Мы разменяли 100 рублей
на сто бумажных голубей,
мы с честью вышли из вселенских переделок.
И вот живем в краю больниц,
державе скомканных страниц,
унылых лиц и перепутанных тарелок.

А ты чего, мой друг, не спишь?
Опять мешает спать Париж?
Ты зря грустишь: Париж - унылый городишко.
Там раз в неделю выходной,
там повар варит, шьет портной,
актер играет, а писатель пишет книжки...

А на Руси шофер такси
читает Саади на фарси
и ловит ночью Би-би-си заворготделом,
с утра в котельной сбросив пар,
играет Баха кочегар
и пишет пьесу санитарка между делом.

А ты опять всю ночь твердишь
мне про Париж. Да что Париж!
В Париже так же каплет с крыш и так же глухо
закрыты двери в поздний час,
как на Васильевском у нас,
ну а мартини -это та же борматуха...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Гораздо было проще умереть, достойней.
Но я зачем-то выжил в этой страшной бойне.
Судьба не подарила ни петли, ни пули.
Я не сидел на нарах - я сидел на стуле.

Я кушал эскимо, ходил по магазинам.
Не пичкали меня в психушке сульфазином.
В СИЗО меня не били сапогом по почкам,
Не запрещали оптом и не жгли построчно.

Пока другие шли толпою на Голгофу,
Я шастал без копеечки по Петергофу,
Бессмысленно глазея на дворцы и парки -
Бессменный часовой советской кочегарки...

Я знаю - это блеф, и что-то здесь нечисто,
Но обошли меня вниманием чекисты,
Не разглядели вовремя томленья духа.
Такая вот проруха. Эх, живи, Андрюха!

Наверно, было проще умереть, достойней,
Но я зачем-то выжил в этой страшной бойне.
Я выжил и опять пишу свои куплеты,
Но нет в моих куплетах ни тепла, ни света...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Улетели мысли прочь
из моей головушки.
Коротаю эту ночь
с Трегером у Левушки.
Миша травит про Афган
и клянет Берковского.
А в башке моей туман
от пива Жигулевского.

За окном горит луна,
как фонарик газовый.
Дома ждет меня жена -
Ольга Широглазова.
И мечтает об одном,
глядя в ночь потерянно:
чтобы я сгорел огнем
вместе с Львом Гальпериным.

А у Миши на лице
выраженье гордое,
будто он в Череповце -
как Шаляпин в Лондоне,
будто больше нет у нас
никого другого.
На часах - четвертый час,
а на душе - хреново...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Под зеленым шатром балагана проносятся дни.
Затянувшийся праздник похож на нелепый обряд.
Посмотри на меня, Коломбина, пока мы одни.
Я сегодня сниму навсегда свой дурацкий наряд.

Наш хозяин наденет берет с голубиным пером.
Он добьется: ему улыбнется алькальдова дочь.
Помолись за меня, Коломбина, я - твой верный Пьеро.
Я сегодня уйду навсегда в эту лунную ночь.

Над зеленым шатром балагана пьянящей волной
прокатился апрель и растаял за дальним мостом.
Посмотри на меня, Коломбина, пока ты со мной.
Я - твой верный Пьеро. Я сегодня устал быть шутом.

Наш хозяин споет под балконом куплет Фигаро.
Он добьется: ему улыбнется алькальдова дочь.
Помолись за меня, Коломбина, я - твой бедный Пьеро.
Я сегодня уйду навсегда в эту лунную ночь.

Мягкий бархат портьер защищает наш маленький дом
от чужих холодов, от чужого тепла и огня.
Посмотри на меня, Коломбина, пока мы вдвоем,
и забудь обо мне на пороге грядущего дня.

Наш хозяин вернется с невестой ночною порой.
Он добьется: к отцу не вернется алькальдова дочь.
Помолись за меня, Коломбина, я - твой бедный Пьеро.
Я сегодня уйду навсегда в эту лунную ночь.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Те, кто глядели, глядели, глядели,
вдруг проглядели, и мы полетели,
а мы вдруг решились
и отрешились
от суеты сует.
Белые крылья, гордая стая.
Время пробило, время настало.
К черту от жвачных,
нервных и мрачных.
Взмах - и привет!

А мы летим, летим, летим
куда хотим, куда хотим.
Можем туда, где вечно день,
можем туда, где вечно тень.
Пусть непривычно нам летать.
Нам привыкать - не привыкать.
Только бы крыльев не опалить, не обломать.

Кто-то вослед нам крикнул: Безумцы!
Вы же незрелы, вы же безусы.
Вот подрастете, что-то поймете -
можно в полет.
Ах, погодите, ах, не летите,
хоть на минуту притормозите.
Там же вам крышка...
Поздно, братишка!
Время не ждет.

И мы летим, летим, летим
куда хотим, куда хотим.
Можем туда, где вечно день,
можем туда, где вечно тень.
Пусть непривычно нам летать.
Нам привыкать - не привыкать.
Только бы крыльев не опалить, не обломать.

В небе вольготно, в небе привольно -
некому - смирно!, некому - вольно!.
Не по приказу, а добровольно.
К черту приказ!
Белые крылья, гордая стая.
Кто не летает - не понимает.
А вот уж стреляют и убивают нас.

За то, что мы летим, летим
куда хотим, куда хотим.
Можем туда, где вечно день,
можем туда, где вечно тень.
Кто-то ушел, кто-то придет.
И непрерывен наш полет.
Кто же там крикнул,
что мы не правы?
Наоборот!

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Я родился по утру
во серебряном бору.
Дали имя мне в миру - Анатолий.
Я шальные песни пел
и молился, как умел,
а окончить дни хотел в чистом поле.
Да не вышло у меня
смерть приняти от коня -
видно, бывшая родня постаралась...
Что ты, русская земля,
припасла сыночка для?
Не Голгофа - так петля
завязалась.

Я родился невпопад
под осенний листопад.
Жизнь подсунула бушлат
не по росту.
Никому не делал зла,
да кривая повезла
от родимого села
до погоста.
Ты не бейся, погоди,
птица белая в груди,
и с осины не гляди,
черный вестник.
Люди, в Бога душу мать,
не спешите отпевать,
разрешите доорать
свою песню.

Ведь из вашего окна
площадь Красная видна,
а из моего ни хрена -
только поле.
А чего в него глядеть -
только сердцу зря болеть:
все равно не помереть
мне на воле.
Гой ты, Русская земля -
пухом сыплют тополя.
И Голгофа и петля -
несерьезно.
Эх, уйти бы, да нести
песни грустные в горсти.
Ах ты, Господи, прости, -
слишком поздно...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

(из цикла Неизвестный Окуджава)

Когда мне невмочь  одному пересилить беду,
и не разгадать ни в какую отчаянья ребус,
я в синий троллейбус хочу заскочить на ходу -
ведь где-то же бродит по городу синий троллейбус.
Он мягко плывет через эту дождливую ночь,
стремясь подобрать горожан, потерпевших крушенье.
Но мне почему-то никак не желает помочь,
как будто и впрямь не имеет ко мне отношенья.

Скворчонок тоски шевелится в моей голове -
пернатый адепт затухающей авторской песни.
Я синий троллейбус ищу по безумной Москве.
Но я на Арбате, а он почему-то на Пресне.
Наверное, там затонул фестивальный корвет -
обломки гитар на просторах житейского моря...
И пять пассажиров, купивших в троллейбус билет,
гадают теперь - чем залить свое страшное горе.

Я молча иду сквозь разрывы ночных площадей.
И нет доброты в моем мрачном  усталом молчанье.
И все же я рад, что троллейбус увозит людей,
к которым и я прикасался когда-то плечами.
Последний троллейбус плывет по безумной Москве
и в дымке ночной навсегда от меня исчезает.
И боль, что скворчонком стучала в моей голове, -
Стихает, стихает, стихает...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Нагадала мне цыганка, что помру на поле брани
В день лихой от лютой пули я погибну молодым.
Я стою на поле брани - не убит, да и не ранен.
Мои пули просвистели и досталися другим.

Я один в своем окопе, а кругом лежат вповалку
Те, кому клялась цыганка, что он будет невредим.
И костлявая старуха удаляется вразвалку,
И плывет над полем брани сладковатый серый дым.

А другая нагадала, что я стану знаменитым,
Даровитым, именитым и с набитым портмоне.
Я живу под самой крышей - всеми брошенный, забытый,
Замордованный, забитый, не убитый на войне.

Не живу, а доживаю мне подаренные годы
И от каждой непогоды ревматически скриплю.
Две цыганки-молдованки, две крапленые колоды
Завертели, закрутили, замутили жизнь мою.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

(Себе, любимому...)

Мне бы вряд ли достался счастливый билет,
если б я предпочел в этой жизни балет -
ну, попрыгал бы я до 16 лет -
и шофером на автобазу.
Но я сделал единственно правильный шаг,
и гитару схватил, как Андреевский флаг.
И когда я на сцене, то каждый дурак
понимает: поет Широглазов.

К тридцати я добился всего, что хотел.
Ну, чуть-чуть попахал, ну, чуть-чуть попотел,
почирикал в гнезде, но зато полетел,
а другие - всю жизнь на насесте.
Полетал над землей, поглядел с высоты.
Как разводят мосты и марают листы,
да не вовремя вспомнил родные кресты
и решил окопаться на месте.

Приземлился, встряхнулся, расправил крыла.
Буду жить на равнине, была не была!
Есть какая-то прелесть в квадрате стола
и в уютном пятне абажура.
Но пока я летал и дарил наугад
книгочеям - сонет, обожателям - взгляд,
я забыл, что такое обыденный ад
и советская литература.

А равнинная жизнь - что ни день - суета.
Чуть протянешь ладони - кидают с хвоста.
Встретишь женщину  и понимаешь: не та...
Все банально, как в экспортной книге.
А друзья мне кричат гутен таг и шолом,
предлагают мне выпить и спеть за столом,
но как только облом, говорят: Поделом
и плетут за спиною интриги.

А равнинная жизнь - это грязный кабак,
где нелеп до смешного Андреевский флаг,
где на выцветших стенах написано фак,
а внизу - адреса и расценки.
И кидая в толпу свой божественный дар,
ты гадаешь, насколько велик гонорар.
А на полках искусства лежит твой товар,
ожидая покорно уценки.

Так для чего мне достался счастливый билет?
Лучше б я предпочел в этой жизни балет -
ну попрыгал бы я до 16 лет -
и шофером на автобазу.
Но я сделал дурацкий, неправильный шаг
и гитару схватил, как Андреевский флаг.
И стою, как дурак, и пою, как дурак,
и живу, как дурак, - Широглазов...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Пришла пора итожить то, что прожил,
вложить в аккорд прозрения печать,
да две струны, цепляясь о порожек,
звучат не так, как надобно звучать.
Чего ж еще - жена, семья, квартира,
давным-давно устроен скромный быт...
Но дребезжит моя шальная лира,
и жизнь за ней бездарно дребезжит.

Пока я жил, и пил, и пел на пару,
в знакомых кухнях струны теребя,
я так устал настраивать гитару,
а вслед за ней настраивать себя.
А нынче стал к себе я много строже
и сам себя пытаюсь откачать,
но две струны, цепляясь о порожек,
звучат не так, как надобно звучать.

И дребезжат расстроенные чувства,
и все труднее в северной глуши
найти себя на уровне искусства,
чтоб робко взять аккорд своей души.
Ну что б не жить - жена, семья, квартира,
давным-давно устроен скромный быт...
Но дребезжит моя шальная лира,
и жизнь за ней бездарно дребезжит...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

К 40 годам я свой мирок разрушу,
потому что дальше этот путь опасен,
потому что каждый норовит мне в душу
влезть и расписаться на душе: Был Вася.
Хорошо - один, а то и вместе с Машей...
Значит, будет эта надпись вдвое длиньше.
По большому счету на душе пропащей
не оставил надписи один Акиншин.

К 40 годам я разбредусь по свету
ножками своих магнитофонных дочек,
а самую любимую свою кассету
бережно и нежно уложу в платочек,
спеленаю ласково, свяжу потуже,
чтоб не просочились мои песни к воле,
чтобы не нашла моя дочурка мужа
и ушла из жизни, как когда-то Толик.

К 40 годам я опущусь морально,
выгоню на улицу остатки смысла.
Все, что напишу я, будет гениально:
если ненормально - значит, бескорыстно,
если бескорыстно - значит, то, что надо,
если то, что надо - значит, так и будет.
Ах, какие люди соберутся рядом,
ах, какие рядом соберутся люди.

К 40 годам мы соберемся вместе
все, кто не дожил до этой красной даты.
Мертвые поэты в заповедном месте
ждут, когда я их введу в свои Пенаты,
ждут, когда я глупый свой мирок разрушу,
чтобы на руины на мои однажды
забрести и начисто отмыть мне душу
и спасти навечно от духовной жажды.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Все почему-то думают, что я - богатый бездельник,
который от нечего делать рвет на гитаре струну.
А посему, разрешите представиться: я тот, кто всегда без денег,
я тот, кто мобилизован самим собой на войну.
Я тот, кому очень хочется выйти живым из атаки,
кому наплевать на звания - лишь бы выйти живым...
Но вновь мое подсознание меня посылает под танки -
такое вот состязание между мной и собой самим.

А все почему-то думают, что я родился в сорочке
в день Сорочинской ярмарки под крики местных сорок...
А я проклюнулся в камере,  когда мои первые строчки
безжалостно намотали мне первый лагерный срок.
Стихов колючая проволока была моей первой игрушкой,
баланды чужой поэзии я нахлебался всласть.
Ах, что там какой-то Раскольников с нелепой своей старушкой -
я ради удачной рифмы готов весь мир обокрасть.

А все почему-то думают, что я - замечательный малый,
поскольку способствую творчеством победе добра над злом...
А я, когда выпью лишнего, люблю затевать скандалы
и могу абсолютно беспочвенно человека назвать козлом.
Что-то такое делается с моей прекрасной душою,
когда мне весь вечер приходится чужой выслушивать бред...
А все почему-то думают, что все у меня большое:
сердце, душа, сомнения, раз я почему-то Поэт.

А мне как раз очень хочется быть маленьким и невидным
и слушать в зрительном зале чужой поэтический крик...
Считать свое существование чем-то весьма очевидным
и не мерить отрезки жизни количеством вышедших книг.
Как это, наверное, здорово - готовить к рыбалке снасти
и просить у жены прощение за свои смешные грехи...
А все почему-то думают,  что самое главное счастье -
маячить на сцене с гитарой и писать по ночам стихи.

Все почему-то думают,
о чем-то все время думают,
все думают, думают, думают
и никак не могут понять...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Павлик ушел во Дворец пионеров,
Саша ушел исправлять трояки,
кошка кемарит у шифоньера,
Оля задумчиво вяжет носки.
По телевизору - лыжные гонки:
наши не вышли в следующий круг.
Кухня, тетрадка, гитара в сторонке,
кофе, яичница, жареный лук.

Тихое зимнее утро субботы.
И хорошо на душе у меня.
Сытно, тепло. Ни долгов, ни работы.
И предвкушенье воскресного дня.
Вот ведь, случайное счастье приперло!
Оля в вязанье ушла, как в поход,
дети в заботах по самое горло.
Лишь у меня ни долгов, ни забот.

Кухня, тетрадка, гитара в сторонке.
Жизнь удалась. Лишь соседи внизу
давят эстрадой на перепонки,
шумно кончая под песни Алсу.
Но я веду себя скромно и мудро:
не обращаю вниманья на шум.
Я не испорчу субботнее утро.
И что-нибудь все равно напишу.

Что мне Алсу! Я великий, как Данте.
Все, что мне нужно, есть у меня:
кухня, гитара, немного таланта
и предвкушенье воскресного дня.
В окнах - зима и алсовые песни.
Но от меня это все далеко.
Я на два дня позабуду про Вестник,
хоть про него позабыть нелегко.

К черту дела! Я сегодня в полете.
Белые крылья шуршат за спиной.
Я, как Икар, полечу по субботе.
Ведь для того он и есть - выходной.
Громкий аккорд - и Алсу отдыхает.
Что там Алсу - отдыхает страна!
В тысячный раз на земле наступает
предпоэтическая тишина.

Павлик ушел во Дворец пионеров,
Саша ушел исправлять трояки,
кошка кемарит у шифоньера,
Оля задумчиво вяжет носки.
Нет никого в моем призрачном мире.
Гордо и вольно крылами шуршу.
И через час поплывет по квартире
песня, которую я напишу.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

От города А до города Б
14 верст по скользкой судьбе,
по хмурой судьбе сквозь злые слова
от города Б до города А.
Идет пешеход и сжигает мосты.
Условья задачи ужасно просты:
на сколько мостов обеднеет страна
от города Б до города А?

От города Б до города А
лишь высохший лес, лишь пни да трава,
да нервная жизнь в суете и борьбе
и в городе А и в городе Б.
Задача проста, да не ясен ответ:
дойдет пешеход до конца или нет?
Уж больно дорога трудна и крива
от города Б до города А.

А в городе А хмельная вдова
вразнос продает шальные слова.
А в городе Б сидят на трубе
и песни поют друзья по борьбе.
А он все идет через снег и туман,
задачник засунув в дырявый карман.
И звон колокольцев уж слышен едва
и в городе Б и в городе А.

От города А до города Б
14 верст по скользкой судьбе,
по хмурой судьбе сквозь злые слова
от города Б до города А.
Идет пешеход и поет о своем,
о том, как легко сквозь оконный проем
уйти навсегда, чтоб вернуться к себе
из города А и из города Б...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Мне сегодня не читается,
не спится, не мечтается
и денег не считается - хоть тресни!
Что-то в жизни намечается,
и в воздухе качается
назревший не ко времени вопрос:
А часто ли случается,
что наша жизнь кончается
посредством самодеятельной песни
и сердце истончается,
и радость омрачается
кончиною надолго и всерьез?

Я сижу и думу думаю -
тоскливую, угрюмую -
про жизнь и про игру мою в артиста...
Вот был недавно в Питере,
и мне сказали зрители,
что я - Митяев вылитый анфас.
Мне б вылить раздражение
на почве унижения
на первого попавшего таксиста,
а я сижу и думаю,
и черную тоску мою
глушу дурным портвейном Кавказ.

Ну ладно бы на Кукина -
родного сына сукина,
да ростом Алексеевич не вышел...
Или хотя б на Клячкина
с евонными подначками,
да больно уж Исаакович - еврей...
Томлюсь воспоминанием
и чую подсознанием,
что лучше я Митяева и выше.
Но мне сказали в Питере
безжалостные зрители:
Какой-то ты митяистый, Андрей.

Какой же я митяистый,
раз в этой жизни маюсь так,
но не фигней, а поиском ответов?
Ну как тут ни отчаяться,
раз в воздухе качается
очередной глобальнейший вопрос:
А часто ли случается,
что наша жизнь кончается
посредством нераспроданных билетов,
и сердце истончается,
и радость омрачается
кончиною надолго и всерьез?

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Паша из Харькова, родом из Липина Бора,
нам Киммерфельда поет, хитро щуря глаза.
А за спиной у него начинаются сборы:
если по поводу выпить - я, в принципе, - за!
Но земляка прерывать не охота, хоть тресни.
Ладно уж, выпьем попозже, от нас не уйдет!
Что и ценю в представителях авторской песни -
пьющий, мятущийся, но терпеливый народ...

Курим, сидим, подпеваем - пока что шутейно.
Но не взирая на сухость во рту у людей,
Паша из Харькова вдруг перешел на Дикштейна,
а у Дикштейна песен - как в море сельдей.
Паша, послушай, ведь с выпивкой жить интересней!
Но он не слышит меня, он поет и поет.
Что не люблю в представителях авторской песни -
пьющий, но слишком уж много поющий народ...

Паша из Харькова верит, что сила искусства
может сломить пресловутую тягу к питью.
Сколько в его исполнении трезвого чувства -
будто он - ангел из сводного хора в Раю.
Паша, кончай, ты - не ангел, не божий наместник!
Видишь: напротив тебя - перекошенный рот.
Что и боюсь в представителях авторской песни -
пьющий и изредка в морду дающий народ...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Снова стою
на эстраде дворца,
что-то пою
наподобьеСкворца.
Прошлый мотив,
позапрошлый куплет.
Рок-н-рол жив,
а я  - уже нет.

Сердце стучит
не в лад и не в такт,
громко урчит
желудочный тракт.
Стар и соплив,
и хочу в туалет.
Рок-н-рол жив,
а я - уже нет.
Пьяный басист
не попал по струне.
В публике - свист,
и так хочется мне
стойки штатив
швырнуть им в ответ.
Рок-н-рол жив,
а я - уже нет.

Стерла эпоха
меня в порошок.
Это не плохо
и не хорошо.
Просто я - миф,
я - блюзовый дед.
Рок-н-рол жив,
а я - уже нет.

Вот и окончен
концертный бедлам:
пульт обесточен,
басы - по чехлам.
Водки испив,
ухожу я домой.
Рок-н-рол жив,
и я - чуть живой.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

А у Лехи душа - взаперти.
Своим внутренним зрением
на стоящих на паперти
Леха смотрит с презрением.
Он стрижет свои рублики
трудовыми мозолями.
Он у нашенской публики -
между Кимом и Долиной.

Леха трет переносицу
и несет околесицу,
а душа его просится
к морю хоть на полмесяца,
он с концертами носится,
от бессилия бесится.
Он однажды напросится:
он возьмет и повесится.

А у Лехи жена - не жена:
так, какая-то женщина...
То она у него - княжна,
то опять - деревенщина.
Она свяжет ему носки
и наставит ему рога...
Леха только потрет виски
и запросит втридорога.

На концерт в общежитие
он придет в первой стадии,
то есть в легком подпитии
и в ужасной апатии.
Он посмотрит на зрителей -
как ЧК на предателей.
И споет им о Питере
и о питерской братии...

А у Лехи висит на стене
фотография Брежнева.
Он сегодня увидел во сне,
что все стало по-прежнему,
что опять полон дом гостей,
и гитара всю ночь грустит
о добре и подлости,
об уме и о глупости.

А наутро он бросится
вниз по узенькой лестнице
в эту жизнь, что проносится
мимо месяц за месяцем.
А соседи покосятся:
мол, ничего - перебесится...
Он однажды напросится:
он пойдет и повесится.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

От жажды творчества дрожа вы,
упрямо лезли в Окуджавы,
но у растерзанной державы
на Окуджав ослаблен нюх.
Как вы на слетах ни галдели -
вас ненароком проглядели,
а вы-то бабочку надели
и натренировали слух.

Снимите бабочку, друзья,
она вам очень не идет.
Вы в ней похожи на кретинов
в этот сумасшедший год.
Куда приятнее селедкой
самогонку закусить,
чем помаячить перед публикой,
а славы не вкусить...

А ну, друзья, положим вместе
на эту авторскую песню!
Ну не нужна она, хоть тресни,
в стране дурацких заварух.
Да нас давно уже имели
во все отверстия и щели.
А мы-то бабочку надели
и натренировали слух.

Снимите бабочку, друзья,
она вам очень не идет.
Вы в ней похожи на кретинов
в этот сумасшедший год.
Куда приятнее селедкой
самогонку закусить,
чем помаячить перед публикой,
а славы не вкусить...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Дорога. Купе. Паровозный гудок.
Оживший состав все живей и подвижней.
Куда я сегодня? На Дальний Восток.
А завтра? А завтра, возможно, на Ближний...

В окошке мелькнул и исчез навсегда
облупленный дом со знакомым подъездом.
Мне в городе этом не жить никогда.
Я в городе этом проездом, проездом...

Еще проводник изучает билет,
как криминалист - криминальные пули,
а люди, что долго махали мне вслед,
уже без меня облегченно вздохнули.

Да я бы и сам облегченно вздохнул,
избавившись от беспокойного гостя.
На третьи сутки гитарный разгул
не будит в душе ничего, кроме злости.

Курю, по привычке считая столбы:
четыре кэмэ на четыре затяжки...
И свежие пятна транзитной судьбы
уже промокнула судьба-промокашка.

Куда же я еду? Зачем мне туда,
в тот дальневосточный, заштатный, уездный?..
Мне в городе этом не жить никогда.
Я в городе этом проездом, проездом.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Ручаюсь: вы не видели
меня в момент писания.
У вас, родные зрители,
другое расписание.
Когда пишу я песенки
уверенной рукой,
вы пьяные по лесенке
взбираетесь домой.
Вы пьяные по лесенке
взбираетесь домой,
как горестные вестники
в полковничий покой.
Вам не отрубят голову -
ведь вы отец и муж...
И даже сунут голого
вас под холодный душ.

Я слышу, как вы шаритесь
за стенкою по комнате,
с похмелья злого маетесь
и ничего не помните.
Ах, полноте, мучения
вам эти ни к чему -
сплошные огорчения,
сплошные почему...
Сплошные огорчения,
сплошные почему -
все это от учения
неведомо чему.
Забыть о том, что минуло,
его на свете нет -
вот от Отца и Сына вам
божественный совет.

И вы забыли многое.
И я б забыл, но ранее,
увы, даны от Бога мне
другие указания.
И как гостей на саммете,
и как в миру идей,
во мне так много памяти
и вашей и моей.
Во мне так много памяти
и вашей и моей.
А вы меня не знаете
и говорите: Пей!
Наверно, это здорово -
вот так поить с плеча,
не усмиряя норова,
души не щекоча.

Как жаль, что вы не видели
меня в момент писания.
Для вас проблема быть - не быть -
вопрос естествознания.
А я, родные зрители,
от вас идя домой,
очнулся в вытрезвителе -
замерзший и больной.
А после вытрезвителя
я шел домой полдня.
Прохожие презрительно
смотрели на меня.
Я мучился отрыжкою
и сдерживал струю.
И память нес под мышкою -
чужую и свою.

А после струны пальцами
все утро пачкал кровью я.
И это называется
у бардов предисловие.
А коль до послесловия
сумеешь доползти -
всю кухню свежей кровью ты
измажешь по пути.
Ручаюсь: вы не видели
кровавого письма.
Для вас, родные зрители,
стихов моих тесьма
не заструится коброю,
не свяжется в петлю...
Ах, милые, ах, добрые,
я очень вас люблю!

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Наступит весна, и апрельский палач
поставит меня на стул.
И я, озверев от своих неудач,
возьму и уйду в загул.
Оранжевый галстук повиснет в тоске
на шее моей петлей.
Я водки купив в затрапезном ларьке,
вплыву в затяжной запой.

Вот тут и начнется:
вино заструится рекой.
И площадь качнется,
и Ленин махнет мне рукой.
И может удастся мне снова
достичь состоянья такого,
какого легко достигал я
тогда, в молодые года.

Найду телефоны друзей и подруг,
сброшу дела с плеча.
В давно надоевший тусовочный круг
кинусь я сгоряча.
Там грязные стопки, бычки на столе,
а под столом салат,
там люди, с которыми я по земле
ходил много лет назад.

Там кто-то по кругу
гитару пустить норовит,
там ставят в заслугу
все то, что мне ставят на вид,
там тело мое на диване
застынет в безумной нирване
И кто-то задумчиво скажет:
Пошарьте в его партмане.

Минует гроза, и шальная слеза
стечет по морщинам тайком.
Меня мудаком назовут за глаза,
в глаза назовут чудаком.
Мне выставят счет нанесенных обид
и скажут злорадно: Плати!.
И кто-то, наверно, меня не простит,
в ответ на мое прости.

Когда мы вернемся,
разлуку изъяв из груди,
мы вам улыбнемся
и скажем, что все позади.
И, может, удастся нам снова
достичь рубежа неземного,
который легко достигался
тогда, в молодые года...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

АУТОТРЕНИНГ

Сомнения отринув, откинув и поправ,
Я распрямляю спину и исправляю нрав.
Я выглажен и сглажен, отважен и речист.
И даже чуть вальяжен, как, скажем, футболист.
Футбольная походка пружинсито-сложна.
И никакая водка мне нафиг не нужна.
Я вовремя разбужен, надушен и одет.
И всем на свете нужен от кепки до штиблет.

Меня заметишь сразу и выдохнешь с трудом:
Да это Широглазов свой покидает дом!
Глядите, как раскован! Смотрите, как хорош!
Ну, где еще такого хорошего найдешь!
А я иду неспешно – успешен и красив.
Несу себя как внешность через жилой массив.
И вдоль дороги дамы пророчат мне успех:
Ты самый, самый, самый особенный из всех!

Ну что же, вывод ясен и бесполезен спор:
Конечно, я прекрасен и дьявольски хитер,
Отважен, как Коперник, коварен, как змея.
Я сам себе соперник и сам себе судья.
Иду по тротуару под восхищенный стон.
Подайте мне гитару, я сделаю шансон.
Не может Широглазов на публике молчать.
Ну, и, конечно, сразу меня начнут качать.

Сомнения отринув, откинув и поправ,
Я распрямляю спину и исправляю нрав,
Давлю в себе по капле холуя и раба,
Участвуя в спектакле по имени Судьба.
Все реже, реже, реже отчаянье и страх.
Я снова на манеже в помаде и цветах.
Свиданья назначайте, не источайте злость,
Встречайте и качайте, пока не началось....

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

А вы говорите :зима. Да какая там зима,
когда прогноз погоды утешителен весьма?
А вы говорите: январь. Да какой там к черту январь!
Поверьте - проверьте,
наверное, врет ваш настенный календарь.

А вы говорите: снега. Да какие там снега,
когда все дороги - как реки,
а тротуары - берега?
А вы говорите: кошмар. Да разве это кошмар!
Вы слышите, слышите, слышите -
у виска поет комар.

Весна, весна, весна, весна
нежданная, бессрочная.
Уже канава сточная
до краюшков полна.
Весна, весна, весна, весна
внезапная, восточная.
И в скважину замочную
весенняя луна видна.

А вы говорите: ну да...
Да ладно вам, ерунда.
Ну что вы, не видите, черти -
на реке не стало льда.
А вы говорите: да ну,
откуда бы ждать весну,
наверное, кто-то на небе
нечаянно взял, да и заснул.

А вы говорите: ну вот,
теперь все куда-то плывет.
Какой же вы, право, ребята,
недоверчивый народ.
А вы говорите: кто знал?
А вы говорите: Бог дал...
А знаете, знаете, знаете -
ведь это я ее предсказал.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.