То ли белая ночь так влияет на орган любовный,
То ли невской воды шелест нежный и немногословный,
То ли шпиль Петропавлов, могучим столпом,
Попирающий небо на зависть мужчинам,
То ли что-то еще...Но по тем или этим причинам
Ты не можешь на ложе уснуть одиноком своем.
И выходишь к Неве, и, ладони сомкнув за спиною,
По гранитам шагаешь, чтоб справиться с ношей ночною,
Видя женщин, скользящих навстречу, сопишь тяжело,
И глаза закрываешь, и пальцы сжимаешь до дрожи,
И считаешь до сотни, и чувствуешь кожей
Их дыханье, и шелест одежд, и подмышек тепло.
Даже там, на другом берегу, за мостом разведенным,
Вопреки всем законам, ты слухом своим воспаленным
Различаешь их шепот и смех. Да и что им закон!
Бедный, бедный, заброшенный в город чужой, сумасшедший Евгений,
Ты не знаешь, что бури либидо страшнее любых наводнений.
Что тебе Медный всадник? Ты сам словно вздыбленный конь.
Будь он проклят, воспетый поэтом божественный Питер!
Ты снимаешь кроссовки и потом пропитанный свитер
И спешишь к парапету, дрожа, как струна.
И сигаешь солдатиком вниз, но, подобно библейскому духу,
Черт возьми, ты по водам бурлящим идешь, как посуху,
И духами французскими невская дразнит волна.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Гори, моя душа, пускай огонь сжигает
Мосты ко временам, где жил, собой греша.
Пока светла моя звезда и воздуха хватает,
И разум злом не помрачен, гори, моя душа!

Пока еще любить и жить хватает страсти,
И драться до конца, собой не дорожа,
Пока свободен мой язык и страху неподвластен,
Пока надежда в сердце есть, гори, моя душа!

Когда же тьма и тьма тоску посеют в сердце,
И ночь падет на мир, безумием страша,
Спаси меня от этих бед, пускай ценою смерти,
Да не угаснет твой огонь, гори, моя душа!

Так дай нам Бог понять на нашей страшной тризне,
Что все, в чем нет огня, не стоит ни гроша.
Нет родины иной, чем жизнь, но свет твой выше жизни,
Веди меня на свой огонь, гори, моя душа!

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

О, лютневая музыка, о, лира одиночества!
В какие темные часы спасала ты меня.
Страх за судьбу отечества несли твои пророчества,
И лед любви блистал в тебе, и жар ее огня.

Кто так устроил дерево, что дрожь его звучащая
В смерть позволяет заглянуть, и прошлое вернуть...
Понять, что бренное в душе, а что непреходящее
Не позволяет одного: слезы с ресниц смахнуть.

Ах, лютневая музыка, веков минувших вестница...
Метель за окнами метет, и звездочка горит....
Как будто, юбками шурша, судьба идет по лестнице,
Как будто прадед мой со мной о жизни говорит.

Зачем минувшее так жжет? Душа, струной надорвана,
Болеет болью тех людей и скорбью тех времен...
Как будто я учеником у Ганса ван дер Дорбена
В скрипичном цехе состою и в дочь его влюблен...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Ничто не изменилось здесь с тех пор,
Как я, в каком году не помню точно,
Был здесь в последний раз. Веранда, двор...
Ничто не изменилось. Память прочно
Удерживает лавочки вблизи
Акаций, столь густых, что не увидишь
За их стеной возящихся в грязи
Детей, при них старух, на скверном идиш
Ведущих неизменный разговор
О нравственности, о дороговизне,
О том, как изменилась жизнь с тех пор.
Короче говоря, вообще о жизни.
Ты слушаешь?
Вот здесь, среди двора,
Стояла голубятня. Прошлым летом,
Как говорят, пришла ее пора,
Ее снесли, и на пространстве этом
Поставили беседку для бесед.
Пенсионеры, спрятавшись под своды,
Проводят здесь за чтением газет
И домино оставшиеся годы.
Но это днем...А ночью с фонарей,
Из чердаков, с карнизов, с крыш строений
Слетаются десятки сизарей,
Не замечая этих изменений.
Вот так и я...
Кирпичная стена,
Покрашенная без воображенья,
И новые чужие имена
Претерпевают вечное сложенье.
И равенство указывает вдаль -
На высший смысл, на Божескую милость,
На жизни суть, на крылья, на Грааль...
И, значит, впрямь ничто не изменилось.

И сердце сжалось, и глаза
Расширились и потемнели.
Как накатившая гроза -
Березы нежность, тяжесть ели.
Здесь дом стоял, здесь сад стоял,
Здесь годы детства пролетели.
О память, хрупкий материал -
Березы нежность, тяжесть ели.
И через год, и через пять,
И через жизнь, и на пределе
Дыханья буду повторять:
Березы нежность, тяжесть ели.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Исчезают, исчезают улиц старые названья.
Улиц новые названья ни о чем не говорят.
Незнакомые таблички на углах знакомых зданий,
И невидимые корни, корни города, горят.
Не старайтесь, все напрасно, - время в порах остается,
Ни пожаром, ни указом не стереть его следы.
Я иду по Долгобродской - и счастливо сердце бьется,
Я иду по Сторожевской и не ведаю беды.
От Высокого от рынка город мой раскрыт, как книга,
Трехэтажные строенья смотрят наземь свысока.
Я иду по Богадельной, и внизу блестит Немига:
Без бетонного корсета, невеликая река.
Десять улочек мощенных - городская планировка,
Из конца в конец на конке за неполных полчаса.
Где-то на краю вселенной вся в болотах Комаровка,
И гораздо ближе к центру начинаются леса.
Заблудился я в лесах тех и пути назад не знаю.
Рынки, ратуша, костелы - все осталось в стороне.
Я иду неторопливо и свой город вспоминаю,
Так когда-нибудь, негромко, город вспомнит обо мне.

Вчера зашел, чуть не сказал - мой друг,
Но вовремя поправился - знакомый.
По вечерам нередко свой досуг
Делили мы. Склонясь над заоконной
Гудящей тьмой, пронизанной внутри,
Как иглами, летящими огнями
Автомашин, следя, как фонари
Высвечивают улицу под нами,
Мы пили кофе и порой вели
Обоих волновавшие беседы,
Затрагивая все, о чем могли
Хоть как-нибудь судить... Манъесю. Веды.
Махабхарата. Библия. Коран.
Чартисты. Фарисеи. Любомудры.
Босх. Герострат. Гораций. Талейран.
Оккультные науки. Шастры. Сутры...
Мы почитали множество стихий,
Но выше всех - любимая без меры -
Для нас была Поэзия. Стихи,
Их строфы, рифмы, образы, размеры.
То зыбкий, то незыблемый закон,
То стройный метр, то чуткие силлабы,
То гласных, то согласных легион,
То барабанный бой, то шелест слабый...
Мы их читали, сидя у окна,
Спиной к окну и ко всему на свете,
И звуки поглощала тишина,
Как камешки вода, а мы, как дети,
Следили их паденье в никуда
И верили, что будет так всегда.
Но вдруг иссякли темы и тепло.
Мы мучались, не понимая толком,
Что время нашей юности прошло
И разделило нас своим потоком.
Мы реже стали видеться. Потом -
И вовсе перестали. Тем же летом
Я поменял квартиру. Новый дом
Для старого стал как бы Новым Светом.
Прошло три года. Позабыт и тих,
Средь прочих его образ затерялся.
Меня замучил быт, и этот стих
Почти наверняка б не состоялся...
Но вот вчера он вдруг зашел ко мне.
О чем-то побеседовав вначале,
Мы пили кофе. Месяц плыл в окне.
Мы пили кофе. Пили и молчали.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                Кате

В декабре не найти ни листвы, ни травы,
Только кочки, колючки, кусты ледяные.
И похожа земля на осколки халвы,
А судьба на пружины стальные.
Оттолкнешься ногой и не знаешь, куда
Занесет тебя по миру наледь лихая.
Все спешат, все скользят, как ночные стада
Облаков, вдалеке исчезая.
Это - месяц совиный со ртутью в глазах,
Это - ветер и холод собачий в хрущевках,
Это - дети в платках от мороза в слезах
По утрам на пустых остановках.
Это - проголодь птичья, на окнах поп-арт,
Это - черные реки и мутные дали.
Это время смертей, это - микроинфаркт,
И инфаркт, и инсульт, и так далее.
Дай мне волю я б вовсе декабрь отменил,
День за днем по листку изорвал бы весь месяц.
Но когда-то декабрь меня в плен заманил,
Так хитро, что я сам не заметил.
Полюбил я с тех пор и поныне люблю
Эту наледь и иней от края до края.
Я декабрьские дни, словно письма коплю,
Словно письма твои, дорогая.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

В северной нашей стране не растут ананасы:
Земли - не очень, и нету рассады у нас,
Да и погода, как фурия, корчит гримасы.
С горя ли, сдуру - но он посадил ананас.
Холил его, поливал родниковой водою,
Шишке дурацкой, как кобре, на флейте играл,
Пальцами землю взрыхлял, воевал с лебедою,
Почву золой удобрял и надежд не терял.
Месяц за месяцем шел, у соседей созрели
Яблоки, груши - варенье варило село.
А у него на его невеликом наделе
Даже худого растенья не произросло.
Листья кружились, и снежные хлопья ложились,
Утро и вечер сливались в простуженной мгле.
Словно бы веры своей проверяя двужильность,
Дул он на пальцы и вновь ковырялся в земле.
Ах, отчего чудеса так нечасты в природе,
Если ж случаются, вечно в них ложь да обман.
Вышел росток по весне и подрос в огороде,
Вырос на нем одинокий печальный банан.
Как потешались над жалостным тем урожаем!
Как затоптали потом всем селом его в грязь!
- Мы, - говорили ему, - тебе не угрожаем,
Но не растут, не растут, ананасы у нас.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Зима на исходе! Зима на исходе!
Рождаются новые звуки в природе.
Какие-то тремоло, трели, триоли
Взахлеб изливаются ливнями сплетен
Деревьям, за месяцы вьюжной неволи
Отставшим от жизни на пару столетий.
И кто-то кому-то уже намекает
На что-то, и кто-то согласно кивает,
И ветви, как пальцы, жмет ветреный ветер...
Но вслушайтесь! Ветреность эта - лишь поза.
За легкостью этой, за празднеством этим,
Там - страх перед смертью и тайные слезы.
Там души деревьев еще полусонно
Слетают к замерзшим стволам с небосклона,
Там черные птицы в лесах повисают,
И тонут в туманах ручьи дождевые...
Из мира сугробного жизнь воскресает
Так робко, как если б рождалась впервые.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Закрыть глаза - почти что умереть,
Заслонкой от всего отгородиться.
Какой-то мир забытый отогреть
И в этом мире заново родиться.
Как будто кто-то шторами окно
Завесил днем, и тени неживые
Вмиг ожили. Мне помнится давно,
Давным-давно я был влюблен впервые.
Сказал давным-давно - и, вот беда,
В слезах душа бредет, как путник к дому.
И ветер стонет горше, чем всегда,
И шум ночной волнует по-другому.
О этот ностальгический настрой!
Цвет хризантем, ложащийся на грядки.
Закрой глаза...Ты плачешь? Боже мой!
Теперь открой...Вот видишь, все в порядке.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

На юге хорошо, там море, как болезнь,
В которую залез, а выбраться - попробуй.
Там камни и песок, там нету леса, лес
Там лекарем бы стал и лестницей в Европу.
Там Азии мираж, там караван-сарай
С волшебной суетой, и хрипотой, и ражем.
Томление телес, земной бесштанный рай,
И ангелов стада куражатся над пляжем.
Тягучий южный чад, безумный южный цвет,
Когда дышать нельзя, когда смотреть опасно,
Как голливудский фильм, в котором смысла нет,
И оттого вдвойне жизнь кажется прекрасна.
Кричу: Хочу харчо!, и вот оно - харчо,
Кричишь: Хочу в кино!, и титры на экране,
Потом кричим вдвоем: Чего-нибудь еще!,
И дьявол тут как тут с бутылкой гурджаани,
С цыпленком табака, с лавашем и киндзой.
Старательный оркестр наяривает браво,
Грохочет барабан, как гром перед грозой,
И мы танцуем твист до ломоты сустава.
- Постой, - ты шепчешь мне, - я больше не могу!
И мы выходим в ночь, во тьме шумят оливы,
И к берегу идем, на сонном берегу
Садимся на песок у полосы прилива.
И там, в ночной воде, закутанный в парчу,
Как льдинка на губах, гляди, вот-вот растает,
Там парусник скользит по лунному лучу,
И в нем все то, чего так в жизни не хватает.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                Леонарду Коэну, учителю

Друзья ушли. Голова седа.
Я ношу внутри себя глыбу льда,
Но пою про любовь, с прежним жаром пою про любовь -
Это малая плата за комнату в башне слов.
Я спросил у Коэна: Есть ли предел
Одиночеству?. Он не ответил, не захотел.
Но я слышал всю ночь напролет звук его шагов
Тридцатью этажами выше в башне слов.
Я таков как есть. Поздно выбирать.
Я умел находить - научусь терять.
Ты свободой блазнишь из всех углов,
Но меня привязали к столу в этой башне слов.
Ты говоришь, что я стал как стена.
Я пытаюсь высмотреть тебя из окна,
Но земля покрыта слоем облаков,
И по ним дорога уводит из башни слов.
Когда я уйду, а я скоро уйду,
Ты меня позабудешь в никаком году.
Но долго еще тебе будет слышаться зов -
Мой негромкий голос из форточки в башне слов.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Я из-за листьев плохо вижу наши лица,
Вокруг поляны скопом елки и березы,
И горький дым костра погасшего струится
Куда-то в сторону - поэтому и слезы.
Нам по пятнадцать лет. Июль. В разгаре лето.
Мы курим травку - так мы это называем.
Жизнь изумительно естественна, и это -
Трава забвения. И мы все забываем.
И мы в траве лежим и видим над собою
Ход облаков. Существование условно.
А то, что дальше обозначится судьбою,
Еще пульсирует неявственно и ровно.
Еще курится тонкой струйкой голубою,
Над головою зависая неподвижно...
А то, что дальше обозначится судьбою,
Уже слышнее, но еще почти не слышно.
Но вот звенит тугая дробь в ее ударах:
Сейчас ударник загрохочет где-то рядом,
Заглушит смех, порвет все струны на гитарах,
Как старшина окинет нас тяжелым взглядом,
Построит по двое, в ремни возьмет тугие,
Маневры вечные с парадами устроит...
Благодарю тебя, сестрица ностальгия,
Что ты еще, порой, зовешь меня из строя.
Что ты еще, порой, зовешь меня - и снится
Поляна юности, где елки и березы,
И дым костра, как дым отечества, струится
Куда-то в сторону. Поэтому и слезы.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Воробей моего детства,
Как ты, дружок, беспечен!
Скажи, из какого теста
Хлеб наших лет испечен.
Что ты сидишь-моргаешь,
Словно все тайны знаешь,
Чирикающий комочек
Из племени одиночек?
Взглянул на тебя и вспомнил
Кормушки свои, рогатки,
Себя самого...И понял
Разгадку твоей загадки.
Скачешь ты по дороге,
Ищешь хлебные крохи,
Такой же, как я, двуногий,
Жилец невеселой эпохи.
Люблю я твое пенье,
Задиристость без бахвальства,
Взъерошенные перья,
Беспомощное нахальство.
Ты мне напоминаешь
Меня самого...
Но, знаешь,
Все реже ты прилетаешь,
Все реже ты прилетаешь.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                М. Ш.

Нарисуй мне, художник, влюбленных на рыжей трубе,
Что над домом оранжевым к небу дымы возвышает.
Пусть стоит этот дом в переулке, знакомом тебе,
Где телеги, осями скрипя, по утрам проезжают.
И часы в мастерской на углу пусть, как прежде, стоят:
Ты-то знаешь, художник, как время недорого стоит!
Ни часы, и ни дни, и ни годы, ни жизни подряд
Не заполнят собою души постоянство пустое.
Нарисуй мне, художник, себя со своею женой,
Вознеси ее ввысь над собой, как кресты над церквями.
Да хранит вас любовь, пусть любовь ваша будет стеной!
Как жена над тобой, пусть витает надежда над вами.
Будет воздух вечерний, и колокол, как бубенец,
Пусть бренчит на соломенной шляпе горбатого гнома.
Это, город горбатый, опять прискакал твой гонец -
И стучит, и стучит, и стучит в дверь забытого дома.
Нарисуй мне, художник, не город, но прожитый век,
Где на каждом углу, по минутам, прошло чье-то детство.
Пусть там вместо тебя проживает другой человек,
Не посмевший оставить свое золотое наследство.
Вот - пивная, вот - баня, вот - лавка, вот - жизни итог.
Это - улицы, улицы, улицы - судеб сплетенье.
Этот город, художник, как долг, возвратил тебе Бог,
Что за тысячи лье потеряло твое провиденье.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                Инне и Альке

Так долго в гости собирались,
Что адреса порастерялись,
Забылись встречи и разлуки,
Явились новые дела.
Так долго вместе не бывали,
Что имена позабывали,
И прежняя нужда друг в друге
С годами память обрела.

За время наших несвиданий
Среди знакомых старых зданий
Возникли новые кварталы
И незнакомым город стал.
Как быстро все переменилось!
И если б нам теперь случилось
В толпе столкнуться, то, пожалуй,
Я многих просто б не узнал.

Ну, что ж, на все свои причины,
На каждый год - по две морщины:
Так время метит наши лица.
Я ваши лица позабыл.
Храни вас Бог, мои родные,
Минуют беды вас земные!
Я пью за всех, кто был мне близок,
Кого я сам не сохранил.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Свобода, свобода, свобода!
Повешен последний жандарм,
На улицах толпы народа,
Пожары на месте казарм.
Тюрьма отворяет ворота -
Свободна, как птица, тюрьма.
Свобода, свобода, свобода -
Мы все от нее без ума.
Колышутся в небе знамена,
Нам ветер усы распушил.
Мы помним их всех поименно -
Всех тех, кто свободу душил.
Мы строим их, гадов в колонну,
В свободную гоним тюрьму.
Свобода - она непреклонна,
Сомнения ей ни к чему.
Свобода, свобода, свобода!
Играет оркестр полковой,
Стоят часовые у входа,
И легок крючок спусковой.
Но песню за проволокой кто-то
Начнет - и подхватит тюрьма:
Свобода, свобода, свобода,
Свобода нас сводит с ума.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                Отцу

Рубероидом крышу покрою,
Построю сарай без изыска.
Отдых свой небогато устрою,
Зато и удобно, и близко.
Ну, а ежели будет чуть дальше, -
И в этом не много печали:
Лишь бы только на этой на даче
Родные меня навещали.
Но не едут друзья и родные,
Не едут друзья и родные.
На проселок я все выходные
Сквозь окна гляжу слюдяные.
Раскисает осенний проселок,
У нас с ним давнишние счеты.
Мне сегодня без малого сорок,
Спрямить бы его повороты.
Может, меньше меня бы мотало
И деньги посыпались в горсти.
Я бы кровлю сложил из металла -
И тотчас приехали б гости.
Ох, и выпили б мы честь по чести,
Сплясали б цыганку с чечеткой!
Хорошо жить под крышей из жести,
Да, нету той крыши - и черт с ней!
Рубероидом крышу покрою,
Построю сарай без изыска...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Разбираю стопки писем,
Роюсь в ящиках стола.
Стопки писем, стопки писем
Без порядка и числа.
Словно жизнь свою итожа,
Провожу меж ними нить:
Те, что слева - уничтожить,
Те, что справа - сохранить.

Чтоб унять свои сомненья,
Перечитываю вновь,
И всплывает из забвенья
Позабытая любовь.
Виновато оглянувшись,
Я навстречу ей иду
И, сквозь слезы улыбнувшись,
В стопку правую кладу.

Следом вот, письмо от друга:
Друг - давно уже не друг,
Но отдергиваю руку,
Вдруг почувствовав испуг.
И звонит бессонный зуммер,
Никуда не убежать,
Тот уехал, этот умер,
Не могу уничтожать.

Стопки писем разбираю,
Выбираю наугад,
Как слепой иду по краю,
Справа - рай, а слева - ад.
Бьется пламень в адской топке,
Настежь райские врата...
Все, как прежде, в правой стопке,
В левой стопке - пустота.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Седой, как лунь...Седая, как луна...
Подковой скрючен он. Пряма, как жердь, она.
Чета супружеская, двух влюбленных тени -
Могли ль они лет пятьдесят назад
Предположить, что старость их оденет
В такой причудливый и жалостный наряд?
Два старика, детей тщедушных пара
Времен Потемкина, Столыпина и Яра -
Они так медленно, так осторожно шли
Среди бегущих, молодых, спешащих,
Как если бы в руках своих дрожащих
Сосуд с бесценной влагою несли.
Им было чуждо все, что путь их окружало:
Людской круговорот и хриплый лязг металла,
Их слух и зренье наполняли гром и мгла.
А то, что слышали они на самом деле,
Что видели, чем дух держался в теле, -
Лишь та сказать могла, что вслед за ними шла.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Стала тихой и темной вода на реке,
Стала тихой и темной судьба на руке...
Стала тихой и светлой прожитого ткань -
Посмотри сквозь нее, но глаза не порань.
Ибо там, где камыш пробивался ростком,
И струилась река из камней родником,
И грядущей судьбой не владела рука,
И мужчина был меньше лесного зверька -
За истоком, за вдохом, за всполохом лет
Разливался нездешний, неведомый свет.
Кто-то ночью фонарь над ребенком включал,
Кто-то в засуху воду из бездны качал,
И поставлен был кто-то взрастить и сберечь,
И по звукам в уста кто-то вкладывал речь...
А когда мы набрались уменья и сил,
Этот кто-то ушел и фонарь погасил.
Стала тихой и темной вода на реке,
Стала тихой и темной судьба на руке.
Темной разум потемками ищет ответ:
Был ли этот - беспамятством сотканный свет?

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Уедут Инна с Димой,
И Лева с Людой,
И Марик с Ритой...
Я мог бы песню
Сплошь именами
Друзей заполнить.
Уедут все, кто может
И кто не может.
Да что - уедут!
Пока писал я
Свои куплеты,
Уже их нету.
Все горше песни дятла,
Все безнадежнее
Стук по древу.
Я среди ночи
Зову спросонья
Володю, Еву.
И среди ночи
Мне отвечают
Цепочкой длинной
Марина с Леней,
И Элла с Колей,
И Рафа с Инной...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Вижу сон - меня хоронят у Кремлевской у стены,
Подъезжаю на лафете, следом чинно
Все правительство, и головы его обнажены,
И как дети плачут взрослые мужчины.
Шаг чеканя, командиры ордена мои несут:
Многих знаю - тех, которые постарше.
Вся Москва в великой скорби собралась сегодня тут,
Ясно слышу звуки траурного марша.
Ясно вижу: всюду флаги в оперенье черных лент,
Как один, гудят московские заводы.
И заранее поставлен над могилой монумент -
Я из бронзы в позе статуи Свободы.
Плачут женщины и дети, площадь Красная в слезах,
Весь народ мне и родня, и домочадцы!
Без пяти минут двенадцать на кремлевских на часах,
Пять минут дают мне, чтобы попрощаться.
И простым советским людям, и заморским атташе
Я встаю и говорю: Спасибо, братцы!
И так радостно, так празднично, так славно на душе,
Что не хочется, ей богу, просыпаться.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                      В. В.

Пишите посвящения заранее,
Пишите и страшитесь не успеть.
Смерть ходит тихо, задними дворами,
Дворами близких тихо ходит смерть.
Пишите и спешите объясниться,
Не искушайте временем судьбу.
Тяжелым валом движется столица,
Но неподвижна складочка на лбу.
У вечности особые законы,
Теперь все наши слезы ни к чему:
В той области, чужой и отдаленной,
Иные гимны будут петь ему.
Враги его теперь друзьями стали,
Теперь к нему в друзья готов любой.
Мы, как всегда, немного опоздали,
Совсем немного - на одну любовь.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.