя – моя строка.

Переступая нотный стан туда обратно,
я не стараюсь быть изысканно приятным.
Меня сожрут на пол дороге, вероятно.
Но эта участь не страшит меня ничуть.
Ведь, перешагивая жизни половинку,
я не меняю эту старую пластинку.
Я марширую с этой музыкой в обнимку.
И, дай мне Бог, не сбиться с ритма, не уснуть.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Я пытаюсь на гитаре подобрать аккорд покраше,
я стараюсь не скатиться на бездарные стихи.
Но все реже удается в руки взять мне карандаш свой,
и все чаще, и все громче я пускаю петухи.

Я пытаюсь улыбнуться, если рядом кто-то близкий,
я стараюсь не сердиться на обидные слова.
Но друзья шлют телеграммы, и приносят мне записки:
Уезжаю, ненадолго. Это значит – навсегда.

Я пытаюсь быть взрослее, я седею, я лысею.
Я стараюсь показаться очень мудрым и крутым.
Но, заметив в луже щепку, мяч в траве, а в небе змея,
удержаться не умею, не могу, и нету сил.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Я считаю: Раз, два, три, самозабвенно.
Я играю в прятки.
Я смотрю на руки, вижу – вены
по руке стекают в беспорядке.
Сколько мне? Одиннадцать, двенадцать?
Очень душно.
Важен счет. А, если скоро двадцать,
будет скучно?
Мне тридцатник. Три плюс нолик.
Три и точка.
Я рукой обхватываю столик.
Плачет дочка.
Ноль качается, но не спадает.
Тройка? Нет, четверка.
Волосы, как листья опадают.
Очень горько.
Есть полтинник! Вижу очень смутно.
Всюду люди.
Вечереет. Время есть, как будто.
Что-то будет.
Все прошло. Я продолжаю счет
в пространстве.
Время медленно течет.
Я в трансе.
Мне накатывает ноль к нулю.
Я вижу лица.
Люди, милые, как я вас всех люблю!
Где же единица?..

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.