Природа таила мятежный порыв
Природа исполнилась гордого гнева,
И клейкое пламя ударило в небо,
И вишни взошли, словно медленный взрыв.

От этой земли отведите беду -
Земля в фейерверке вишневого взрыва!
Пусть вялая вьюга, как снулая рыба,
Пальбой оглушенная, тает в саду,

Я холоден был. Я вошел в этот сад,
Как мерзлая ветка в святое горнило
Ожгло мою кожу. Глаза ослепило.
И губы набухли. И веки горят.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Когда бы я был при рождении мира,
Когда б я стоял над котлом мирозданья,
Когда б улыбнулся в предчувствии пира
Над Нечто, еще не обретшим названья.
Когда бы сумел я над бездной нагнуться
И в бездне кипящей сумел отразиться,
Там Нечто могло бы с улыбкой сложиться,
И Нечто могло бы в ответ улыбнуться.

Так где же я был, когда Некто сурово
Сказал без улыбки над бездною слово?
Что ж я повторяю пришедшие свыше
Слова безутешные. Слушай же! Слышишь,
Как дети рождаясь, кричат при рожденьи
О том, что нет радости в это мгновенье,
О том, что дурак в кацавеечке хлипкой
Проходит с улыбкой по улице липкой.

Так где же я сам, когда Некто сурово
Швыряет в лицо ему потное слово,
И он улыбается, он сторонится,
И вновь, неизвестно чему, веселится.
Так где же ты был, балагур и повеса,
Когда на опушке библейского леса,
Смурно матюкая колючий шиповник,
Мой род зачинал ноздреватый чиновник.

Так где же ты был, мой не сбывшийся отче?
Я вижу : твой сын и доныне хохочет -
Да вот же дурак в кацавеечке хлипкой
Проходит с улыбкой по улице липкой.
И я, ухватившись руками за щеки,
Тяну свои губы, как рыбьи молоки,
В растяжку, до хруста, от края до края
Ему улыбаюсь, лицо улыбая.

Когда бы я был при рождении мира,
Когда б я стоял над котлом мирозданья,
Над плазмой, над лавой, над липкою массой
Я мог бы склониться с вот этой гримасой.
И я бы сказал, что не стоит бояться,
Да будет пророк ваш с улыбкой паяца,
Да будет ваш бог бесшабашней сатира,
Когда бы я был при рождении мира.

Тогда бы над этою дымной клоакой,
Над градом, который просили потрогать,
Где пивом питаются песни, где дракой
Кончаются мессы над вросшим, как ноготь,
Мне в сердце мостом. Где в конце с пьедестала
Чугунный глядит вертухай, и мочало
Речей бесконечных, похожих для виду,
На детскую злую большую обиду.

Где леди научены веками хлопать,
Направив в лицо намозоленный локоть,
Где сэры в шузах и в прикидах овчинных
За шкары грызутся на рынках блошиных,
И там, догрызаясь до смрадных подвалов,
Зубами срывают замки с арсеналов,
И ржавая кровь ударяет им в лица,
И видимо можно уже утолиться.

Но голубь библейский на все это какал,
Бряцала на все это мирная лира;
Житейские где-то и как-то печали,
Но если б улыбку они излучали,
Да, если б улыбку они залучали,
О, если б улыбку они залучали,
То я бы над городом этим не плакал,
Когда бы я был при рождении мира.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Звякнет узда, заартачится конь.
Вспыхнет зарница степного пожара.
Лязгнет кольцо. Покачнется огонь.
Всхлипнет младенец, да вздрогнет гитара.

Ах, догоняй, догоняй, догоняй...
Чья-то повозка в степи запропала.
Что же ты, Анна, глядишь на меня?
Значит - не я... Что ж так смотришь устало?

Что же ты, Анна, - цыганская кровь! -
Плачешь раскрытыми настежь глазами?
Стол собери, да вина приготовь:
Будем смеяться и плакать над нами.

Боже мой, смейся. Я смех пригублю.
Горестный смех твой - единственный яд мой.
Плач, Боже мой. Я другую люблю.
Вечно, до смерти, всю смерть безвозвратно.

Боже мой, плачь, - это я отворял
В ночь ворота и гремел на пороге.
Что-то искал: что давно потерял,
И не в конце, а в начале дороги.

Ну, догоняй, догони мой фургон.
Что же ты, Анна, так смотришь ей-Богу?
Вознегодуй на постылый закон
И разверни за оглобли дорогу.

Боже мой, смейся - легла колея
Под колесо так привычно и странно...
Пыль в пол степи - это, видимо, я,
Женщина плачет - то, видимо, Анна.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Говорила мне печаль осиянная :
Ах, отпей мою слезу, я уж пьяная,
Ты почто, мой свет, чуть свет возле тополя
Черны брови нахмурел черна соболя?
А спрошу тебя : ты что вкруг да около?
Ясны очи отведешь ясна сокола.

Говорил я ей : а ты что печалишься?
Ах, отпей мою слезу, я уж пьяный сам.
Белым лебедем слыву меж товарищей,
Черным вороном живу на пожарище.
А слеза, так не с того, что ты слезы льешь,
А с того, что по синичьему ты поешь.
Не люблю тебя, постылая, не люблю,
А у тополя тоскую по журавлю.

А поутру, только свет тронул травушку,
Заприметил я над домом журавушку,
Закричал я : моя радость желанная!
И услышал я, слеза моя пьяная :
Не сносить мне журавлиных печальных крыл
Мне синице, что из рук сам ты выпустил.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Холодно в доме твоем, любимая, в доме твоем.
Здесь, где мы жили вдвоем, любимая, в доме твоем
Наст белоснежный на ложе высоком лежит,
Словно над омутом наст белоснежный дрожит,
Слово проронишь - стеклярус, брильянтовый хлам...
Стынут хрустальные тени по мерзлым углам.
Заледенелые тени застывших людей,
Что они делали в комнате зябкой твоей,
Здесь, где мы жили вдвоем, любимая, в доме твоем?
Люди залетные вмерзли в пустой водоем, любимая,
Стали серебряным льдом зеркала, любимая, а в зеркалах
Словно в серебряных айсбергах стынут тела, любимая...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Они убивают цветы и приносят любимым.
И пьют - чтобы плакать, а чтоб веселиться едят.
И вдох наполняют синильным сиреневым дымом.
Они позабыли: есть мера - все мед и все яд.
Они правят пир. Это траурный пир. После пира
Они будут есть своих жирных раскормленных псов.
Они позабыли: вот образ гармонии мира -
Великий покой напряженных до звона весов.
Они говорят: это смерть. Мол, такой и такой я...
Они и не знали, наполнив всю жизнь суетой,
Что счастье - гармония жизни - мгновенье покоя.
А смерть - это вечность покоя и вечный покой.
Они строят скалы и норы в камнях, а из трещин
Сочится наваристый запах обильных борщей.
Но тяжко глядеть мне на этих раскормленных женщин,
И больно глядеть мне на этих оплывших детей.
Я трудно живу в этом городе непостижимом,
Пытаясь простить из последних младенческих сил -
Они убивают цветы и приносят любимым,
Когда б я друзьям убиенных друзей приносил.
О, если бы к детским глазам мне доверили вещий
И старческий ум! Я бы смог примириться и жить,
И клеить, и шить, и ковать всевозможные вещи,
Чтоб вещи продать и опять эти вещи купить.
Такое твоим мудрецам и не снилось, Гораций.
Все что-то не эдак и, видимо, что-то не так...
И вновь эти люди меняют состав декораций
И в новых одеждах играют все тот же спектакль.
И вновь забивают обновками норы - как поры.
Здесь есть где лежать. Но здесь незачем быть.
                                        (Или - стать?)
На свалках за городом дымные смрадные горы -
Здесь тлеют обноски обновок. Здесь нечем дышать.
И горы обносок превысили горы природы.
На вздыбленной чаше пизанскою грудой стоит
Пизанское небо над нами. Пизанские воды.
Пизанская жизнь... Утомительный вид...
И эти забавы превысили меры и числа,
И в эти забавы уходят все соки земли.
Они не торопятся строить свои корабли,
Поскольку забыли, что смысл - в соискании смысла.
Что разум без разума в этой глуши одинок -
Как я одинок без тебя, мой любезный Гораций, -
Что нужно спешить - ах, нет, не спешить, а стараться, -
Поскольку назначена встреча в назначенный срок...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                        Виноградную косточку в землю зарою
                                        (Б.Окуджава)
                                        (музыкальный эпиграф)

                        Что ты плачешь здесь, некрасивая
                        старая девочка?
                                        (Вертинский)
                                        (литературный эпиграф)

Не тесны ли тебе, моя девочка, эти объятья?
Потерпи, моя девочка. Я уже годы терплю.
Я одену тебя по весне в белоснежное платье,
Я тебе по весне белоснежное платье сошью.

А по осени ткань раскрою и затею заботу,
И к зиме приодену в затейливый теплый наряд.
Ты не зябни, душа, нам с тобою опять на работу,
Куда люди зовут, куда теплые ветры велят

Усажу я тебя на колени и струны настрою.
Ах, не надо б при людях...
Да век уж такой на дворе -
Не смущайся. Уже мы помолвлены долгой людскою молвою,
А венчать нас затеются только на смертном одре.

А окончится бал, мы еще раз споем под луною,
Как ни с кем я не пел и не плакал лет десять подряд.
Начинай, моя девочка, я подхвачу, я с тобою.
Но вот этой обиды вовеки тебе не простят.

И того, что мой голос, в семейные дрязги впряженный
Этой ночью, как конь пристяжной в твои дрожки впряжен,
Мне уже не простят мои милые нежные жены
И грядущие следом мужья моих преданных жен.

Начинай, моя девочка, я подхвачу, я с тобою.
Те бессмертьем грозятся, а эти кончину сулят.
А устанем, в футляр упакуют и крышкой накроют,
Тебя в дом занесут, а меня отнесут в листопад.

Скажут : экая жалость, один да один... И зароют.
И возложат бумажный венок, как размокший псалтырь.
И того не поймут, моя девочка: нас было двое  - я и ты,
Моя нежность, гитара,  судьба, поводырь.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Кому чужую мудрость одолжить?
Который век дремучие поэты
Живут как воплощенные ответы
На главные вопросы бытия.
Ах, милый Пушкин, вот рука моя.

Кому чужую мудрость одолжить?
Вот перечень : смысл этой жизни - жить,
Смерть - преступленье, но не наказанье.
Как может наказанием служить ничто?
А боль и состраданье, вся эта жизнь,
Чей смысл - однажды жить,
Как может нам наградою служить?

Смысл жизни - жить.
Любовь - ее простуда,
Болезнь души, единственное чудо.
Весь мир свистит подобно соловью
Гортанью воспаленною : люблю.

Смысл жизни - жить.
Любовь ее простуда.
А счастье  - суть дитя и дурака.
И чтобы не поведать свысока
Познаний, омрачивших нас когда-то,
Поэзия должна быть глуповата.
Ах, милый Пушкин, вот моя рука.

А мы, увы, слагающие стих,
Не дай-то бог гармонии случиться
Меж старчеством и детскостью детей -
Так горы бредят уровнем морей,
И море стать хребтом волнистым мчится,
И так пустыня примиряет их.

Ах вы, увы, слагающие стих,
Писать стихи про это и про то
Безнравственно, уж если не преступно.
В них нужно жить, как жить в пальто
Когда на свете неуютно.

Вот вам ответ на вечные вопросы.
Холодная и трезвая вода
Куда входили голы мы и босы
Любить. Любить всегда. Всегда.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Затевала девица недоброе зло,
А украла девица одно лишь перо.
Ночью темной, когда вся округа спала,
Утащила девица перо из крыла.

Ах, что за дело –
Ни струны не зацепила,
Колокольцев не задела...

Нагадала карга, что живет у реки,
Ей до гроба любовь да златые деньки.
Сорок трав называла, трясла головой,
Да шептала заклятье от кривды прямой.

...Утащила перо, схоронилась во рву,
К лепестку лепесток подбирала траву.
Жабью волглую шкуру на камне толкла,
Жгла над глиняной ступкой перо из крыла.

Приворотное зелье – хмельное питье...
Ворохнулось в округе зверье да жулье.
Стлался запах тугой меж честными людьми,
Одичалые кони на запах ползли.

Спал крылатый юнец, в сновиденьях греша,
А на запах тоскливый тянулась душа –
Знать, не ведал юнец,
Что уж до смерти пьян –
Покатилась на запах душа, как стакан.

А наутро сбежалась под церкву толпа –
Стар да млад, кто проспался, а кто и не спал.
В запрокинутых лицах – смятенье и страх,
И стоит колокольня до неба в глазах.

А поодаль на церкву глядит из окна
До могилы любовь и до гроба жена...
И на чистом столе, темным зельем дыша,
Во хмелю да похмелье сияет душа...

И взглянул на восход тот, кто думал взлететь,
И огладил ладонью набатную медь.
Стал на край, шаг шагнул –
И расправил крыла...
И скатилась душа как стакан со стола...

Ах, что за дело –
Ни струны не зацепила,
Колокольцев не задела...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Тому, кто нас приговорил к разлуке и сулит разлуку,
Нам предписавшему разрыв, смиренно я целую руку.
О, как бы я хотел уйти туда, где в дивном постоянстве
Две наши жизни, два пути не перехлестнуты в пространстве,
Где обреченный на печаль, приговоренный к новой встрече,
Тебе поведал бы едва ль, как я любил вот эти плечи.

Ты засыпаешь на плече легка, воздушна, невесома
И я при сумрачной свече гляжу на то, как ты знакома.
Ты помнишь, как в один из дней нас разлучат на этом свете,
И станет ясного ясней, что ты мой дождь, а я твой ветер.
И станет ясного ясней, что там, в глубинах мирозданья
Ты будешь мной и будет мне со мной назначено свиданье.

И станет ясно как во сне к чему затейливая мука :
Ты здесь была душой моей и нам назначена разлука.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Отвечает ей подруга: Холодна постель,
А в очах вьюга да вьюга, да метель.
Холод неисповедимый, а оглянешь белый свет:
Твой любимый – мой любимый, а единственного нет.
А еще скажу, ты Бога не гневи,
Три горсти ему отмерено любви:
Горсть для матушки, для дочери в горсти,
А из третьей нам по зернышку скрести.
Но не слушала подруга между тем,
Все Зачем ты - говорила - все зачем?
И взяла его дорога. Вслед за вьюгой след вия
Покатился муж с порога, впрочем, это был не я.
Ах, вьюга в дому да стужа. Год минует, век пройдет,
И она чужого мужа ночью темной уведет.
Через год жена чужая крикнет в голос за дверьми:
Ты зачем маво супруга... Ты отдай, да ты верни...

Ах, вьюг вьюга в дому да стужа, холодна постель,
А в очах вьюга да вьюга, да метель...

Из цикла Казачьи легенды

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Сквозь дверь проступало дрожание света,
Шуршание платьев,
Волнение складок,
А воздух за дверью был розов и сладок,
Как в детстве - в малиновых недрах буфета.

Как в детстве влекла меня сладкая сила.
В тягучей истоме,
В дремучей истоме.
Я долго стоял, опершись о перила,
И чуял всем телом, что делалось в доме.

А там о стаканы звенели бокалы
И чайные ложки
О чайные чашки.
И запах тянулся, как сок из баклажки,
И был он малиновый, розовый, алый...

Войду. Поскучаем один вечерок
Над блюдцем с вареньем, как некогда в детстве -
С опасною темой в ближайшем соседстве,
Где нужно не влипнуть, как муха в сироп.

Войду. И всего-то! - легонько толкнуть
Открытые двери, открытые дверцы,
Открытое ясное женское сердце,
Внушавшее в юности темную жуть.

А главное - вдруг - за степенной гульбой
Случайно не вымолвить вместо итога
О том, что - до горечи! - сладкого много,
И до беспокойства спокойно с тобой.

А главное - в речи пространной и длинной
Слегка намекнуть на семейный скандал,
Когда я в буфет набегал за малиной,
Но в праздник над полной тарелкой скучал,

Что главное - это внушавшее жуть
Запретное сердце, подобное чуду...
Но главное то, что я больше не буду
Все пробовать тайно, случайно, чуть-чуть.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Любили, как водится, дети,
росли – доросли до беды,
и те, что звались Капулетти,
наполнили чашу вражды.

Мне нынче припомнится смутно,
за что их взяла суета –
за то, что Монтекки, как будто,
куда-то пошли без креста.

Не помню я, что там делили,
но помнится: каждый – свое.
И кровью людскою кропили
свое не людское житье.

Закручен сюжет и завинчен.
И было все, правда, давно.
У нас по галактике нынче
возили такое кино.

Глупец бесновался на троне,
глупцу завещая бразды.
Все было, конечно, в Вероне,
точнее сказать – на Вероне,
на третьей от желтой звезды.

И, силясь постичь эту смуту,
сквозь время глядел человек
на долгую эту минуту,
на средний запутанный век.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Только что ж я люблю? Дым его площадей,
или пьяную пену помпезных огней,
беломраморный зал – там, где вор и делец –
иль промозглый подвал – там, где сор и певец –
этот город, где Ника, как выкрик летит
над растресканой жалобой Кариатид,
над подсохшею коркою вечных трущоб?
Я люблю этот город. Но... что же еще?

Город,
детский отсвет ловлю
в беглых взглядах твоих людей,
в кипении наречий и племен.
Вот этот город.
Я скажу, что люблю –
все больнее и все нежней –
мой детский, мой неутоленный сон...

И ты помни, душа, отчего суета:
здесь врата на Кавказ и в Россию врата,
и не слышно за гулом и лязгом ворот,
что мальчоночка мне под гитару поет,
а залетный торговец с компанией дам
переводит мальчоночке жизнь по складам,
и, прищурясь, глядят приблатненный юнец,
и отец городской – он же крестный отец.
Из России сквозняк, да с Кавказа сквозняк,
повстречавшись – как скорый, и как товарняк –
вдохновенно гудят в разошедшийся шов
приоткрытых ворот...
Только, что же еще?..

...а еще старый двор, проперченный золой,
с легендарной, воспетой ростовской урлой,
и родное, а нынче чужое, окно –
я ушел, а оно еще отворено...
А потом, проржавев на придонных ветрах,
дом рассыплется в пыль, дом рассыплется в прах,
и сотрется, и в Дон – с талым снегом – стечет...
Я люблю этот город.
Но, что же еще?..

Уходящий мой город, мальчишеский сон,
убывающий в небыль, сползающий в Дон,
уносимый потоком безжалостных дней,
мне швыряет, как пену, своих голубей!
И в бегущей – сквозь пену – галдящей толпе,
я бегу – я со всеми – я сам по себе,
и теряю свой след, и мой путь освещен
этим детским лицом.

Только, что же еще...

Слышишь?
Да ты и не слышишь, о чем я тебе!
Кто я тебе... и что ты мне... Да, я люблю – но, кто я тебе?
Тише –
сам себе я твержу – что я, могу сказать? –
только
смешенье снов и слов – все, что скажу...
Знаешь –
вся нежность моя и боль –
ночью
нежнее боль и нежность больней...
Позже,
пусть кто-нибудь скажет: что же еще?
Позже
пусть кто-нибудь скажет, в чем виноват,
после,
когда взойдут огни и сойдет закат
после...
Но, это после меня.
Да...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Ночь. Гостиница в ночи - окна темные,
- Слышь, папаша, мне одну эту стремную.
- Ходит, ходит все за мной, что хорошего
Ты бы нимб купил другой - вишь поношенный.

- Так забот уже старик ночи денные
Мне одну, но ту что капля забвенная
Так забота же старик днеси вечные
Мне одну, но ту что капля сердечная

Дальше двери ни ногой все ж гостиница
Что за дива за тобой, что за схимница
- Это мать моя Мария ох и склочная
- То-то я то и гляжу непорочная

- Как напьюсь старик кричит : Весь в отца!
- То-то я то и гляжу вся аж светится.
- Доняла меня старик хоть повеситься
- То-то я то и гляжу против месяца

- Передай поклон сынок за терпение
- Ну прощай старик вернусь в воскресение.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

2.
...Холодно, а кровь
уже не греет, лишь в печаль,
лишь в крик, лишь в шепот невзначай
уходит с выдохом любовь,
пока учусь играть на флейте.

...Не моя вина:
еще не выпита до дна
святая эта флейта, но
уходит с выдохом вино,
пока учусь играть на флейте...

Слышишь, как это звучит: па-па-рам, па-рам?
Звуки двоятся в ночи по парам, парам...
Лишь сквозняк – со мной в одном ключе –
в ключ свистит, нахохлясь на плече,
но иссяк мой утомленный ключ
в черной флейте.

Холодно, любовь
уходит – как сквозь пальцы – звук.
(Кого же я просил: мой друг,
хоть для страданий, хоть для мук
мне флейту полную налейте?)

3.

Ах, быть поэтом ветрено и мило,
пока еще не кончились чернила,
и авторучка ходит на пуантах
вслед музыке печали и любви,
и образа талантов в аксельбантах
преследуют с осьмнадцати годов
всех девочек... Ты к этому готов,
о, мой собрат, ходящий в музыкантах?

Ах, быть поэтом ветрено и мило!
Но ради всех святых, таи,
что уж давно окончились чернила,
что флейта рот истерла до крови.
Что флейта – флейта – продолженье горла.
А в горле – в горле – музыка прогоркла.
Там вопль один протяжный. Ну и что же?
Держи в руках отверстый вопль – до дрожи,
держи в руках, пока не лопнет кожа –
все быть должно на музыку похоже.
И даже смерть. Ее споют потом...

А девочкам – в бирюлечках и бантах –
ты накарябай лопнувшим ногтем,
что авторучка ходит на пуантах.
И будь поэтом. Ветреным притом.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                - 1 -

Мы вернемся однажды под закрытые веки.
Мы однажды - единожды - глаз не откроем
И останемся там, за сомкнутыми крепко очами.
И останутся здесь в осторожном молчанье
Пара квелых бутонов, томительный запах аптеки,
Односложные вздохи и скорбные люди.
Мы припомним ничто.
Мы, конечно же, что-то забудем.
Мы вернемся однажды в глухую пору дорожденья,
До дождя и до света, до снега, до слез, до ненастья,
До всего, что назвал я - единожды счастье.
Нас не станет; и это случится однажды...
Посмотри, мое сердце, какие великие горы,
Приглядись, мое сердце, какие великие снеги,
Изумись, мое сердце, какие великие реки
Обреченно сползают в долины с покатых вершин!
Но уйдем мы с томительным привкусом жажды.
Нас не станет, и это случится однажды.
И прикроется веком зеница души.
Мое тайное око,
Четвертое око,
Незримое око...
Я забыл вам сказать, что четыре мне глаза даны.
Смотрит вверх теменной - нет ли в тучах войны,
А глаза исподлобья глядят - то светло, то жестоко,
А зеница души на прохожих глядит одиноко
И призывно мерцает, как шепот среди тишины.

                - 2 -

Мое тайное око,
Четвертое око,
Незримое око...
Вкруг да рядом - машины, деревья, дома.
А в машинах - бензин,
А в деревьях - биение сока,
А в домах этих - люди.
А в людях царит кутерьма.
А я вижу душой, как слетают с карнизов
И восходят из окон, как смех или снег,
Сизокрылые мысли и помыслы тех,
Кто бездарно влюблен и беспечно крылат.
И я вижу кромешный порядок и лад
В тучных стаях, что наземь из окон летят;
Каждый сизый цыпленок на вертел нанизан
И хурмой фарширован как толом снаряд.
Ах, едальные птицы едальных утех,
Заклинаю : фен-хель-кар-дамон-ба-стурма,
Возвращайтесь, роняя подливу, в дома.
Только птицы крылатых летят задарма...

                - 3 -

Только птицы крылатых летят задарма,
Задарма богатея и даром мудрея,
Я богаче не стал, и счастливей не стал,
И добрее.
Только стал терпеливей терпеньем ума.
И терпеньем ума я буравлю дыру в человеке,
И терпеньем ума за какие-то струны беру,
Как берут за грудки... Человек отвечает: ...умру.
Я умру,
        ты умрешь,
                мы уйдем под закрытые веки.

                - 4 -

Посмотри, мое сердце, какие великие горы...
Изумись, мое сердце, какие великие реки...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                - 1 -

Звезда покатилась. Звезда докатилась. Упала звезда. И канула в воды.
И от удара качнулась вода, и колыхнулись весы природы.
И, оттолкнувшись от чаши другой, солнце взошло с той стороны лета...
Нет-нет, не проговаривать, но петь : Леда моя, Леда...

                - 2 -

В полых курганах - в тяжелых тиарах - цари
Впалые щеки свои прихватили зубами.
Это учтивость. Они не смеются. Кори
Ветер за ветер. Они не смеются над нами.
И величавость носителей высшего долга
Им не велят хохотать под бряцанье ножей
Над завереньями : вечно. Над клятвами : долго.

Вечно лишь Нечто, и бесконечно Ничто...
Леда моя, мы отпразднуем здесь восхожденье
Солнца и угасанья росы. И за то
Дадена будет нам вечность почти на мгновенье.

...Леда моя, уже полдень гудит, как гобой.
Вот ты клянешься : всегда! навсегда! и до встречи!
Вот ты клянешься. Нет, я не смеюсь над тобой.
Это учтивость. Уже приближается вечер.

                - 3 -

Леда моя, Леда, несмышленыш.
Нет, не проговаривать, но петь :
Буковка, росиночка, люденыш.
Страсть, неотвратимая, как смерть.
Солнце докатилось, опустилось -
От удара дрогнула вода...
И звезда из глубины явилась.
И вернулась в вышину звезда.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                - 1 -

На какой-то ветреной, ветреной дальней планете
Привязалась девочка к ветру, а он - только ветер.
Только буйный ветер - как хочешь его обнимай : баю-бай... баю-бай...

Уж не знаю, что там с тем ветром у ней получилось.
Не случилось что-то, а может быть, что-то случилось.
Потерялся ветер - и с ветром такое бывает
Непонятно только... Но кто их, ветра, понимает?
И не знаю, что там, в безветрии, ей не хватало,
Только эта девочка ветреной девочкой стала.
Все искала ветер, шептала в похожие спины :
Обернись, мой ветер! А он обернется... Мужчины...

                - 2 -

Как-то пролетала сквозь облако с тайной улыбкой -
Привязалось облако к девочке тайною ниткой
(Просто улыбалась, по ветру иль так, без причины).
Привязалось облако ниточкой из сердцевины.
Вот такая музыка : девочка - облако следом,
Августином, голубем, ангелом, просто соседом.
Обнимать пыталось, да облаку - как обнимать?
Понимать пыталось, да девочку - как понимать?
Напевает что-то... Как хочешь ее понимай : баю-бай... баю-бай...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

                - 1 -

Отвернувшись от мудрости века сего,
От железного духа тевтонца,
От стоических дам, фамильярных господ,
От сутан моралистов с мечами и от
Мясников с палашами гвардейскими, от
Культуры, что шляется взад и вперед,
Парфюмерных низин, фурнитурных высот,
Дамских трусиков, мужеских шляп и колгот,
Я в Европу захлопнул окно - как киот...

Отвернувшись от мудрости века сего
В стороне восходящего солнца,
Я увидел, как сакура нежно цветет,
А под сакурой воин глядит на восход,
Вот он меч достает, вот вскрывает живот...
И захлопнул второе оконце.

Я на север глядел: ледостав... ледоход...
Занимался и таял пузырчатый лед.
К Богу поднял лицо - там скрипел самолет,
А под ним набухала гроза...
...Как рубанок по дереву, шел самолет...
А на юге, - у гордых тибетских высот -
Сбросив плащ, словно черствый чужой переплет,
Упираясь босыми ступнями в живот,
Человек, словно книга, сидел в разворот.
Он сказал : кто живет - эту жизнь не поймет.
И закрыл я послушно глаза.

                - 2 -

Я увидел, как суетно время идет,
Чушь собачью, что шляется взад и вперед.
Мясников белокурых, степенных господ
В дамских трусиках. Розовый грешный приплод
Дам стоических. Пар парфюмерных болот,
Самурая, ввернувшего саблю в живот,
Облетевшую сакуру, лопнувший лед,
И над всем этим - грузный чужой самолет,

И - над всем этим - тучу, что в небе растет,
И - над всем этим - синь разреженных высот,
Шар земной, упакованный в черный киот,
Желтый отблеск лампады. Мертвящий полет
Бездыханных планет. Неживой хоровод
Пятен света. И тяжкий надвинулся свод...
И в последний,
Уже в распоследний черед,
Я увидел Великую Тьму.

И сказал я, как старец : ...уже не пойму.
И спросил я, как мальчик в пустынном дому :
Что же делать мне здесь одному?

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

1.

Когда мы все уснули и во сне
Друг друга видели, я видел в сновиденье -
Та женщина лежала на спине
В сиротском платье; и в оцепененье
Я тронул узкую ступню: иди сюда...

Был дом, как жили мы всегда -
Глухой подвал, и капала вода.
И стены облупились и ступени
Вели во двор; я женские колени
Вдруг обнял и сказал: - Ты, сирота!
Я, видит Бог, не знаю, на черта -
Ты снишься , Лилия , ты лишняя.
                       Взгляни
Так мирно спят они.

У них сегодня было обрученье
Иль что-то наподобие, но в храм
Мы не ходили, шлялись тут и там
И прочее; взгляни в дверной проем:
Мы здесь живем, как водится, втроем.
Ты лишняя, и это без сомненья,
И ты случайно вдруг приснилась нам.

И снулый локон сонно теребя,
Я вдруг соврал: - Ведь я любил тебя
Там, наяву - но, видимо, забыл -
Снег белым был, а я холодным был.
Но я хочу помочь тебе - смотри! -
Я руки согреваю изнутри,
И я на грудь кладу тебе ладонь,
Ты слышишь этот бережный огонь?
Сквозь этот сон,
Сквозь этот горький дым
О слушай! - мы сейчас взлетим.

И мы взлетели ровно, как всегда,
И ровно закатились в никуда,
И кувыркнулись с чертовой кровати,
Пролили чай, и сели на полу,
И спали, хохоча, а те в углу
Проснулись, и на нас во сне глядели
Так ровно, медленно, так, словно пели.
И были взгляды - звуки; и глаза,
Встречаясь взглядами - звенели.

2.
И дог из дальней комнаты пришел.
И видел дог, что это хорошо.

3.
А я сказал: - Счастливая стезя!
Но я сказал: - Послушайте, нельзя
Так жить на зависть тем, кто чередой
Стучится в дверь с очередной бедой.
И я сказал: - Послушайте, поэт,
Должно быть, должен жить вослед
Тем, кто идет за ним; народ
Придет, и что он разберет
В бреду поэтов, медленно бредущих
По снам былых возлюбленных своих,
Чтобы утешить их во снах грядущих,
Чтоб этот вечный плач утих,
Сиротский плач утих?

4.
А он сказал: - Должно быть, и во сне
Ты  лайб на разухабистой сосне.
Ты  хочешь быть любезен, аки тать
Под Муромом, и чувства пробуждать.
И он сказал: - Мы бяше не вода
В разливе сглаза кровного народа,
И пашалык гугнивого урода
Нам паче чаянья - и это навсегда! -
Она - и я - и мы - все ты! И кода
Все об одном - о собственном сиротстве.
Мы доки буки веди два аза,
Мы буки веди, брат, но в первородстве -
Из нам и них туку наста песотстве.
И домелю э  ба иён песотстве -
Слеза...
Твоя сиротская слеза...

5.

Мы веди буки, брат , но в первородстве-
Твоя сиротская слеза.

                              12.06.91.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Я сверхъестественен – поскольку человек.
Я - Бог другой. Я - мальчик из народа -
Другой Господь. Я новая природа.
Я новый царь планеты голубой.

Вот отчего, не поднимая век,
Я плачу у возвышенного трона
Под взглядом моих подданных зверей,
Глядящих тяжело и благосклонно.
Отныне ублажать мне и блажить,
Повелевать, как жить и как не жить.
Я главная фигура из фигур
И – сам дурак – я нынче самодур.

Варяг, пришелец, баловень, изгой,
С Земли на Землю разума посланец,
Я возлагаю маленький мой сланец
На прошлые псалмы из псалтыря.
Повержен Бог мальчишеской стопой.
И Бог с тобой звучит как Я с тобой.

И лишь со мною нет поводыря.
Я от сомнений божьих занемог...
И видит Бог... Ах, нет. Не видит Бог...

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Какая темная пора - ночь нарождения на свет.
Еще далеко до утра, и мгла весома и зерниста,
Еще бледнеет силуэт и скорбный профиль органиста,
Еще в ушах стоит трезвон и рокот погребальной стали,
И комья не отгрохотали, а я опять на свет рожден...

Так, значит, снова все сначала: галдеть, талдычить, толковать.
За много лет душа устала одно и тоже повторять.
Но, значит, снова я рождаюсь, тысячелетнее дитя,
И повторяю - повторяясь. И прохожу - не приходя.

Еще мгновение вглядеться в лицо уставшему врачу,
Еще услышать : сердце... сердце... Вдохнуть и крикнуть.
И кричу:

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Если б был я большой, если б в жизни мне так повезло,
Я бы мальчиков всех лопоухих собрал под крыло,
Я бы девочек всех конопатых собрал под крыло,
Чтобы было не скучно им, чтобы мне было тепло.
Всем по миске большой, всем по кружке большой,
А большущую ложку девчоночке самой меньшой.
То-то было б мне весело, если бы подле меня
Вот такая возня, ах какая была бы возня.

Если б был я большой, я бы прочим моралям назло
Всех бы женщин еще желторотых собрал под крыло.
Потому что, когда обрывается прошлая нить,
Очень нужно любить им, кого-нибудь нужно любить.
И поэтому ходят они с очень гордым лицом,
И поэтому ищут они чьи бы губы испить,
И порхают они горькой стаей потерянных чад:
Чьи мы, чьи мы - кричат, словно чибисы в поле кричат.

В этом мире огромном, где столько огромных людей
Разничейные женщины нянчат ничейных детей.
И приходят в мой дом, словно ставят судьбу на зеро,
И растерянно смотрят: вот кресло, вот стол, вот перо.
Так растерянно смотрят, что сердце по горло свело:
Где мол ваше крыло, где мол теплое ваше крыло?

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.