Симеон не может умереть:
он Христа покудова не видел.
Дверь в его холодную обитель
смерть никак не может одолеть.

Что же за тревога Симеону?
Он хоть стар - пожить еще не прочь,
аккуратно счет ведет поклонам,
молится и молится всю ночь.

И снедает тайная мечта
праведника в тишине обители:
вот бы никогда ему не видеть
этого блаженного Христа.

Так бы он и жил, другим на зависть,
и на убыль не пошли б года...
Но над Вифлеемом показалась
как-то ночью новая звезда.

Сделались и четче, и ясней
очертанья пламени над свечкой.
Пастухи, забыв своих овечек,
принесли младенца из яслей.

Все, что дальше будет, знал заранее
праведник усердный Симеон:
в Иерусалимском Божьем храме
нового Христа увидит он,

и тогда возьмет его Господь
и зачтет молитвы и поклоны...
Ах, как не хотелось Симеону
покидать дряхлеющую плоть!

Но, когда к назначенному сроку
в храм внесли младенца, - пьян от слез,
Симеон, подумав: Будь ты проклят!-
вслух ему осанну произнес.

После вышел и не оглянулся,
промыслом Господним угнетен.
Той же ночью лег и не проснулся
праведник несчастный Симеон.

1994

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                   - 1 -

Простишь ли, Мария, мне звук опрометчивый тот,
который, два имени накрепко соединивши,
смятенного духа и  плоти  уродливый плод,
свободу однажды обрел - о, Мария, простишь ли?

Простишь ли заплеванный пеной морскою причал,
куда я тебя провожать выходил на рассвете,
где после с восходом луны осторожно встречал,
где мокрый песок да рыбацкие дряхлые сети

висели на белых от высохшей соли столбах...
Ты каждую ночь приплывала на узенькой лодке.
И весело было - избавить тебя от рубах,
себя - от тоски и от страха!..
Звериной походкой,

точнее - побежкой неслась за окошком луна.
В рыбацкой лачуге шарахались тени под лавки.
Простишь ли, Мария... Бокал азиатский вина
сильнее пьянил, чем теперешний спирт без разбавки.

Коптила свеча или лампа с плохим фитилем.
Под грязным стеклом рыжеватое морщилось пламя.
Лачуга казалась не то чтоб совсем кораблем -
скорлупкой рыбачьей, замученной в море штормами.

А море и правда штормило. Мы слышали, как
ломаются волны о берег, просоленный, крепкий,
как ветер кряхтит, отрывая от гор облака,
швыряя с размаху их в белые хищные гребни.

И не было в мире греха, что считался б грехом,
поскольку хозяйничал дьявол от тверди до тверди.
И весело, весело было - единым глотком
бокал осушить, ожидая рассвета, как смерти!

Простишь ли, Мария... Рассвет был изящен и сух.
Уже не штормило, и берег блестел от ракушек.
И было расстаться легко.
Только, названный вслух,
тот звук опрометчивый крепче вязал наши души,

чем узел морской.
Щекотнула губами висок,
толкнулась легко, заскользила - все дальше... все ближе...
Причал опустевший, заплеванный пеной песок,
да волны ленивые берег просоленный лижут.

Мария, Мария! Бывает - шумит за окном,
то ливень шумит, то следы заметающий ветер, -
покажется вдруг: это море царапает дно,
совсем не фонарь, а луна одуревшая светит.

И я в подоконник упрусь, припадая к окну,
и вижу: на белых столбах - полусгнившие сети.
И узкая лодка плывет, попирая волну.
Все дальше от берега, все - вдалеке - неприметней.

                   - 2 -

Шьет Мария рубаху себе из холста.
Над Марией ночная висит темнота,
неподвижна. Лишь пламени чуткая тень
чуть качнется порой - и поскачут со стен
тень Марии, холста, тень иголки в руке,
тень свечи, тень печи, тень кольца в потолке,
на которой качается тень колыбели.
Спит младенец. Ах как ему все надоели!

Как вы, Господи, все надоели ему!
Он проснется, уставится в теплую тьму,
что висит над Марией, над хижиной, над
колыбелью, над миром, который не рад
ни Марии, ни новой рубахе ее,
ни младенцу, над миром, что весь - забытье.
Что ему этот сморщенный отпрыск недельный?
И заплачет в своей колыбели младенец.

И Мария, склонившись. отложит шитье,
и качнет колыбель, и на чадо свое
поглядит, как на чудо, увидеть стремясь
эту легкую нить, эту дивную связь
меж младенцем, что страхом полночным влеком,-
и холодного берега черным песком,
и заплеванным пеной прилива причалом,
у которого лодку волною качало...

А когда за окном задрожит темнота,
и Мария рубаху дошьет из холста,
и полночные тени отпляшут свое, -
на мгновенье Марию возьмет забытье.
И она в небесах не увидит звезду
и волхвам не откроет. А те подойдут
и, тихонечко стукнув доскою дверною,
не услышав ответа, пройдут стороною...

1992-1993

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Один теоретический физик
любил пианистку одну,
ходил он за нею повсюду.
Она ж неприступна была.

Она никого не любила,
гнала от себя всех взашей.
Она говорила: Моим будет мужем
новый русский, крутой бизнесмен!

И теоретический физик -
пошел он, шатаясь, в кабак,
и там он по-свински напился
дешевым вином Каберне.

А утром проснувшись, он твердо
решил с Каберне завязать,
свою пианистку забыть навсегда
и в науку уйти с головой.

Уйдя с головою в науку,
он с горя такое открыл!..
И Нобелевским стал лауреатом.
Ему аплодировал мир.

Она же, на телеэкране
тот образ не сразу узнав,
сказала: Какая же дура была я! -
но поздно уж было рыдать.

И вот она пишет в столицу,
где он лауреатом живет;
у него - и квартира, и дача,
и новый Линкольн в гараже.

Но он до сих пор не женатый,
ее позабыть не сумел.
Ее фотокарточка в раме тяжелой
висит над кроватью его.

И вот она пишет в столицу:
Простите, была неправа!
Я вас уж давно полюбила,
да все написать не могла.

То не было шариковой ручки,
то денег бумагу купить...
Теперь же готова я к вам переехать
и верной подругой вам стать!

От радости он засмеялся
и в кассу быстрей побежал,
но вспомнил, что в кассу не надо:
ведь есть у него самолет.

На личном своем самолете
ее он в столицу привез,
и там они сразу же с ней поженились.
Им хлопал научный весь мир.

А свадьба была в ресторане,
сверкал ослепительный зал.
Там были одни лауреаты
и пили вино Каберне.

...А утром в холодной постели
соседи два трупа нашли:
ее фотокарточка в раме тяжелой
сорвалася ночью с гвоздя.

Когда их вдвоем хоронили,
там был даже сам президент.
Он шляпу снимая, не плакал,
помощнику тихо шептал:

Ты их положи в мавзолее,
заместо былого вождя.
Пусть юные скауты ходят и смотрят,
какая бывает любовь!

27.05.1996

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Мой папа вышел из интеллигентов,
ушел в народ - и не вернулся к нам.
Мы с мамой мир делили пополам:
на нас, на папу - и на алименты.

И бешено тощали кошельки,
из кухни доносились матерки,
а коммунальных комнаток хамье
нам в щелочку кричало: Жидовье!

Меня не научили бить по роже,
а в доме, не просохшем от тоски,
как боги, появлялись мужики,
но друг на друга были дьявольски похожи.

И виновато прятали глаза,
и уходили, не глядя назад,
оставив нам продукты из КООП,
пустую тару по двенадцать коп.

Прошли года. Мы жили не без жира.
Мой папа эмигрировал давно
туда, откуда визы не дано
в края любые, при любом режиме.

И мама вслед за ним ушла, тиха,
испортив мне анкету впопыхах.
Я стал национальности лицо.
Бьют по лицу не только подлецов.

Был теплым вечер, словно ночь в Багдаде.
Разнузданно черемуха цвела.
Вещал нам про жидо-масонский клан
товарищ вовсе не для смеха ради.

Текли слова, как семечек лузга,
наш друг спасать Россию предлагал.
А я себе казался мертвецом
и прятал неславянское лицо.

Себя не выдал ни единым словом.
Но неужель сегодня, как и встарь,
опять кому-то музыкою став,
пойдут трещать пожарами погромы?

Я много видел разных молодцов
и тоже научился бить в лицо.
В себе хоть лютой злобы не коплю,
подонков я по-русски не люблю.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Нам кажется, что человек уходит,
а он себя в другой судьбе находит.
Как будто бы дорогу переходит:
нырнет себе в подземный переход

и, улицу так прострелив навылет,
он выйдет, на затылок шляпу сдвинет,
из портсигара сигарету вынет -
и время обретет иной отсчет.

Для нас оставшись долгим отраженьем,
он заново начнет свое движенье
в другом, уже не нашем измереньи,
в иных, уже не этих временах.

А мы над отражением уроним
слезу, и постепенно посторонним,
а если быть точней - потусторонним
он станет нам.

И в этом нет коварства никакого.
Он проживет и трезво, и толково,
а может быть, смешно и бестолково
свой путь пройдет.

И не волненье - только тень волненья
души его коснется на мгновенье:
ему приснится странное виденье -
дорожный знак, подземный переход.

Привычка размышлять не даст покоя.
Подземный переход - ах, что такое? -
И до мозолей лоб сотрет рукою,
и до утра - впервые - не уснет.

1994

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Обнимает теплою волной
ровное дыханье наших близких.
Вдоль дороги пестрою стеной
города стоят, как обелиски.

Время отставанья наверстав,
топлива порядочно ухлопав,
в город Брежнев тащится состав
с остановкой в городе Андропов.

Мы стоим, любуемся в окно,
как, с души сомнения отринув,
марширует в бани и кино
населенье города Устинов.

Раньше времени не морщи лба,
не грызи ни локоть, ни коленку:
нам с тобою выпала судьба
жить в прекрасном городе Черненко!

...Время все расставит по местам,
всех вождей - по весу и по росту.
Старые погосты залатав,
мы построим новые по ГОСТу.

И придет потоком с гор почет:
жизнь дожить, коль выбьемся в герои,
в городе, который не построен...
...............................

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Завалена сцена цветами,
и публика ходит винтом,
и женщин рыдающих стаи
в экстазе снимают пальто,

мужья или просто мужчины
спешат им поставить на вид...
А я озабочен одной лишь причиной:
не слишком ли я знаменит?

Обрызганный светом софитов,
обласканный ласкою глаз,
стою, до того знаменитый,
что мне неудобно за вас.

Эффектным своим туалетом
я ставлю, где надо, акцент.
Хороший подарок - бесплатный билетик
на мой персональный концерт.

Я с славою венчанный с детства,
и мне она очень к лицу.
Мой рейтинг покрыл президентский,
как бык покрывает овцу.

Когда б не фискальство фискалов,
когда б не пираты пера,
меня, без сомненья, узнала б Ла Скала,
ласкала бы Гранд-Опера.

Привстаньте, пожалуйста, с кресел,
скупую слезу уронив...
Я вам никогда не пою своих песен,
поэтому так знаменит!

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Долгие проводы - лишние слезы.
Осенью короток вечер и стыл.
Долгие проводы. Глупые позы.
Ты позабудешь - и я позабыл.

Ветер уносит надежды и шляпки.
Как тебе дышится на сквозняке?
Осень, и мухи откинули лапки.
Мокрый асфальт - словно лед на катке.

Скоро узор наморозят морозы
и на твоем молчаливом окне.
Льдом обернутся вчерашние слезы,
снегом - сугробы чужих простыней.

Все это будет... Но - Господи Боже,
муку свою удержи в кулаках.
Темной волной шелестит осторожно
ставшая несудоходной река.

1987

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Села муха на варенье...
Начинал свое творенье
начинающий поэт,
сочиняющий сонет.

Он зажег себе светильник,
он завел себе будильник.
Будут литься словеса
про любовь, про волоса,

про осенний дождик с ветром,
объясненья в стиле ретро,
про свечение свечей,
про течение речей.

Муха села на варенье...
Совершал поэт паренье.
Соблюдая верный стиль,
то смеялся, то грустил.

А грустить была причина:
жизнь поэта поучила
мелом губ и солью слез
из-за дамовых волос.

И себя считая вправе,
он над чувством мыслью правил
и писал, себя любя,
про сонет и про себя.

А потом - не против правил -
он чаек на печку ставил,
размышляя без надежд
про родительный падеж.

И печальный вздох дарил.
И судьбу благодарил
за мечтанья наяву,
за дешевую жратву...

1987

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Мой телефон молчит, как сука,
поджавши свой плетеный хвост.
Хотя б вполголоса, вползвука
он до меня тебя донес.

Хоть шелест твоего дыханья,
хоть смех. Хоть плач, в конце концов!
Не донесет. Его молчанье
насмешкой дышит мне в лицо.

Я ненавижу эту муку.
От воскресенья до среды
мучитель мой молчит. Ни звука.
Ни избавленья, ни беды.

А мне, чтоб вымолить прощенье -
ночами раздувать зарю.

Все кончится столоверченьем,
тебе я точно говорю.

Все кончится столоверченьем,
поскольку ведьма ты, а я
то странный ангел твой вечерний,
то тень неясная твоя.

Та тень струится по квартире,
то строчкой строчку зачеркнет,
то попоет в народном стиле,
то стол, и правда, крутанет

и духа вызовет, сурово
чтобы спросить с него в ночи:
- Мой честный дух, скажи хоть слово! -
Но тот молчит.

1994

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

А у меня сосед не спит.
Чего же он не спит?
А у соседа свет горит.
Чего же он горит?
Сосед выходит в коридор,
небритый и хмельной,
и непонятный разговор
заводит он со мной.

Из пачки тянет Беломор
и щурится на свет,
и очень странный разговор
ведет со мной сосед:
о том, что цены на вино
ужасно высоки;
о том, что не было давно
ни мяса, ни трески;

о том, что часто гаснет свет
и не идет вода...
И гнет, и клонит мой сосед
куда-то не туда.
Он говорит: Народ пошел -
ну сволочь, не народ!
И все, что было хорошо,
теперь - наоборот.

А я гляжу и не пойму,
куда же он гребет,
не то по роже дать ему,
не то наоборот.
А он все стонет про дела
и щурится на свет...

А от него жена ушла.
Вот и не спит сосед.

1983

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Разбоем пахла ночка.
Звезды осколок гас.
Как мать рожает дочку,
рожала память Вас.

Ваш профиль увлеченный
глядел куда-то вбок.
А я, не уличенный,
Вас только видеть мог.

Читали Пастернака,
курили без причин.
Побитою собакой
скулила ночь в ночи.

Как за иголкой нитка,
за Вами тень ползла.
На раскаленной плитке
варился некий злак.

И в комнате повсюду
такой царил покой...
Денек с другой побуду -
и снова на разбой.

1987

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Вот так и бывает: притащится поезд зеленый,
и выйдет дежурный, и желтый поднимет флажок.
Еще не успели остыть от пожатья ладони,
но поезд - на запад, а мы, брат, с тобою - восток.

И вроде бы каждый ничем тут особым не занят,
и вроде бы все семафоры открыты давно...
И все же уходит, уходит наш поезд на запад,
а мы остаемся. И это, наверно, смешно.

Пожалуй, смешно. Но смешнее, наверное, вдвое,
что в поезду - друг и он тоже на запад спешит.
Еще не остыла ладонь от пожатья ладони,
еще не устала душа от тревоги души.

...Потом - телефоны, потом - откровенья в конвертах,
потом - энергичное: Отпуск средине зимы.
Он правда, приедет. Он другом останется верным.
Он западом станет. Востоком останемся мы.

1986

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Мы были в Киеве. Стоял сентябрь-октябрь -
пора исходов, урожаев и кончин.
Мы были в Киеве, и потому хотя бы
нам было грустно без особенных причин.

Шурша страницами новейшего завета,
припав к теории изглоданным сосцам,
терзались практики, совет держа с Советом
у стен вельможных Мариинского дворца.

Мы были в Киеве, а Киев шел в загранку.
Разинув варежки, мы провожали клин.
Галдя по-птичьи, улетали эмигранты,
роняя перья преждевременных седин.

Стоял сентябрь-октябрь. Была непрочной вера.
Ленились дворники и улиц не мели.
И произнес вдруг Ленин голосом Бандеры:
Ласкаво просимо, кляти москали!

И от Крещатика, от Ленина опального,
от старой Лавры не надолго - навсегда -
увез троллейбус нас, шкатулка музыкальная,
рогами прочно подпирая провода.

Осень 1991

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Будет лето, станет жарко,
будет месяц отпускной.
Кто - с зеленою байдаркой,
кто - с зеленою тоской.
Кто в леса спешит, как будто
в тех лесах горит пожар...
А мы - в Лисью бухту,
где море Черное - зеленое, соленое!
Вы не были? А жаль!

Вперед, туда, к красотам Кара-Дага,
в благословенный Крым!
Мы едем туда на месяц,
а места занимаем за год
и загодя судьбу благодарим.

Море в бурю станет пегим,
хлынет на берег, соря,
и очутятся на бреге,
чешуей, как жар, горя
три лисицы, три собаки,
три занюханных бычка,
и крабы, и раки,
и тридцать три просоленных, провяленных
бывалых моряка.

Вперед, туда, к высотам Эчки-Дага,
в благословенный край!
Где рыба, как Черноморский флот,
под каким, непонятно, флагом
гуляет - только сети выбирай!

Там все склоны в плюш одеты,
как индийские слоны,
а все женщины - раздеты,
все мужья - разведены.
Там и в праздники, и в будни
пьют лишь Крымский портвешок...
А мы в Лисьей бухте
и коньячок, и водочку пивали
да и кое-что ишшо!

Вперед, туда, к красоткам черноморским,
в портвейно-крымский рай!
Там каждый, уезжая,
монеты в море швыряет горстью,
охота тебе - ныряй и собирай.

Вперед, туда!..

1994

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Играй, играй, дудочка!
Свети, свети, солнышко!
Сверкай, сверкай, реченька
серебряным донышком!

Лети, лети, ласточка,
не опали крылышки,
туда, где ждет весточки
солдатик мой рыженький.

Который год, милая,
который год, пташечка,
вокруг него смертушка
поклоны бьет страшные.

В чужой стране, милая,
в чужой войне, пташечка,
который год мается.
Лети к нему, ласточка.

...Играй, играй, дудочка!
Свети, свети, солнышко!
Сверкай, сверкай, реченька
серебряным донышком!

А где же ты, ласточка?
А где ж твои крылышки?
Под серым спит камушком
солдатик твой рыженький.

1983

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Высоки башмаки,
тяжелы подметки.
Берега без реки,
пьяница без водки.
Что ж нам жить-горевать?
Нет, никто не скажет.
Все одно - помирать,
все одно - поляжем.

От чужой стороны
до родной квартиры -
эх, дороги длинны
от войны до мира,
от весны до весны,
от земли до Бога...
У короткой войны
дальняя дорога.

Ну давай, не зевай,
серая скотинка!
Ах, чужой каравай -
мягкая срединка.
А вернемся домой,
отболят раны, -
будем шляться с сумой,
станем ветераны.

Снова в путь. Как-нибудь -
за царя, за веру.
И георгий на грудь,
станем кавалеры!
Что ж нам жить-горевать?
Никому не ясно.
Все одно - помирать.
Все одно - напрасно.

1984

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Нам не жить без войны ни теперь, ни потом.
Наши злые дела отольются в бетон.

Станет пеплом земля, станет кровью вода.
Нам не жить без войны не теперь - никогда.

Злобой вывернут рот молодого бойца.
Что он в жизни чужой понимает, пацан?

А ему понимать бы. Ему бы посметь
бросить мертвый металл, сплюнуть черную смерть,

за чужую беду не носить бы вины!..
Ни теперь, ни потом нам не жить без войны.

Будут вороны очи клевать, как зерно.
Будут черные тучи ходить ходуном.

Будут плечи дрожать от рыданий немых,
от сознания: Господи, это - не мы ль?!

И на старой дороге, рисующей даль,
будет вечно темнеть материнская шаль,

будет вечно рука осенять нас крестом.
Наши злые дела отольются потом.

Мы - проклятое племя. Спасения нет.
Всем нам лучше бы сгинуть на этой войне!

Чтоб других пацанов уберечь от войны.
И вины.
Да за что же - вины?..

1995

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Все б ничего, да кот на печи
холод почуял, жмется к теплу.
Ставней оборванной ветер стучит.
Мыши скребутся в темном углу.

Все б ничего, да пес во дворе
гостя почуял, рвется с цепи.
Ключ не найти, чтоб дверь запереть.
Дров не найти, чтоб печь затопить.

Все б ничего - нет силы в руках.
Сронит рука острый топор.
Все б ничего, да жизнь дорога.
Жизнь дорога, да топор остер.

1983

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Тронулся лед, господа!
Пора ледохода.
Снова менять поезда
на пароходы.
Вон под окошком сугроб
тает последний.
Снова менять гардероб
зимний - на летний.

Снег под шагами шуршит
жестью бумажной.
Время ускорить решит
бег черепаший.
И - до зимы - на чердак
зимние рамы.
Мне собирать чемодан,
слать телеграммы.

Тронулся лед, господа!
Мощно и плавно
льдины уносит вода
на переплавку.
Тронулся... Вот и ему
время настало.
Только вода почему
чище не стала?

...Я поплыву по реке,
выйду на сушу.
Легкий мой след на песке
волны нарушат.
Ивы печально пригнут
темные кроны.
Я на прощанье махну
в лодке Харону...

1986

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Всему настанет свой черед.
На осени латая дыры,
ноябрь снегом упадет
за окнами твоей квартиры.

Двенадцать метров. Стол. Кровать.
Шуршит по стеклам серый вечер.
Нет электричества, и свечи
треща, торопятся сгорать.

За окнами - сухие ветки
с пустыми гнездами на них,
листок последний желтой меткой
к стеклу оконному приник.

И хоть грустить причины нету,
но взгляд твой - сумрачен, суров.
Шуршит ноябрь, как лист газетный,
и осень катится в сугроб.

1984

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Влажный блеск зеленой чешуи,
лампочек оранжевые нимбы.
Елка, словно пойманная рыба,
тихо
     плавниками
                шевелит.

1984

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Приятель-пилигрим! Когда вернешься
из той страны, где северные чайки
не криком о себе напоминают,
увы - не криком и не шумом крыльев,
не легкой тенью над водой тяжелой,
а лишь в воспоминаниях твоих
неясной тенью,
так когда вернешься,
когда в ушах да и в зубах навязнет:
Москва, Москвы, Москвою, о Москве,
и ты забросишь к черту баб и пьянку
и альма матер вместе с профессурой
пошлешь туда же,
тощий чемодан
набив своими рифмами сухими,
возьмешь билет на самый скорый поезд
(на самолет, я думаю, не хватит)
и, проведя с лихвою трое суток
в расхристанном зеленом саркофаге,
таки доедешь, -
так когда вернешься,
когда на землю ступишь башмаками
(как будто можно на нее ступить
руками! Впрочем, иногда - возможно...),
когда, пройдя орущий бестолково,
пропахнувший мочой и матерщиной
вокзал и одурев, на площадь выйдешь -
садись в троллейбус с номером четыре
и поспешить водилу попроси.
Куда он привезет тебя - ты знаешь.

1994

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Ах, банька!
Чудо, байка!
Полок, парок, экстаз...
Сюда б еще пол-банки,
не глядя на указ!
Да не в указе дело,
указ нам - не указ:
беда, что нету денег,
и значит, дело - квас.

Не убиваясь жалко
о поводе таком,
мы баньку топим жарко
древесным кругляком.
Не забываем веник
запарить в кипятке,
чтоб было, чем проверить
характер на полке.

...Два друга в ссоре где-то,
виною - пустяки.
Готовы пистолеты,
наточены клинки.
Застрянет пуля в теле,
товарищи - в тоске...
Я б назначал дуэли
в парилке, на полке!
Сошлися дуэлянты -
пусть секундант глядит,
кто
      кого
            пересидит!

Спешите же, несчастные,
кто с банькой не знаком,
в казенные и частные -
с полком,
парком,
пивком!

1986

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Пожарники играют в домино,
костяшками шарахают отважно,
считая так: теория - бумажна,
коль с практикой ей ладить не дано.

Трудней идти вперед без поводка,
но вот огонь - конкретное злодейство,
и мы его - к ногтю конкретным действом,
как ни тонка пожарная кишка!

Пожарники играют в домино
без мухляжа, без шулерства, без лажи.
В их замечаниях многоэтажных
земное зло навеки сочтено.

Удар словцом скрепив для красоты,
Я кончил! - возглашает голос зычный.
И можно раскавычивать кавычки
и ставить на теориях кресты.

Потом, покрыв фуражками висок,
они курить на лавочку выходят.
И философски стелется дымок.
И снова ломит кости к непогоде...

1985

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.