Я вообще писатель, мне сам чёрт не брат,
Я даю в натуре правильный расклад.
За базар отвечу и фишку я секу,
Я по всем понятиям не гоню пургу.

Почитывал я Рембрандта, как Дон Кихот летал
И как Толстой наш Лёва на фронте воевал.
А Лермонтов с Карениной имели крепкий брак,
И псевдоним Тургенева — Мамин-Сибиряк.

Известный Саша Пушкин, он оперный певец,
Поёт в натуре жалобно про лебедя конец.
А есть ещё у Тютчева «Весёлая вдова»,
Там бабка у Раскольника дождалась топора.

Не буду я морочиться о том, что где и как,
В натуре без поэзии могу прожить ништяк.
А всё, что в уши слушаю, не в падлу, просто так,
Я головой подкованный, поэт, а не фуфляк.

Про арктические льды,
Про ядро земной коры,
Как туземцы жрут друг друга, будто нет вокруг еды?

Про огромный океан,
Про блуждающий бархан,
Как пингвин живёт на льдине, кто такой гиппопотам?

Про французов и Китай,
Где Монблан и Парагвай,
Как в трусах из листьев пальмы где-то бегает Массай?

Расскажите про Техас,
Про пампасы и Мадрас,
Кто такие сенегальцы? Фрукт иль овощ ананас?

Рад послушать вас, друзья,
Ну очень уж ленивый я.
Мне окошко телевизор, а диван моя ладья.

Суетились официантки, блеск восточных глаз,
Принимая с видом томным на десерт заказ.
Он за столиком напротив просто, без прикрас,
Срисовал меня спокойно в профиль и анфас.

Припев:
Эх, девчата! Сердцу не прикажешь,
Боль разлуки мёдом не намажешь.
Эх, девчата! Жизнь бьёт через край...
А любовь свою держи и не отпускай.

Не качок из стриптизёров, сила мужика,
Серых глаз глубокий смысл, крепкая рука.
Закалённый бурей жизни, как булат клинка,
Грусть улыбки оттеняет седина виска.

Как хотелось бы, девчонки, вам сказать сейчас,
Что, сливаясь в поцелуе, мы вошли в экстаз.
Позабыли всех, кто рядом, будто в первый раз,
Но не скрыть судьбы превратность за безликость фраз.

Припев.

Взглядом встретились — улыбка, вечный ритуал,
Шансонье о чувствах нежных что-то напевал.
Я так страстно захотела, чтоб меня обнял,
Зажигал моё он сердце больше, чем вокал.

Ни комедий, ни трагедий, жизнь без прикрас,
Уезжал он из столицы в Питер через час.
Цифры наших телефонов в память про запас,
И два прощальных поцелуя, узелком для нас.

Припев:
Мы видели этот мир, узнали его суету,
Коварен, как старый вампир, несущий в душе пустоту.

Бетонных коробок дома, асфальт — умерщвление земли,
Глядим мы сквозь провода на солнце в горелой пыли.
Любовь, одевая на ось, под запах от сажи колёс,
Раскроены накось и вкось, как сон принимаем наркоз.

Нам петь не дают, мы кричим, под кровь разрывая гортань,
Потом, задыхаясь, молчим эмоций невышедших брань.
Пусть здесь для кого-то азарт и смысл толочь пустоту,
Но это надуманный фарт, прикрывший глазниц наготу.

Ивы тоже им вторят, бьют слезой гладь пруда,
Вы, берёзоньки вдовые из-под рук топора,
А стволы ваши белые, шёлк земли береста,
Метит чёрными пятнами ваша грусть и тоска.

Расставаться по правилам тоже мерный итог,
Что смогли, то и сделали в отведённый нам срок.
Выполнять роль судейскую не людская стезя,
Всем воздастся по делу их, по-другому нельзя.

Разрыдались, расплакались все берёзы вокруг,
Не печалься по памяти, всё приходит не вдруг.
Вспоминай лишь про радости, что бывали у нас,
Да нестройный мой образ, хочешь в проф, хочешь в фас.

Накидаешь, наподдашь, аж уши завернёт,
На полке калёным паром тело негой мнёт.

Разогревшись до костей, выгнав маету,
Выпьешь хлебного кваску или же чайку.
И по-новой, в рукавицу крепко веник взяв
Парят тело с упоеньем и холоп и граф.

Нет различий в русской бани, все равны пред ней.
Всех отмоет и излечит пар души камней.

Мысли мучают меня
Всё сильней день ото дня.
Всё ли правильно я сделал,
Чтоб сложилась жизнь моя?

Как должна сложиться жизнь,
Не понятен механизм.
Технология процесса
Плавно входит в катаклизм.

Может, мне послать всё на...?
А если я вернусь туда?
Поплевать пойти в колодец?
Так без яда же слюна.

Вот собрать бы мне все мысли,
Сдав анализ в коробок.
Получить совет бесценный
От врача потом бы смог.

И надеясь на прозренье, на печи лежу в избе.
Полный курс самолеченья назначаю я себе.

И не воздерживай себя
В делах, что не заменят слов.
Твоя, киношная стезя, 
Твой личный трудовой улов.

Спасибо, друг! Ты будь собой,
Ведь в эпизодах ты артист.
А я, ну где мне за тобой, 
При слоге верном я статист.

Тебе «народный» — пьедестал,
Ты взял удачу на крючок.
А я лишь образ рифме дал,
Какой же, право, пустячок.

Вот и родился наш стишок,
Ни тост, ни речь и не рассказ.
Давай налей скорей, браток,
И чтобы не в последний раз.

Так наливай полней, Сашок,
У нас ведь есть что про запас.

Глазами пронзив этот странный портрет
И сокрушаясь, что мы незнакомы,
Я сам для себя дописал силуэт,
Блаженно вкушая минуты истомы.

Странного вида Конёк-Горбунок
Дурному Ивану сильно помог.
Но где и за что он стал «Горбунок»,
Ни Ване, ни нам невдомёк.

Летучий ковёр-самолёт
Желающих на борт берёт.
Но где взять билеты на тот самолёт? 
И где этот аэропорт?

Не мрущий бессмертный Кощей, 
Несчастный старик, ей же ей,
Считая валюту, чахнет над ней, 
Иголка в яйце зубной боли страшней.

Скатерка-самобранка варит вам обед,
И где достать продукты, такой дилеммы нет.
Живи с ней припеваючи, сытый и без бед, 
Но хочется понять-таки, за чей же счёт банкет.

В Муромском граде Илья на печи 
Треть века косил, что в ногах нет мощи.
Но в армию призыв, а тут не взыщи, 
И парня послали, воюй не ропщи.

Салтанов сыночек Гвидон
Детства совсем был лишён.
В бочке прошёл воспитание он, 
Вырос, воспрял, значит, был в том резон.

Завелся в болотах Горынычев-змей, 
О трёх головах, по замашкам — злодей.
Наехали трое грубых людей, 
Сгубили Горыныча, зло без затей.

На инвалидности бабка жила.
Нога костяная ей льготу дала.
Собес расстарался и вся недолга,
На транспорте личном летает Яга.

Немыслимый с виду, чудной Колобок
С Кунсткамеры, видно, из склянки убёг.
Чтоб вам не достался такой голубок,
Поменьше скреби по сусекам, дружок.

Слово великое, милое, подлое.
Янус никто по сравнению с ним.
Но если известно значение верное,
То растворится софистики дым.

Век словоблудия длинен и долог,
Лезет под разной личиной в умы.
Месиво слов совершенно безумное
Мы сами себе напихали в мозги.

Все под Богом ходим прямо, с гордой головой,
Вот пацан двадцатилетний льда в глазах застой.
А штабной стреляет взором, чтобы честь отдать,
В тридцать пять уже полковник — воин, твою мать.

На позиции заедет орден получить
И комбатов поучает, как врага крушить.
Поглядят ему в дорогу, улетел стрелец,
И опять в цеху горячем трудится боец.

Пыль, грязища, раны, трупы, трассеров строка,
Дýхи прут как заводные, кончился БКа.
Всё, конец! Глазами к небу в Бога уповать,
Чтоб вертушки прилетели грешных нас забрать.

А блестящие со свитой воины-чины,
Обсуждают результаты странной той войны.
Удивляясь, что там служат и не чтят устав,
После дома водку глушат, от трудов устав.

Вот такие трафареты у медали той,
Есть боец окопный дерзкий, а есть чин штабной.
Один у снайпера в прицеле, другой сам целит в лузу,
Звучит по-разному у них:
Служу Советскому Союзу!

Много звона разлил а по капелькам,
Принимая его за разгул,
Но ветров разновеенный вихрь
Тот набор моих звуков раздул.

Зазвучать я хочу с новой силою,
Что бы шло всё и в такт, и в лад.
Я прошу тебя, моя милая,
Дать эмоций на старый набат

Я слышал, что Емеля творит посредством щук,
Ну а Кощей Бессмертный берёт всех на испуг,
Что можно строить замки в самый кратчайший срок
И за клубочком бегать, не ведая дорог.

Тогда я не подумывал об опытном пути,
Что легче Змей Горыныча убить иль обойти,
Как в старой рваной варежке устроить можно дом
И репу в огороде дёргать только вшестером.

Мне в голову не лезли в сравненье имена:
Чем краше Василиса Ивана-дурака?
Зачем с тремя медведями Машенька жила?
Была ль на инвалидности бабушка Яга?

Никто не объяснял мне, как Горбунок летал,
И кит не поперхнулся, когда весь флот глотал.
Без санкции кадастра Салтан остров отхватил,
А Черномор с дружиною у них там крышей был.

Сейчас я вспоминаю старой присказки слова,
Что хоть в намёк, а ложью та сказочка была.
А я, как добрый молодец в нестарые года,
Опять по бездорожью иду искать добра.

Много разных наделаю кукол
И построю шатёр расписной.
Музыкантов добавлю и публики,
В руку каждому дам золотой.

Но ведь куклы они, только куклы,
Нитки, суть их — без сердца и жил.
Я как будто бы стал Карабасом,
Он ведь тоже их жизни учил.

Не плохо всё же, люди, в стране Российской жить,
Что с детства нам вкрутили, вовек не открутить.
Я пробовал резьбу ту крутить вперёд-назад,
Но жизнь, она как в сказке, на каждый болт свой зад.

У всех есть право выбора быть задом и болтом,
И каждый может пробовать, чтобы решить потом...
Но вот резьба сбивается от чрезмерных сил,
И клапана срываются — мотор перегрузил.

Нигде никак не спрятаться за гладкие слова,
Обман для окружающих, святая простота.
Попасть на болт возможно, не зная про него,
А как ни крась фекалии, оно и есть — дерьмо.

Но много есть и радостей от стыков на резьбе,
И гайка легко крутится на правильном болте.
Размер лишь нужен выбранный, да вымеренный шаг,
И всё тогда стыкуется, без смазки — не в натяг.

Припев:
Ой, подруженьки мои, бабоньки-сестрёнки!
Надоело жизнь смотреть в чёрно-белой плёнке.
Заработала деньжат пóтом и кровинушкой
И теперь уйду в отрыв с лаковым детинушкой.

Два по двести в перелёт — дальше пьём в отлёте.
Бабам — море и песок, мужикам — бордели.
Солнце, воздух — красота без запретов пресности.
Рядом турок или грек вертятся в любезности,
Бронза загорелых тел, в мыслях перспектива,
Стройный черноглазый «мэн» скалится игриво.
Ну а раз всё включено — значит не запретно!
И забила жизнь ключом, бабоньки, конкретно.
 
Припев.

Забывала про часы и постель помятую,
Поднимая класс отеля, став звездою пятою.
Быстро время унеслось вдаль без остановки.
Гости в этом мы раю, как транзит в путёвке.
Отдала я всю себя этой круговерти,
Совершив мечты полёт, девоньки, поверьте!
Собрала в недельный рай всё, что захотела,
И сжимаю кулачки, чтоб не залетела.

Припев:
Ой, подруженьки мои, бабоньки-сестрёнки!
Надоело жизнь смотреть в чёрно-белой плёнке.
Заработаю деньжат пóтом и кровинушкой
И опять уйду в отрыв с миленьким детинушкой.

Годы песен под кадрили
Были прерваны адовым роком.
Наши души на взрывах взрослели,
Возносясь к первозданным истокам.

Наши матери, жёны на совесть
Вместе с нами старели на грани...
Получившие ж вечную юность
Навсегда оставались в Афгане.

Не давать нам пока счёт могилам.
Дольше быть наша выпала доля.
Нас по самым тяжёлым лекалам
Проводили сквозь цех перекроя.

Мы живём, свои вёсны встречая,
Отдавая оброк ритуальный,
И терзаем за пазухой камень,
Как навязчивый образ кабальный.

Я могу зажигать так, что не продохнуть,
И рука наливать не устала.
Только это не всё, что хотел совершить,
Хотя время истратил не мало.

Мне не жалко ни крови, ни пота мешок
Тем, кто рядом, дай Бог, чтобы были,
Сам себя я в своём измеренье ношу,
Как бы цифры меня ни давили.

Весной, начиная свой путь бесконечный,
Под раннюю осень с покосом в росу.
И пусть без ствола и на стебле некрепком,
Я все же до вас свой цветок донесу. 

На деревне заиграла дуда,
То пастух погнал бурёнок в луга.
Наполняется движением дом,
Тешет кот себя парным молоком.

Выбегаю на крылечко босой.
Лицом к солнцу, а ногами с росой.
По проулку, добежав до реки,
Прыгну в воду, разгоняя круги.

Враз взбодрит меня речной водоём,
Как обряд крещенья принятый в нём.
Разотрусь, по телу кровь разгоню,
И пойму вдруг, как тебя я люблю.

Отточенный грифель оставил свой след,
Узор, нанесённый слегка.
И ластик при нём, что стирает в момент,
Всё то, что уже не вмещает строка.

Набор акварели разбавлен водой,
Рисунок плывёт, размывая набросок.
Пастельный колор, так туманно пустой,
Что хочется вновь чёрно-белых полосок.

И грунт нанесён, чтобы ниточек ворс
Упрятать под слой, именуемый маслом.
Палитра мазков разливает свой фарс 
В движении кисти проложенным руслом.

Прошло наважденье, я вспомнил о тех, 
Кто дал для истории след свой неброский.
Под копоть лучин, глядя в лики святых,
Себя не жалея расписывал доски.

Они не страшились размытых идей,
Ведя свой мотив по сырой штукатурке.
Их фрески дожили до нынешних дней,
Как таинства клад из заветной шкатулки.

Так, может, и нам не винить карандаш,
Перо с позолотой сменить на простое,
Приняв без прикрас акварельный мираж.
И верить в исконное — наше родное.

Выпью водки штоф, хрустну огурцом,
Вспомню, как резвился я ещё юнцом.
С корешем друг другу морды станем бить,
После поцелуемся и опять кутить.

Вечно на Руси — что делать? И как быть?
Курить, колоться, нюхать или водку пить?
Признаюсь, сердце ноет, а на душе стерня,
Не знаем, как расслабиться — такая вот фигня.

Удивляясь, что всходы странные,
С недоверьем на плуг кивая,
Борозда, мол, не мерно пахана,
Да кобыла на масть не такая.

Подогнала загранка щедрая
Тракторище, хромом блестящее.
Тоже пашет, но как-то мудренее
Иностранное чудо рычащее.

Много родной земли отутюжила
Та махина идейно пришлая,
А мы всё сеяли подметённое
И опять у нас лажа вышла.

По всему мы, видать, забыли,
Что народная мудрость не ложь.
Ведь завещано нам веками,
Что посеешь, то и пожнёшь.

И прозрев, что за стезя такая
И зачем в моих плечах сажень,
Сам бы тельник рванул на себе я,
Ведь по-крупному-то мы не промажем.

Мне бы серп отковать острый,
Да чтоб у молота вес тяжёлый.
Вот тогда бы я стал Макаренко
И назвался бы «Жизненной школой».

Я задал бы новый темп бешеный,
Старый всем показался бы песней.
Слушать ухом, конечно, правильней,
Ну а петь самому интересней.

Эх, уйти бы от слов к делу,
В лузу шар вбить, как лом в спину.
Но гвоздя не забив в стену,
Не построишь в реке плотину.

Крест тащить не легко и под гору,
Ветвь терны кровенит голову.
И, пройдя жизни часть по-старому,
Вижу свет я теперь по-новому.