Тебя убили в тридцать три -
Без объяснений, без причины...
Так что же, слёзы, мам, утри
От сына горестной кончины.

Я знаю, мама, нету слов,
Чтоб рассказать всю боль утраты,
И, к сожаленью, нету слёз,
Как нету в смерти виноватых...

Он никому не делал зла,
Любил стихи и запах леса...
Рука с ножом его нашла:
Кому-то с ним вдруг стало тесно...

Он не прожил ту грань Христа,
Которой так боятся люди,
Ему бы жить да жить до ста,-
Но только в памяти он будет...

Ты панихиду не служи:
Он не любил церковных пений,
А в жизни музыкантом был -
И слушал музыку мгновений...

Нет, мама, не помочь ничем,
И злой беды уж не исправить:
Твой сын - мой брат - ушёл совсем,
Нам остаётся только память...

Тебя убили в тридцать три -
Без объяснений, без причины...
Так что же, слёзы, мам, утри
От сына горестной кончины.

Ой, в тюрьме той сыро, холодно,
Под ногой песочек.
А молодой жульман, жиган-жиганок,
Начальничка просит:

- Ты, начальничек, ключик-чайничек,
Отпусти на волю!
Дома скурвилась, дома ссучилась
Милая зазноба.

А начальничек, ключик-чайничек,
Не дает поблажки.
А молодой жульман, жиган-жиганок,
Гниет в каталажке.

- Я пущу тебя на волюшку -
Воровать ты будешь.
Ты напейся воды холодненькой -
Про любовь забудешь!

Пил он ту воду холодную,
Пил-не напивался.
Полюбил он раскрасавицу -
С нею наслаждался.

Ходят с ружьями суки-стражники
Днями и ночами.
А скажите вы, братья-граждане,
Кем пришит начальник!

Течет речка по песочечку,
Моет золотишку.
А молодой жульман, жиган-жиган ок,
Заработал вышку!

Я цыганка молодая,
Звать меня Маруся.
Дайте мне того, ох, начальничка -
Крови я напьюся!

В этой маленькой облаве
Наш Ванюша попал,
Окруженный легашами,
В уголовку шагал.

Привели, посадили,
Сперва думал - шутя.
А потом объявили:
- Расстреляют тебя!

Двери камеры открылись,
Входит шайка палачей,
И Ванюшу потащили
К смертной казни своей.

Только вышли в переулок,
Кто-то крикнул: Беги!
Двадцать пуль ему вдогонку,
Семь остались в груди.

А наутро в переулке
Труп Ванюши нашли.
Он был в кожаной тужурке,
На ногах сапоги.

Забодали мы тужурку,
Забодали сапоги
И купили по поллитру,
На поминки пошли.

На столе лежит покойник,
Ярко свечи горят.
Это был убит разбойник,
За него отомстят.

Разузнал о том поселок,
И проведала шпана.
Семь легавых утопила
За Ванюшу-вора.

Три гудочка прогудело,
Все уж с фабрики идут.
А семь легавых в это время
На кладбище везут.

Ты плыви, моя лодочка блатная,
Куда тебя течением несёт.
Воровская жизнь такая,
Нигде и никогда не пропадёт.

Воровка никогда не станет прачкой,
А урка не поставит нож на грудь,
Грязной тачкой руки пачкать -
Мы это дело перекурим как-нибудь.

Наш домик под лодкой у реки,
Вода по камешкам течёт.
Не работай каждый день,
В нашей жизни всё это почёт.

От любви окутан ароматом,
Заикался, плакал и бледнел.
Ах, любовь, ты сделала солдатом
Жулика, который прогорел.

И погорел он из-за этих глазок,
Погорел он через этих глаз!
Ах, судьба, ты знаешь много сказок,
Но такой узнать не привелось.

А теперь в окопе сером, длинном,
К сердцу прижимая автомат,
Вспоминает девушку любимую
Бывший урка - Родины солдат.

Где ты, дорогая, отзовися!
Бедный жулик плачет по тебе.
Ведь кругом нетлеющие листья
Шевелятся в прохладной полутьме.

А, может, фраер в галстуке богатом,
Он тебя целует у ворот.
Но судьба смеется, и напрасно -
Жулик все равно домой придет.

И он придет с победой, громкой славой
С орденами на блатной груди.
Но тогда на площади на главной
С букетами цветов его не жди.

Ты помнишь чудный, ясный вечер мая
И луны сверкающий опал?
А помнишь, целовал тебя, родная,
Про любовь, про ласки толковал?

Ещё под саваном тугим в чужих морях не спишь ты,
Ко мне - я верю - ты придёшь, не знаю лишь когда...
У Геркулесовых столбов дельфины греют спины,
И между двух материков огни несут суда.

Ещё под чёрной глубиной морочит нас тревога,
Вдали от царства твоего,- от царства рук и губ...
И пусть пока твоя родня меня не судит строго,
И пусть на стенке повисит мой запылённый лук.

У Геркулесовых столбов лежит твоя дорога,
У Геркулесовых столбов теперь мой Одиссей...
Тебя забыть я не могу - во мне твоя тревога,
Я платьев чёрных не ношу, ты в этом мне поверь.

У Геркулесовых столбов лежит моя дорога,
У Геркулесовых столбов, где плавал Одиссей.
Меня забыть ты не спеши, ты подожди немного,-
И чёрных платьев не носи, и частых слёз не лей...

Ему хотелось очень выпить,
Ему хотелось закусить.
Хотелось встретить лейтенанта
И глаз подлюке погасить.

Однажды ночью он сменился,
Принёс бутылку коньяку.
И возносился, возносился -
До потемнения в мозгу.

Деревня древняя Ольховка
Ему приснилась в эту ночь:
Сметана, яйца, и морковка,
И председательская дочь...

Затем он выпил на дежурстве,
Он лейтенанта оттолкнул!
И снилось пиво, снились воды -
Как в этих водах он тонул.

От любви окутан ароматом,
Заикался, плакал и бледнел.
Ах любовь, ты сделала солдатом
Жулика, который погорел.

Погорел он из-за этих глазок,
Погорел он из-за этих глаз!
Ах судьба, ты знаешь много сказок,
Но такую слышишь первый раз.

А теперь в окопе сером, длинном,
К сердцу прижимая автомат,
Вспоминает о своей любимой
Бывший урка - Родины солдат.

Где ты, дорогая, отзовися!
Бедный жулик плачет по тебе.
А кругом желтеющие листья
Падают в прохладной полутьме.

Может, фраер в галстуке богатом,
Он тебя целует у ворот.
Хоть судьба смеется над солдатом,
Жулик все равно домой придет.

Он придет с победой, громкой славой,
С орденами на блатной груди.
Но тогда на площади на главной
Ты его с букетами не жди.

А дело было вечером
И делать было нечего;
Мы с Лёвой лихо начали игру:
Сначала Лёва с Катею
Играли в телепатию,
А мы с Марусей резались в буру.

Потом нашлась бутылочка;
Давай-ка выпьем, милочка!
И тост предложен был - на брудершафт.
А после поцелуйчиков
И скушанных огурчиков
Мы принялись нащупывать ланшафт.

Потом пошли лобзания
И нежные признания.
- По коням! - громко крикнул командир.
И только оседлали мы:
За Родину, за Сталина,
Как нас звоночек в двери пробудил.

Судьба пошла в амбицию:
Приехала милиция -
Соседи постарались застучать.
И он нам под расписочку
Вручил тогда подписочку
И на работу выгнал нас тотчас.

Хоть сколько голосили мы,
Что не было насилия,
Но мент махнул на нас тогда рукой.
За то, что мы чудачили,
За то, что мозги пачкали,
И с миром нас отправили домой.

Я каждый день, я каждый день хожу больной,
Все говорят, мол, не больной он, а хмельной!
Его бы надобно в больничку положить,
А то ему до магазину не дойтить...

До магазина, говорю,- эх, далеко,
Идите вы, меня оставьте одного,
Ох, дайте мне вы бормотушечку допить,-
Я буду вашу мамочку любить!

Кошмары дикие мне снятся поутру -
Как будто двести грамм я выпить не могу.
Сосед смеётся над моим нелепым сном -
Мы шесть бутылок выпиваем с ним вдвоем!

- Я не советский,
Я не кадетский,
А я куриный комиссар -
Я не расстреливал,
Я не допрашивал,
Я только зернышки клевал!

Но власти строгие,
Козлы безрогие,
Его поймали, как в силки.
Его поймали,
Арестовали
И разорвали на куски.

Цыпленок жареный,
Цыпленок пареный
Не мог им слова возразить.
Судьей задавленный,
Он был зажаренный...
Цыпленки тоже хочут жить!

Кончилось лето, осень настанет,-
Только во мне твой нежный образ не увянет,
Все дни и ночи ты предо мною,-
И я как прежде существую лишь тобою!

Только не знаю, где ты всё бродишь,-
Может быть, радость без меня теперь находишь...
Мысль об этом меня погубит
И злую ревность у меня в душе разбудит,-
Ревность разбудит, душу погубит...

Вот так и жить мне - в муках печали,-
Пусть же никто подобной муки не узнает!
А я останусь лишь сам с собою,-
Но как и прежде - ты в мечтах всегда со мною!

Только не знаю, где ты всё бродишь,-
Может быть, рядом радость без меня теперь находишь...
Мысль об этом меня погубит
И злую ревность у меня в душе разбудит,-
Ревность разбудит, душу погубит...

Унёс навсегда в могильную даль,
Унёс без сомненья и слов,
Оставив матери боль и печль
Да горе материнских снов.

Чёрный туман, ты как лютый зверь
У сына отнял отца.
Всё в тебе самом - ложь и обман,
Твоего не видно лица.

Ты как призрак бродишь среди людей,
Ты как острый коварный меч.
Но готов поклясться жизнью своей,
Что тебе себя не сберечь!

Пролетят года, прошумят века,-
Ты уйдешь в былое, как тень.
С лютой злобой увидишь издалека
Светлый ясный солнечный день.

И тогда над Невой будет плыть туман,
Только будет туман другой,-
Тот туман для любви и для жизни дан,
Тот туман - он не враг, он свой.

Но сегодня ты отнял друга у нас,
Молодую ты жизнь отнял,-
Пролетел чёрной тенью в какой-то час,
Чтоб тебя никто не видал.

Я сегодня стихов не могу писать,-
Больно видеть жизни обман.
Я сегодня на Бога готов роптать,-
На душе моей чёрный туман...

Поварам снятся сладкие блюда,
Официантам - ножи и посуда,
Алкоголикам - пробки-бутылки,
А обжорам - ножи, ложки: вилки,

Ворам снятся карманы, запоры,
Хулиганам - шалманы, притоны,
Пастухам снится чистое поле,
Заключенным - свобода и воля.

Бабам снятся резинки-застежки,
Мужикам - их красивые ножки,
Ну а если мужик непутёвый,-
Снится дрын суковатый, дубовый.

Ну а что же милиции снится?
Постеснялся я к ним обратиться,
Пусть тот сон остаётся в секрете,-
Нет милее свободы на свете.

Подъехала карета,
В карете места нету -
Мертвые там от винца,
Ламца-дрица-оп-ца-ца!

Вот народ какой упрямый!
Я не мертвый - просто пьяный.
Раздавил я полбанца,
Ламца-дрица-оп-ца-ца!

И в руках я, хоть и пьян,
Все сжимаю чемодан.
В чемодане там маца,
Ламца-дрица-оп-ца-ца!

Вот кидают на носилки,
Волокут до вытрезвилки
Два какие-то юнца,
Ламца-дрица-оп-ца-ца!

Рано утром я очнулся,
К чемодану потянулся.
Что такое? Где маца?
Ламца-дрица-оп-ца-ца!

Говорят: Твое печенье,
Что без сахара варенье.
Мол, плевались без конца,
Ламца-дрица-оп-ца-ца!

Свой таскаешь чемодан,
Чтоб обманывать славян.
Будем брать тя, подлеца,
Ламца-дрица-оп-ца-ца!

Кавалеры приглашают дамов!
Там, где брошка, там перед.
Две шаги налево, две шаги направо,
Шаг вперед и поворот.

Дамы, не сморкайтесь в занавески!
Это неприлично, вам говорят.
Это неприлично, негигиенично
И несимпатично, вам говорят.

Кавалеры, не держите дамов
Ниже талии, вам говорят.
Это неприлично, негигиенично
И несимпатично, вам говорят.

Дамы, приглашайте кавалеров!
Там, где галстук, там перед.
Две шаги налево, две шаги направо,
Шаг вперед и поворот.

Дамы, дамы, помогите Боре!
Помогите Боре, вам говорят.
Он наделал лужу прямо в коридоре -
Шаг вперед и две назад.

Дамы, дамы, не вертите задом!
Это не пропеллер, а вы не самолет.
Это неприлично, негигиенично
Шаг вперед и поворот.

Адик Рабинович, я имею выйти,
Я имею выйти, вам говорят.
Адик Рабинович, вы мне замените,
Шаг вперед и две назад.

Это школа Соломона Кляра,
Школа бальных танцев, вам говорят.
Две шаги налево, две шаги направо,
Шаг вперед и две назад.

Выросла дочка на славу - стройна и красива.
Волны взрастили ее, как родное дитя.
Пела, смеялась, резвилась, как чайка над морем,
Только она далеко от Судьбы не ушла.

Как-то зашли к рыбаку за водою напиться,
Четверо юных, средь них был красавец один -
Черный красавец со злою, но дерзкой улыбкой,
Руки в перстнях, словно был он купеческий сын.

Чудный красавец последним из кружки напился.
Кружку взяла и остаток воды допила.
Так и пошло - полюбили друг друга на воле:
Черный красавец и юная дочь рыбака.

Часто они уплывали в открытое море.
Море им пело любимые песни свои,
Волны и ветер их буйную страсть охлаждало,
Скалы морские служили приютом любви.

Старый рыбак поседел от тоски и печали:
Дочка, опомнись! Твой милый картежник и вор.
Он ей сказал: Берегись, берегись, Катерина!
Лучше убью, но не выдам тебя на позор.

Девушка Катя смеяться и петь перестала,
Руки упали и пала на личико тень,
Пальцы и губы себе она в кровь искусала,
Словно шальная, ходила она в этот день.

Однажды отец возвратился из города поздно.
Дочка, - сказал он, - конец молодцу твоему.
В краже поймали. Пойди погляди, коли любишь.
Там и убили, туда и дорога ему.

Девушка Катя, накинув платок, убежала.
Город был близко, и возле кафе одного
Толпы народу... Она их с трудом растолкала,
Бросилась к трупу, целуя, лаская его.

Чудный красавец лежал уже там,
Словно заранее чувствовал свой смертный час-
Руки скрестивши, как <нрзб> птицы,
Злая улыбка скользила на нежных устах.

Девушка встала и, бросив проклятье народу,
И не дождалась той новой, печальной зари,
Белое платье надела и, словно невеста,
Бросилась в море с ближайшей высокой скалы.

Шутки морские порою бывают жестокими...
Жил-был рыбак с черноокою дочкой своей.
Дочка угроз от отца никогда не слыхала -
Крепко любил ее старый рыбак Тимофей.

Эта девушка красива так была!
Проводить меня до дому позвала.
Я не в силах был красотке отказать
И пошел ее до дому провожать.

Ночка темная - ни звезд и ни луны.
Незнакомою мы улицею шли,
В незнакомый переулок завела
И три раза громко свистнула она.

- Что за дикий свист? - красотку я спросил.
Но вопрос мой слишком поздно задан был -
В темноте мне кто-то съездил по зубам,
Пиджачишко с меня новенький содрал.

Она шепчет: Ты не бойся, ангел мой!
Ты проваливай без шухера домой.
Я летел быстрее пули из ружья,
Все прохожие глядели на меня.

Вот, ребята, я даю совет сейчас:
Бойтесь девок провожать у поздний час,
А коль проводишь, тогда жалобно не вой -
Побежишь домой раздетый и босой.

Это было в парке летом над рекой.
Познакомился я с девушкой одной.
А губки бантиком, а глазки - два огня!
Сердце сразу защемило у меня.

Просила она, чтоб я песню ей спел.
Я запел и она зарыдала.
Кони мчались стрелой словно ветер шальной,
Словно сила нечистая гнала.

Вдруг казачий разъезд переехал нам путь,
Наши кони, как вкопанные, встали.
Кто-то выстрелил вдруг прямо в девичью грудь,
И она, как цветочек, завяла.

Перед смертью она рассказала мне все,
Как из лагеря ночью сбежала.
Коль не смерть бы моя - я бы стала твоя,
И навеки твоею осталась...

Видишь, парень, вдали холм высокий стоит,
Холм высокий, поросший травою?
А под этим холмом крошка-девушка спит,
Унеся мое сердце с собою...

Ой, играй, гитара семиструнная,
Пой, гитара верная моя!
В жизни я любил одну лишь девушку,
Да и то была мне неверна.

Незаметно пара показалася.
Не поверил я своим глазам:
Шла она, к другому прижималася,
И уста тянулися к устам.

Хмель мою покинул вмиг головушку.
Из кармана выхватил наган.
Выстрелил семь раз в свою зазнобушку,
А в ответ услышал: Хулиган!

Эх, зачем былое вспоминается?
Эх, зачем тоска волнует грудь?!
Пой, гитара! Плачь, гитара милая!
Что прошло, того уж не вернуть.

Левая знакомая дорога -
Вся она травою поросла,
И по ней не ходят больше ноги,
Знать, дорога к гибели легла.

Правая знакомая дорога;
Был парнишкой - я по ней ходил,
Но дошел до берега крутого,
И меня старик остановил:

- Я паромщик старый и бывалый.
Ты постой, парнишка, погоди.
Лучше ты иди прямой дорогой -
Там найдешь ты счастье впереди.

Так всю жизнь я шел прямой дорогой,
Шел к труду, а счастья не искал
И всю жизнь мечтал о переправе -
На тот берег, где я побывал.

Долго-долго длилась та дорога,
Я тебя, родная, повстречал.
Молод был, и сильны были ноги -
Мне тогда не нужен был привал.

А теперь больной я и разбитый,
И виски покрыты сединой.
Встретишь меня, спросить: Тот ли милый,
Что всегда когда-то был со мной?

Скажешь мне: Пойдем одной дорогой.
Я в слезах тебе отвечу - нет.
Похороним здесь, на перекрестке,
Нашу дружбу, счастье юных лет.

Я больной, разбиты грудь и ноги,
Пред собой я вижу три пути...
И стою один на перекрестке
И не знаю, мне куда пойти.

Люби меня, детка, покуда я на воле,
Пока я на воле - я твой.
Судьба нас разлучит, я буду жить в неволе,
Тобою завладеет кореш мой.

Я вор и бандит из преступного мира,
Меня ведь очень трудно полюбить.
Не лучше ль расканаться нам по своим хавирам,
Друг друга навеки позабыть.

Ты будешь богата и, может быть, счастлива,
Я ж нищий бродяга и вор.
В шикарной карете тогда проедешь мимо
И ты не заметишь мой взор.

Я буду лежать на тюремной кровати,
Я буду лежать, умирать,
А ты не придешь, моя милая детка,
Меня обнимать, целовать.

Я объяснять тебе не стану что-то вновь 
И обвинять: Что ты наделала со мною? 
Ты с увлеченьем перепутала любовь, 
Ты не должна быть, вероятно, вот такою. 
Я виноват, что создал девочку в мечтах, 
Что подарил тебе любовь без колебанья. 
Любовь с мечтами потерпели снова крах, 
А мне остались только горькие страданья. 

Я оказался для тебя одним из тех, 
Что пред тобой всегда сменялись чередою. 
Да ты сейчас и не припомнишь всех, 
Что в свое время жили лишь тобой одною... 
А мне урок, пускай жестокий и больной - 
Я был наивен, словно мальчик в восемнадцать, 
Мне показалось, что я снова молодой. 
Теперь придется за ошибки рассчитаться. 

Но я не буду выть, как месячный щенок, 
И проклинать с тобою прожитое время. 
Пусть эти строчки - нашей близости итог, 
А боль и горечь - то мое лишь только бремя... 
А что скрывать - я не хочу, но сохраню, 
Чего хранить не стоило б, конечно: 
Твой образ я из памяти гоню, 
Но только тщетно - оно там будет вечно... 

А на прощанье даю тебе совет 
(Хотя зачем? Ведь ты уже чужая!): 
Не зажигай ни в чьих сердцах подобный свет, 
Поверь, расплата слишком дорогая. 
Живи спокойно, обывательницей стань. 
Ты не увидишь больше страсти нашей омут. 
Чего ты стоила? Я чувствам отдал дань, 
А ты тихонько перейдешь к другому... 

И пою вам я песни эти
В век тревожный у нас, словно океан.
И рыдают, словно дети,
Стар и млад - каждый рад слушать их подряд.

Пусть летят они по свету,
Эти песни мои, словно соловьи,
Те сердца зовут к ответу,
Кто забыл или смыл соль родной земли.

Может, как-то спозаранку
Песнь моя или часть, или хоть словцо
Прилетит на Молдаванку,
Чтобы сесть иль упасть в ее пыль лицом.

Я родился на границе,
Но отец мой и мать любили повторять:
- Будь, сыночек, будто птица,
Чтоб уметь песни петь и в мечтах летать.