А между тем светало, и в меня
уже вселился бес противоречий.
Об этом раньше не было и речи
до самого сегодняшнего дня,
который разродился этой встречей...

А между тем светало, и в окно
вползал рассвет, как вражеский лазутчик.
И мне она сказала: Подпоручик,
ну что же вы? Ведь это же смешно!
Ведь вы ж не эскадрон гусар летучих...

А между тем светало, и уже
нелепо было браться за поводья.
И я сказал: Сударыня, сегодня
мне как-то невозможно на душе,
как будто я на плац пришел в исподнем.

А между тем светало, и канкан
за стенкой танцевал от возбужденья
лишенный моего предубежденья
задумчивый пехотный капитан,
ко мне теряя крохи уваженья...

А между тем светало, и в меня
уже вселился бес противоречий.
Об этом раньше не было и речи
до самого сегодняшнего дня,
который разродился этой встречей...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

А на земле такая тишь,
словно промчался ураган,
словно навек на ноте ми
замер орган, замер орган.
И у тебя и у меня
в запасе день, в запасе час.
Так помолчим хотя бы раз
просто про нас.
Перешагнем через два я,
есть и у нас в мире друзья.
Главное - знать, что они есть,
что они есть...

На подоконнике конверт
вес приобрел среди бумаг.
Возле письма он - как эксперт
наших забот и передряг.
Я на него похож чуть-чуть:
так же лежу, окончив бег.
А за окном который век
падает снег...
Белой пургой схвачены мы,
не убежать нам от зимы.
Так и останемся навек
в этой пурге...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Счастливый ли случай, упрямый ли рок
нас свел под единою крышею?
Я песни писал, он - читал между строк,
привыкший к японским трехстишиям.
Мы были чужими для многих людей,
привычные к непониманию.
И был нашим идолом Хемингуэй,
еще не прошедший Испанию.

И мы понимали, что вся наша боль -
от века, что понят был наскоро.
Нам ближе Толстого был Маркес и Белль,
Неруда был ближе Некрасова.
И мы сознавали, уставши от карт,
что нет без вины виноватого...
А вся наша жизнь - это только бильярд,
бильярд в половине десятого...

Мы правду искали, бежали от лжи,
но не понимали с беспечностью.
Что мы создавали свои миражи
и жили придуманной вечностью.
А ложь поднимала башку и росла
меж нами с усмешкою Каина,
а правда сквозь руки плыла и плыла,
теряясь в иркутских окраинах...

Счастливый ли случай, упрямый ли рок
нас свел под единою крышею?
Я песни писал, он - читал между строк,
привыкший к японским трехстишиям.
Мы были чужими для многих людей,
привычные к непониманию.
И был нашим идолом Хемингуэй,
еще не прошедший Испанию.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Четвертый день стирает дождь
колонки августовских строк
с моих придуманных аллей,
с моих бумажных городов.
Четвертый день я ухожу
в свой незатейливый мирок
и нахожу там только дождь
в оконной раме.

Ну а поскольку этот дождь
незапланирован судьбой,
и неожиданная грусть
уже маячит у дверей,
мне очень нужно, чтобы ты
была по-прежнему со мной
и разыграла свою роль
в семейной драме.

Четвертый день стареет мир
в глазах бездомного кота,
и даже я в его зрачках -
лишь силуэт иных времен.
Еще чуть-чуть и скажет он,
что все на свете - суета,
и даже чашка с молоком -
томленье духа.

А за окном проплыл рассвет,
как в океане - старый Ной,
и затерялся за стеной
полу библейского дождя...
О, как мне нужно, чтобы ты
была по-прежнему со мной,
моя последняя ошибка
и проруха!

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Тучи закрыли небо,
которое так голубело.
Ах, Александр Глебов,
ваше какое дело?
Бушуют страсти-мордасти.
А небо - оно ничье...
Кто это там о счастье?
Эх, дурачье, дурачье...

Стало нам много хлеба -
с кем делить его, с кем?
Ах, Александр Глебов
с зонтиком на руке...
Бросьте и не мечтайте!
Жизнь, как известно, - сон.
Выпрямитесь и пугайте
зонтиком белых ворон.

Я никогда им не был -
делящимся калачом.
Ах, Александр Глебов,
что это вы, о чем?
Наши сплошные утраты
нам открывают высь.
Но в скрипачи и солдаты
мы с вами не подались.

Небо, где так и не был,
манит и злит чуть-чуть.
Ах, Александр Глебов,
может быть в этом суть?
Бушуют нелепые страсти,
а небо - оно ничье.
Да кто это все о счастье?
Эх, дурачье, дурачье...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Ходят люди по Ангарску,
очерствевшие в мытарствах,
и бегут, чтобы пропасть за поворотом.
А мне хочется как в детстве
на прохожих насмотреться
и понять о них непонятое что-то.

Во дворе гудят машины,
стонет слух от матерщины,
воздух пахнет смесью газа и покоя.
А мне хочется прохожих
раскачать и растревожить
и сказать им всем чего-нибудь такое...

По Ангарску ходят люди,
позабывшие о чуде
как о чем-то повседневном и банальном.
А мне хочется, как в реку,
окунуться в человека
и сказать ему: Дружок, ты что печальный?.

Ах, как хлеб сегодня дешев,
и как редко встретишь лошадь,
но как часто встретишь взгляд - чужой и скользкий.
Нам не надо половины.
Мы язык найдем единый,
даже если будет он немного польский...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Анна Андреевна входит в свою осень.
Анне Андреевне снится всю ночь Осип.
Хилые плечики, с горбинкой нос, уши:
Я после смерти стихи написал. Слушай.

Анна Андреевна тянет к нему руки.
Да уголовники бьют по рукам, суки.
Анна Андреевна хочет спросить: Где ты?
Но на общение Бог наложил вето.

Анна Андреевна курит табак флотский.
К Анне Андреевне ходит один Бродский.
Хилые плечики, прыгает, как мячик.
Анна Андреевна щурит глаза: Мальчик...

Анну Андреевну что-то грызет, гложет:
Вот и еще один сел не за что, Боже...
Впрочем, об этом не стоит грустить, Анна.
Он еще будет бургундское пить в Каннах.

Анна Андреевна входит в свою осень.
Анне Андреевне снится опять Осип.
Анна Андреевна тянет к нему руки,
да за стеною соседи шумят...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Муж в кладбищенской земле,
сын - в Крестах или далече,
Пушкин выехал на речку,
а вернется ли - Бог весть.
Томик Блока на столе.
Входят гости: Добрый вечер!
Не разжечь ли в доме печку,
да стихов ли не прочесть?

Заходите, я вам рада,
с вами лучше, чем одной.
Нынче небо Петрограда
отливает белизной.
Белый саван над Сенатом.
Красок нынче нет иных.
И патологоанатом
пятый год без выходных.

Терпким запахом потерь
пропитался дом и вскоре
прозвучит на Черной Речке
выстрел. Пушкин упадет.
Кто-то снова стукнул в дверь.
Кто там? Гости или горе?
Не зажечь ли в доме печку
и не сжечь ли в ней блокнот?

На дворе - ХХ век,
а за дверью горбит спину
дьявол или человек -
все едино, все едино.
Раз назвал Иуду братом -
открывай и получай...
Пьет патологоанатом
за столом грузинский чай.

Тихо капает вода,
или это бьется сердце.
С фотографии старинной
смотрят Блок и Иванов.
А ко мне опять беда:
Пушкин с пулей иноверца.
Муж с неподанной повинной.
Сын в браслетах кандалов.

Заходите. Я вам рада.
С вами лучше, чем одной.
Вы ко мне сюда из ада,
или это вы за мной?
Белый саван над Сенатом...
Не порвать, не распороть...
Ждет патологоанатом
поэтическую плоть.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

На трамвайных путях одиноко лежит аппаратчик -
чей-то сын, чей-то муж, чей-то дважды беспутный отец,
в прошлом - бравый моряк, в настоящем - обманутый вкладчик.
Он лежит на путях, понимая, что это - конец.

Мимо едет такси. За рулем - красномордый детина.
Нагло рвется в салон из приемника глупый Трансмит.
Аппаратчик лежит, ощущая, как запах бензина
подплывает к нему и над ним равнодушно висит.

Через 40 минут полусонный водитель трамвая,
пригубив кофейку, четырхнется в рассветную высь.
Аппаратчик лежит, августовским дождем запивая
свою злую тоску и свою непутевую жизнь.

А на дальнем посту третий день барахлит передатчик.
Но не зная о том, что возможен летальный конец,
мирно дремлет страна, а на рельсах лежит аппаратчик -
чей-то сын, чей-то муж, чей-то дважды беспутный отец.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

А где найти снадобие такое,
чтоб сердце не распалось на куски,
и песни были б следствием покоя
и не были бы следствием тоски?
Чтоб публика меня боготворила
за резвое и трезвое перо,
и чтоб меня при этом не убило
предательским ударом под ребро...

Ах, где бы мне найти такую совесть,
чтобы простила все мои грехи,
чтоб можно было жизненную повесть,
смеясь, разбить на белые стихи?
И по ночам читать их вместе с теми,
которые исчезнут по утру.
Ах, где бы мне найти такое время,
в котором я б пришелся ко двору?..

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Ах, зачем смотрю на небо?
По земле хожу зачем я?
Все так просто: от капели
начинается весна.
Каждый ветер - потому что
машут ветками деревья.
Каждый вечер - потому что
всходит на небо луна.

Все на свете понимаю.
Все на свете принимаю.
И всегда определяю -
где все точно, где - на глаз.
Живо прошлое, покуда
его кто-то вспоминает,
настоящее - покуда
вспоминает кто-то нас.

Объясняются несложно
даже ранние морщины.
Пусть банально: с одного мы
пассажиры корабля.
Живы женщины, покуда
где-то рядом есть мужчины,
ну а те - покуда рядом
есть и небо и земля.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Ах, как нам хочется сиять
в лучах признания и славы,
высокомерно подавать
ладонь собратьям по перу,
пить с Розенбаумом вино,
грустить в гостях у Окуджавы,
о том, что веку мы пришлись
в который раз не ко двору.

О, если б только пробил час
на старых ходиках удачи,
о, если б только наших душ
коснулась амбра торжества -
мы б разрубили все узлы
и разрешили все задачи,
мы б превзошли самих себя
в приятной роли божества.

Мы заслужили свой покой
в жестоких битвах с непокоем,
нас много лет хлестала жизнь
по сердцу порванной струной.
Настало время отдохнуть
в тиши деревьев за рекою
вдвоем со славою, что нас
пока обходит стороной.

Но путь по-прежнему далек
и даль по-прежнему туманна,
и равнодушно жаждет век
нащупать брешь у нас в душе.
И не маячит впереди
недостижимая нирвана.
И бесполезно в словарях
себя искать на букву Ш.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Не завидуйте мне, не надо.
Зависть - очень плохое чувство.
А поэзия - не награда
и, тем более, - не искусство.
Это джинн в коньячной бутылке
и пожизненный лагерный срок.
Это - дикая боль в затылке
за двенадцать удачных строк.

Не завидуйте мне, не нужно.
Еле видный в дыму сигарет,
ах, как кашляю я натужно,
за столом встречая рассвет.
И на двух тетрадных листочках
проступают сквозь слов круговерть
моя жизнь в двенадцати строчках,
а в тринадцатой строчке - смерть.

Не завидуйте мне. Я знаю
много меньше, чем вы, и даже
перед сном никогда не снимаю
с плеч своей дурацкой поклажи.
Что мне снится? Глагольные рифмы,
что меня стерегут во ржи, -
непонятные, как логарифмы,
и опасные, как ножи.

Не завидуйте мне. Однажды
в суматохе чужой среды
я умру от духовной жажды,
не дойдя двух шагов до воды.
И песок заметет останки,
но бархан не будет велик.
И истлеют в издательстве гранки
ненаписанных мною книг.

Не завидуйте мне, не надо.
Зависть - очень плохое чувство.
А поэзия - не награда
и, тем более, - не искусство.
И поэт не рожден в сорочке.
Ему Богом судьба дана -
умереть в тринадцатой строчке,
но двенадцать прожить сполна.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Несите цветы и венки прикрепляйте к ограде,
Чтоб ветер шальной их не смог опрокинуть.
Цветы обрезайте по самую шляпку,
Чтоб больше никто их не мог на базаре продать.
Готовьте свои кошельки, потому что могильщики,
Вырыв могилу, попросят подкинуть.
И вам будет трудно в присутствии скорбных друзей
В этой мелочи им отказать.

Готовьте салат Оливье, потому что поминки
Без праздничной пищи – считай, не поминки...
С утра позвоните Рыжову, он водку закажет
На оптовом складе: так будет верней.
Разбейте гостей приходящих, упорно грустящих
И жадно глядящих на две половинки.
Иначе они не уйдут никогда никуда
И останутся в доме на несколько дней.

В граненый стакан нацедите вина
И накройте его не батоном, а черствою коркой:
Так будет надежнее – даже по пьяне
Никто не дерзнет посягнуть на покойничий пай.
Закончите свой некролог не унылою фразой
Земля ему пухом, а злой поговоркой,
поскольку покойник при жизни любил пошутить
и использовал часто глагол наливай.

А утром, слегка похмелившись каким-нибудь пивом
В какой-нибудь лавке, с какой-нибудь дамой,
Возьмите такси и ее отвезите домой
На последние деньги в район ФМК.
И больше не мучьте себя непонятной тоской
И до боли чужой затянувшейся драмой.
На кой она вам – эта драма и злая чужая,
Но вас обходящая мимо тоска...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Бармен, бармен, дайте мне
стопочку Столичной
и закуску, что попроще.
Например, вон тот салат.
Не волнуйтесь за меня -
я веду себя прилично.
А похмелье будет завтра
в ресторане Арарат.

Бармен, бармен, не спешите
смешивать коктейли,
не придерживайтесь правил
и наплюйте на свой бар.
Вы за стойкой в сюртучке,
а в душе на самом деле
вы, возможно, реставратор,
а возможно, сталевар.

Бармен, бармен, я устал
в поисках удачи,
и меня легко растрогать
даже женскою слезой.
Все друзья мои давно
на Канатчиковой даче -
принимают смесь Петровой
и глотают сибазон.

Бармен, бармен, как я рад,
что хоть вы меня поймете,
хоть, конечно, перевремте
то, что я вам рассказал.
Ах, давайте улетим
на двухместном самолете
в Антарктиду и откроем
кабачок У южных скал.

Бармен, бармен, дайте мне
стопочку Столичной.
С вами нам не по дороге.
Тут уж я не виноват.
Не волнуйтесь - я уйду
полупьяный, как обычно.
А похмелье будет завтра
в ресторане Арарат.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Белая, белая, белая, белая кость и кровь голубая...
Он, кажется, граф, или князь, или просто - барон.
Ах, не сердитесь, моя дорогая,
я так полагаю, что правильно все понимаю
и освобождаю чужой полигон.
Я так нелеп и смешон в этом скромном наряде.
Мне никогда-никогда не носить золотых эполет.
Я ухожу навсегда, ну а вы, Бога ради,
не утешайте меня и рукою вослед
   не машите, не машите. Наш роман уже сожжен.
   Выше голову держите по примеру графских жен.

Белая, белая, белая, белая шаль ложится на плечи.
Вам нынче особенно как-то к лицу эта белая шаль.
Ах, как нелепо закончился
быть обещавший таким замечательным праздничный вечер...
Не знаю, как вам, ну а мне до безумия жаль.
Жаль, что по мере того, как рождаются звуки,
вы отвечаете мне все сильней невпопад.
Все беспокойнее ваши изящные руки,
все равнодушнее ваш удивительный взгляд.
   Не ищите, не ищите: он давно покинул зал.
   Выше голову держите - он вернуться обещал.

Белая, белая, белая, белая ночь над Санкт-Петербургом.
И в серое небо глядит Петропавловский шпиль.
Боже, я кажется стал невзначай
в этой жизни писателем и неплохим драматургом,
раз превратил свою жизнь в водевиль.
Скоро вернется герой, и начнется премьера,
на в поскольку я - крайний в геройском ряду,
я б предпочел увидать это все из партера,
а не маячить на сцене у всех на виду.
   Не взыщите, не взыщите: мне пора покинуть зал.
   Выше голову держите - он вернуться обещал.

Белая, белая, белая, белая кость и кровь голубая...
Белая, белая, белая, белая шаль ложится на плечи...
Белая, белая, белая, белая ночь над Санкт-Петербургом...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

А я веду богемный образ жизни:
Пью, что попало и читаю Сартра,
И говорю своим друзьям капризно:
Меня нет дома, приходите завтра.
Слова кидаю, будто камни в реку
И, превознемогая свою лень я,
Зову к себе чужого человека
И напиваюсь с ним до одуренья.

И он мне не отказывает в милом пустяке
И слушает меня до помутненья в башке.
А я ему пою, зажав гитару в руке,
Свои смешные песни о звериной тоске.
Он глупо улыбается и тянет коньяк.
Ну кто же на халяву нынче выпить дурак...
А утром догоняться мы уходим в кабак.
И дружно пропиваем мой последний пятак...

А я развратный тип и гад последний:
Не сплю с одною бабой по два раза.
И объявленье вывесил в передней:
Мол, осторожнее: злой Широглазов.
Мои друзья мне говорят: Скотина!,
Но регулярно, как программа Время,
Все повторяется одна картина:
Ночь, кухня, выпивка и кореш Сеня.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Бумажный кораблик уткнулся в песок,
и тиши разорвал капитанский басок.
И каждый матрос на кораблике рад,
что белый кораблик  вернулся назад.

Сквозь бури и грозы,
шторма и ветра,
сквозь доброе Завтра
и злое Вчера,
сквозь мнимый покой
и бряцание слов,
сквозь острые рифы
несбывшихся снов.

Бумажный кораблик, бумажная грусть...
Я выучил эти стихи наизусть.
И каждый матрос  на моем корабле
носил их как память о дальней земле.

В бедовых портовых
лихих кабаках
звучали они
на восьми языках,
и негр по кличке
Задумчивый Джо
их пел и играл
на разбитом банджо.

Бумажный кораблик
уткнулся в песок...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Облетает с тополей пух.
Я пушинкам потерял счет.
По большой земле прошел слух,
что отмерено мне жить год.
А в Австралии сейчас снег.
У кого-то на плечах - шаль.
Я надеялся прожить век,
только, видно, не судьба. Жаль.

Мне до белых не дожить мух.
Или просто это мне - лень...
По больнице пролетел слух,
что отмерено мне жить день.
На завалинке лежит кот.
Колосится за плетнем рожь.
Я надеялся прожить год.
Только, видно, не судьба. Что ж.

На закате горизонт сух.
Прокукуй, кукушка, хоть раз.
По больнице пролетел слух,
что отмерено мне жить час.
От графина на столе - тень
Мир вокруг, а я уже - вне.
Я надеялся прожить день.
Только, видно, не судьба мне...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

В каком вине моя вина
И где оно – то вино?
В таверне старого ворчуна,
Где я не бывал давно.
Ну, вот и ты... Привет, старина!
Ты снова, как прежде, пьян.
Плесни и мне скорее вина
С виною моей в стакан!

В таверне старого ворчуна
Всегда толпится народ.
Здесь столько всего наверчено –
Сам черт не разберет...

В каких томах мои имена
Останутся на земле?
В таверне старого ворчуна
На старом дубовом столе.
Прости, старик, я чуть-чуть опоздал.
Ну, с кем не бывает в пути...
Давай, как прежде, устроим скандал
От лени и глупости.

В таверне старого ворчуна
Всегда толпится народ.
Здесь столько всего наверчено –
Сам черт не разберет...

Давно прошли мои времена.
И мне уж давно пора
В таверне старого ворчуна
Свои коротать вечера.
Но, видно, дорога моя длинна
И бесконечен мой путь...
Ты только помни меня, старина,
Ты только меня не забудь...

В таверне старого ворчуна
Всегда толпится народ.
Здесь столько всего наверчено –
Сам черт не разберет...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

В Матурино громко кричат петухи,
как будто зовут на битву.
Я целую ночь сочинял стихи,
а написал молитву.

Хотел бы иначе, да, видно, нельзя,
раз выбрал эту дорогу.
У русских поэтов такая стезя -
стихами молиться Богу.

У русских поэтов особенный путь -
в краю равнодушья и злости
спасти, сохранить и до срока уснуть
на деревенском погосте.

Лежать под крестом в одеянье простом
с блаженной улыбкой на лицах,
оставив потомкам потрепанный том,
чтоб Богу стихами молиться.

В Матурино громко кричат петухи,
как будто зовут на битву.
Я целую ночь сочинял стихи,
а написал молитву.

В усталых глазах двоится строка,
но в небе бесплотной тенью
сквозь облака проступает рука
в безмолвном благословенье.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

В преклонном возрасте мы все слегка жлобы:
Высокомерны, величавы, нетерпимы...
Не то чтоб странники, не то чтоб пилигримы –
Скорее, просто уходимцы от судьбы.

В преклонном возрасте мы тужимся понять
Чего-то главное в ряду второстепенья.
Мы учим жизни молодое поколенье
И в благоденствии находим благодать...

В преклонном возрасте пророческие сны
Нас посещают с каждым днем все чаще.
И мы вздыхаем: не сыграть бы в ящик...
И грустно думаем: дожить бы до весны...

В преклонном возрасте все очевидней суть
Добра и зла, сияния и тени...
И мы стремимся преклонить колени,
Чтобы до срока ног не протянуть...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Ночью снег устроил сыр-бор:  Трасса лесовозная – в грязь.
И ругнулся старый шофер: Все, дружок, приехали – слазь!.
Грязь месить – ну что ж, не впервой... Утонули в ней сапоги.
Вешками дороги лесной От соляра в лужах круги.

Солнечного диска блесна По небу тихонько плывет.
Вот и наступила весна В сетке вологодских широт.

Ночью я вскочил сам не свой: На душе и в сердце – пожар.
Мне приснился кодекс лесной – Самый популярный кошмар.
Будто я спешу, как спортсмен, На свою деляну попасть,
А навстречу мне бизнесмен: Все, дружок, приехали. Слазь!.

Твоего тут нет ни хрена, Возвращайся в свой огород.
Вот и наступила весна В сетке вологодских широт.

Ночью снег устроил сыр-бор, А к утру – прощай, Дед Мороз!
В Устюге Великом минер Ледяной взрывает торос.
Скоро зачихает буксир И потянет баржу на юг.
Так что не пыли, командир, Это же мое все вокруг:

И вон тот массив, и сосна, Прущая стволом в небосвод...
Вот и наступила весна В сетке вологодских широт.

Ночью снег устроил сыр-бор:  Трасса лесовозная – в грязь.
И ругнулся старый шофер: Все, дружок, приехали – слазь!.
Грязь месить – ну что ж, не впервой... Утонули в ней сапоги.
Вешками дороги лесной
От соляра в лужах круги (3 раза).

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Предметы в сумерках теряют очертанья,
Меняют облик и пространственные рамки.
И даже пешка на какое-то мгновенье
Собой являет абсолютный образ дамки.
И даже если ты мне скажешь: До свидания,
Я это вечером приму, как приглашенье.
Так что лучше ничего не говори...

Предметы в сумерках легки и нестатичны,
Как бы расплывчаты и как бы чуть подстерты.
О, как прописаны в сухом прохладном месте
Гуашью серой дворовые натюрморты!
Мы страшно молоды и очень симпатичны,
Так отчего же нам ни быть с тобою вместе?
Этот вечер просто создан для любви...

А люди в сумерках – немного приведенья,
Совсем немного – на границе кругозора.
Все это так неуловимо, быстротечно,
Что, вероятно, завершится очень скоро.
Но если это остановится мгновенье,
То мы, наверно, будем жить с тобою вечно.
А чего нам, в самом деле, помирать?

Предметы в сумерках теряют очертанья,
Меняют облик и пространственные рамки.
И даже пешка на какое-то мгновенье
Собой являет абсолютный образ дамки.
И даже если ты мне скажешь: До свидания,
Я это вечером приму, как приглашенье.
Так что лучше ничего не говори...
Этот вечер просто создан для любви!

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

В этом городе дождь недоделанный,
В этом городе снег недопаданный.
А ночами здесь стонут демоны
Под затушенными лампадами.
А ночами здесь пахнет похотью:
Весь подъезд не спит, перетраханный.
За одной стеной бабы охают,
А за другой стеной девки ахают.

Этот город никогда не спит,
В этом городе всегда светло.
А за дверью жалобно скулит
Мое время, что давно прошло.

В этом городе жизнь черно-белая,
В этом городе смерть привычная.
А любовь моя ошалелая –
Для других почти неприличная.
Белым облачком наваждения
Мимо площади на рассвете мы
Проплываем, как приведения
Из неведомого столетия.

Этот город нам во след шипит
И машинами сигналит зло,
А за нами тихо семенит
Наше время, что давно прошло.

В этом городе нас не хватятся:
Мы – фантомы в чужих понятиях.
Ты замерзнешь в коротком платьице,
Я согрею тебя в объятиях.
И застынем мы, удивленные,
И забудем о сне и голоде,
В первый раз безнадежно влюбленные
В этом городе, в этом городе.

Этот город на семи ветрах,
Сухопутный порт пяти морей.
Наше время – на моих часах,
Наше счастье – у твоих дверей.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.