Когда надежды поют, как трубы, их зов дурманит, как сладкий дым. Они предельны, они сугубы, и как несложно поверить им. И вот дорога, и вот стоянка. Вокзал и площадь, в цветах, в цветах... Восток дымится. Не плачь, славянка. Трубач смеется, шинель в крестах.
Овеян славой, к смертям причастен, попробуй, вспомни, ловя цветы, Какому зову ты был подвластен, какому слову поверил ты... Броня бнадежна, крепка осанка. Припев беспечен, все ай, да эй... А трубы просят, не плачь, славянка. Но как, скажите, не плакать ей?
Пройдет пол века, другие губы обнимут нежно мундштук иной. И вновь надежды поют, как трубы - поди, попробуй, поспорь с трубой. А век не кончен, поход не начат, вокзал и площадь, в цветах, в цветах... Трубач смеется. Славянка плачет. Восток дымится, земля в крестах.
То ли мука, то ли скука, Одиночество наука... А тоска - такая штука, Не укрыться от нее. Я зарвался, я заврался, Я опять с цепи сорвался И осмыслить попытался Положение свое.
Вот плыву на пароходе, Смят и сжат, как туз в колоде, Маюсь вроде (это в моде) Драматической тоской. Я голодный и бездомный, А вокруг - такой бездонный, Океан - такой огромный, Атлантический такой.
Он загадочно мерцает, Он, раскинувшись, вздыхает, Он, как будто отдыхает От полуденных лучей. Мглой закатной дышет мерно И печалится, наверно, О великой и безмерной О безбрежности своей.
Пароход наш старый, странный, Работяга неустанный, Точно вторя океану, Тяжко дышит на ходу. Так, сморкаясь и чихая, Доползет он до Шанхая И причалит, и тогда я, Может быть, с него сойду.
Тишина в каютах хмурых, Только боцман - черный турок, Все сидит, цедя окурок, И на всех ему плевать. Изнурен привычным делом, Утомлен душой и телом, Он на судне опустелом Будет ночь пережидать.
Затоскует он жестоко О стране своей далекой, О турчанке зеленоокой, Что дороже всех наград. Ах, бока ее округлы, А уста ее - как угли, А глаза ее - как джунгли, А зовут ее - Шихрад.
А турчанка молодая, Не печалясь, не страдая Сладко спит, забот не зная, Да за тридевять земель, Не в каюте неуютной, С ней бродяга сухопутный, Одинокий и беспутный Делит мягкую постель.
А зовут его Джакомо, И ему вдали от дома Так знакомы все симптомы Ностальгической тоски. На чужбине знойным летом Он не спит перед рассветом, Как и все на свете этом, Кто от дома далеки...
Зх, заняться б пустяками, Поболтать бы с корешками, Погулять бы кабаками, Все бы стало на места. Но пустяки давно забыты, Корешки давно зарыты, Кабаки давно закрыты, Тишина и темнота.
А в море плавают медузы, кораблик борется с волнами. На край земли везет он грузы, чтоб на краю земли невзгод не знали. Луной по океану серебряные прутья, Не спится капитану, А мы, мы люди сухопутья.
Уйти труднее, чем остаться, сломаться - легче, чем согнуться. Забыть - труднее, чем остаться, а сгинуть - проще, чем вернуться. О как она заплачет, к тебе прижавшись грудью. Дай бог тебе удачи, а мы - мы люди сухопутья.
А здесь молиться должен кто-то, чтоб выжил ты и в буре спасся. Пусть вы морские Дон-Кихоты, а мы тогда земные Санчо Пансы. И пусть несет вам случай удачу или горе, Мы ждать умеем лучше, чем те, кто плавает по морю.
У-...
Ты сам судьбы своей не знаешь, зачем ты обрываешь узы, Зачем ты в море уплываешь? Затем, что в море плавают медузы...
Чтоб слезы в душу капали уйду в далекий путь я. Плыви себе кораблик, а мы - мы люди сухопутья!
Ах, не имейте сто рублей, а сто друзей имейте. И, может быть, зачтется вам когда-нибудь потом. Пока же, как сумеете, себе уразумейте, - Что тут не в поговорке суть, а кое в чем другом.
Друзья теперь дешевые, а деньги вздорожали, И любит счет копеечка, и любит счет пятак. Рубли у нас на улицах валяться перестали, Зато друзья, наоборот, лежат, да еще как!
И заимел я сто друзей. А что мне оставалось? И сразу дома у себя поставил круглый стол, И сто приборов на столе на том располагалось, И сто бутылок было там, и рюмок тоже сто.
Мои любезные друзья упрямиться не стали, На приглашение мое кивнули, не чинясь. И все пришли, и все вошли, и жутко натоптали, Разлили враз и чокнулись, и дружба началась.
И сотня тостов прозвучать успела в одночасье, И сотня глоток пела гимн, и не скучал никто. Посуду били щедро так, что, если б это к счастью, Я был бы счастлив тыщу лет. По крайней мере-сто.
Но все я думал и гадал, вот если бы да кабы, И про себя подсчитывал, что вдруг да каждый друг Принес бы мне по сотенке, по сотенке хотя бы!.. И все не мог я сосчитать - захватывало дух.
Перед уходом каждый друг почел первейшим долгом Мне высказать свою любовь и множество похвал, И каждый руку мне сжимал усердно и подолгу. Мне стало даже больно, но я виду не подал.
Я улыбался и в уме хвалил свою проделку. В конце концов, и сто друзей довольны были мной, И попросили, уходя, взаймы на опохмелку, И я им выдал по рублю, и сто рублей долой.
Am E7 Ах, ну почему, наши дела так унылы, FE7 Am Как вольно дышать мы бы с тобою могли. A7 Но где-то опять некие грозные силы Dm Am E7 Am A7 Бьют по небесам из артиллерий земли
--> Dm Да, может и так, но торопиться не надо, Что не говори, небо не ранишь мечом. Да, как ни ревет, не голосит канонада, Пусть, сколько ни бей, все небесам нипочем.
Ах, я бы не клял этот удел окаянный, Но ты посмотри, как выезжает на плац Он, наш командир, наш генерал безымянный. Ах, этот палач, этот подлец и паяц.
Брось, он ни хулы, ни похвалы недостоин. Да он на коне, только не надо спешить. Он не Бонапарт, он даже вовсе не воин, Он лишь человек, что-же он волен решить.
Но вот и опять слез наших ветер не вытер. Мы побеждены, мой одинокий трубач. Ты ж невозмутим, ты горделив, как Юпитер. Что тешит тебя в этом дыму неудач?
Я здесь никакой неудачи не вижу. Будь хоть трубачом, хоть генералом зовись. Я ни от кого, ни от чего не завишу. Стань, делай как я, ни от кого не завись.
И что бы не плел, куда бы не вел воевода, Жди сколько воды, сколько беды утечет. Знай, все победят только лишь честь и свобода, Да только они, все остальное не в счет
Ах, я точно тополь рос и был неказист и прост, Клонился от бурь и гроз, в ветрах шелестел. Порою желтел, линял, но снова листву менял, И ливень, омыв меня, на кроне моей блестел.
И образы чистых дум сквозь мой многолистный шум Мне май напевал и цвел, лаская мой крепкий ствол. Шли годы, дожди лились... И я все тянулся ввысь. И, словно в тяжелом сне, мой мир открывался мне.
Пока я не встал над ним, он виделся мне цветным. Он плыл и мерцал, как дым, имел аромат. Но глянув из высших сфер, узнал я, что мир мой сер, Что он и не мир, а сквер, и беден его наряд.
Вдали, погружен во мрак, угрюмый зиял овраг. За ним невысокий склон, на нем одинокий клен... Затем наступал предел, мой взор уставал, слабел, И образы мрачных дум все чаще мне шли на ум.
Я их, точно в ночь листву, швырял одиночеству. И сыпалось прочь, сквозь тьму, смятенье мое. И, словно тоска сама, протяжно звенела тьма, И слышалась в ней зима, и все холода ее.
Должно быть, забавы для меня родила Земля И, корни зажав в горсти, велела расти, расти... И я, точно тополь, рос, высоко главу вознес, А видел лишь мох, мох, мох... И медленно сох, сох, сох...
Щербаков Михаил Текст песни: Студенческая прощальная (Катамаран)
Кончался август, был туман, неслась галактика. По речке плыл катамаран, кончалась практика. А мы навстречу по реке шли на кораблике, И рассуждали о грехе, и о гидравлике.
Сердечный гам, словесный хлам, ни слова в простоте, С катамарана люди нам кричали здравствуйте. Дай бог вам счастья или чуда, за скитания, Но вы туда, а мы от туда, до свидания.
Добра пора, туман труха, вода мудра в реке. А что мы смыслили в грехах, а что в гидравлике? Да не словечка в простоте, моя прекрасная, Какая чушь, зато хоть тема безопасная.
Мы все поймем, мы обойдем, мы впредь условимся, Не то за старое начнем, не остановимся. Грехи - как камни из реки - сосет под ложечкой. Не отпускай мне все грехи, оставь немножечко.
Дал течь кораблик, стал тонуть, стоял и протекал. Мы все спасались как-нибудь, кончалась практика. Я ж отпустил синицу вновь, ловя журавлика, Вот весь и грех, и вся любовь, и вся гидравлика...
Зачем чего-то объяснять, давно все понято. И неудобно как-то ждать, когда прогонят-то Тони корабль, лети журавль, а мы, бескрылые. Сокрой, туман, катамаран. Прощайте, милые.
Ах, ну почему, наши дела так унылы, Как вольно дышать мы бы с тобою могли. Но где-то опять некие грозные силы Бьют по небесам из артиллерий земли
Да, может и так, но торопиться не надо, Что не говори, небо не ранишь мечом. Да, как ни ревет, не голосит канонада, Пусть, сколько ни бей, все небесам нипочем.
Ах, я бы не клял этот удел окаянный, Но ты посмотри, как выезжает на плац Он, наш командир, наш генерал безымянный. Ах, этот палач, этот подлец и паяц.
Брось, он ни хулы, ни похвалы недостоин. Да он на коне, только не надо спешить. Он не Бонапарт, он даже вовсе не воин, Он лишь человек, что-же он волен решить.
Но вот и опять слез наших ветер не вытер. Мы побеждены, мой одинокий трубач. Ты ж невозмутим, ты горделив, как Юпитер. Что тешит тебя в этом дыму неудач?
Я здесь никакой неудачи не вижу. Будь хоть трубачом, хоть генералом зовись. Я ни от кого, ни от чего не завишу. Стань, делай как я, ни от кого не завись.
И что бы не плел, куда бы не вел воевода, Жди сколько воды, сколько беды утечет. Знай, все победят только лишь честь и свобода, Да только они, все остальное не в счет
Никто из нас не знал надежнее лазейки Из царства холодов в республику тепла: Мы собирались все у маленькой хозяйки, Она была всегда мила и весела.
И в долгий летний день и в зимний день короткий Неведомо за что сьедали нас дела: Но вечером мы все у маленькой красотки Сходились, и она всегда была мила.
Сходились голоса, сплетались интересы, Не портила бесед ни ссора, ни вражда. И все мы вновь и вновь у маленькой принцессы Встречались, и она... она была всегда. Ее любили все - чем дальше, тем сильнее. Никто не знал, когда все это началось, - Чем лучше было нам, когда мы были с нею, Тем хуже было нам, когда мы были врозь.
И приближался крах веселой нашей шайки Поскольку где любовь - там ревность и раздор. До некоторых пор у маленькой хозяйки Не видывали ссор, но с некоторых пор - Мы, перья распустив, вытягивали шеи, Сверкая в полутьме огнем ревнивых глаз. Чем дальше, тем острей, чем дольше, тем сильнее Претензии росли у каждого из нас.
И так за часом час - никак не разберемся, И каждый, наконец, решил себе тогда, Что надо уходить, не то передеремся, И вот мы разошлись - обратно в холода. А милый наш кумир, прелестная игрушка, Стояла у окна, глядела нам вослед. Она любила всех, ей было очень грустно, Не менее, чем нам. Но, может быть, и нет...
Щербаков Михаил Текст песни: Там, где шелестят, оседая
Там, где шелестят, оседая, Медленной реки берега, - Вечная звезда золотая Над землей висит, как серьга. Там, где нет ни зноя, ни жажды, Ни грозы, ни снега, ни льда, Край, где мне б родиться однажды, А потом уснуть навсегда.
Где вокруг шатров, средь долины, Вольные костры расцвели, Гулкие поют тамбурины, Влажные шумят ковыли. Край Земли.
Но случилось так, что чужбине Весь свой краткий век я отдал. Жил в гордыне, брел по пустыне, Скорых перемен ожидал.
Свет надежд и тьму заблуждений - Всг воспринимал, как дары, На руках моих - кровь сражений, На ногах моих - кандалы.
И уже ни счастья, ни Бога Мне судьба в пути не сулит. Спят холмы, клубится дорога, Вязким зноем дышит зенит...
Dm Мы видим, как из стеклянных врат Gm На поле, где самолеты в ряд, F Gm6 Выходит некто, на первый взгляд Dm A7 Весьма невзрачного свойства, Dm И, пользуясь темнотой, тайком Gm Шагает по полосе, причгм Bm В руке несет чемодан, а в нгм -- Dm Взрывательное устроиство.
Hm До взлета десять минут, и он D#m Спешит, негромко топча бетон, F#m Он к трапу движется, возбужден, C#m Но бдителен до предела, Em И лезет крадучись в самолет Hm И бомбу в брюхо ему кладет Dm И прочь неслышно бежит, как кот, C# F#m А дальше -- не наше дело!
Мы видим то, что уйдет от глаз Людей, чего не узрит подчас Контроль, имея высокий класс И чуткие мониторы Зажггся запад, или померк, Среда на свете, или четверг -- Не дремлем мы, особые сверх- Секретные спецприборы!
Нам виден всякий дефект, разлад, Диверсия или иной распад Но мы не из тех, кто бьгт в набат И мечется оголтело. На наших глазах, не входя в контакт Ни с кем, субьект совершает акт, И мы констатируем этот факт, А дальше не наше дело!
Мы видим, как самолет застыл На старте, как он крыла раскрыл И замер, как будто совсем без сил, Хоть выглядит исполином. Слуга моторов, а не речей, Он верен воле не важно, чьей, Поскольку ведает связь вещей, Известную лишь машинам.
И вот, почувствовав эту связь, Он дрогнул и подался, накренясь, И вся структура его взвилась И радостно загудела, Взлетает он, серебрист и наг, И бомба в нгм говорит тик-так, Момент и все покрывает мрак -- А дальше не наше дело!
Проигрыш: Dm, Dm9, Em(ИИ), Em9(ИИ), Gm(В), Gm9(В), Dm(B), A7 В скобках стоит номер лада, на котором барре.
На берегу, что прян и цветист, как сад У голубого края большой воды В той стороне, откуда назад Ничьи не ведут следы, -
Радужный блеск висит в водяной пыли, Словно ковгр волшебный - не шит, не ткан, А за ковром, на мысе вдали Негрозно дымит вулкан...
Там никому ничто никогда Уже не пойдет во вред. Есть ли там время? Может и да, Но лучше считать, что нет.
Именно там научишься ты молчать, Там отворишь ты слух и сомкнгшь уста, Там, наконец, ты станешь опять Свежа, молода, чиста. Лишь замолчав, уверуешь в то, что звук, Сущий в тебе, прекрасен, правдив и нов, И, как струна без помощи рук, Сумеешь ты петь без слов. Там, на пространстве, где полюса Не знают земной версты, Дивный канон ведут голоса Таких же теней, как ты.
Тот Дирижгр, чья воля равна судьбе, Где-нибудь меж невидимых арф и домр Не отведет ли место тебе, Не будет ли он так добр? Но уж тогда звучи, не ища сурдин, Вся утони в мелодии, как в любви, Всхлипывай - если ты клавесин, А если орган - реви. Так ли все выйдет? Может и нет, Но лучше считать, что да. Влейся в канон, врасти в менуэт - И в нем пребывай всегда.
На берегу, что прян и цветист, как сад, У голубого края большой воды - Слушай лишь тот единственный лад, Цени только те плоды. Не возвращайся даже ко мне, ко мне. Не приходи ни мгртвою, ни живой. Даже с тобою наедине Я буду теперь не твой. О, потерпи, разрыв не велик, Вернгтся звено к звену; Скоро и я утрачу язык И тоже уста сомкну - У голубого края большой воды...
Нет, нет!.. Твог ли дело - облака! Господь с тобою. Кто вообще тебе внушил, что атмосфера С ег бесплотным колдовством - занятье женщин? По всем законам ты должна любить предметы, Размер которых невелик и постоянен. А с облаками как-нибудь и сам я справлюсь...
Вдобавок ты ещг слаба и неприлежна, В твоих ли силах совладать с таким простором? Живи в долине, вышивай, веди хозяйство. А я тем временем займусь своей работой. И будут частыми мои исчезновенья - Пока не сложится их ритм и не окрепнет...
Нет, нет!.. Я их числа не сокращу. Хотя и мог бы. Но изученье облаков - особый случай, Оно не терпит баловства и дилетантства. И всякий раз, как я с тобой, меня волнует, Что кучевые племена остались где-то Вне наблюденья моего и без присмотра...
Но вряд ли правы будут те, кто предположит, Что поведенью облаков закон не писан. Напротив, каждый их узор закономерен В свогм стремленье быть иным, чем предыдущий. Во всем же прочем - положусь на местный климат, Поскольку климат не поэт и лгать не станет... b
Нет, нет!.. Тебе не место в облаках. Учти к тому же, Что я и сам ещг не столь владею ими, Чтоб демонстрировать другим свои хоромы. Терпи, покуда замок сей достроен будет И расцветут в его стенах комфорт и нега... Тогда, быть может, я тебя возьму с собою.
Щербаков Михаил Текст песни: Баб эль мандебский пролив
А что везете, капитаны, из далека-далека? А везгте вы бананы и ковровые шелка, Виноградное варенье, анашу и барбарис, Самоцветные каменья, мандарины и маис.
Капитана ждет Монтана, боцман - бывший армянин. А кого-то ждет Гвиана, а кого-то ждет Бенин. Но, транзиты тормозните, мы покурим табака. Вы ж его мне привезите из далека-далека.
Боцман, брось свои сомнения! Подождет твоя Армения! Закури-ка лучше нашего, И ни о чем судьбу не спрашивай!
Баб-эль-Мандебский пролив, Баб-эль-Мандебский пролив, Эх, лишь бы знать, лишь бы ждать, лишь бы жить! Из Патагонии в Шанхай, из Барселоны в Парагвай, Куда-нибудь, лишь бы плыть, лишь бы плыть!..
А ну и что, что вы на севере, а я сейчас на юге, И забыл, что есть на свете где-то льды, метели, вьюги... Высоко в горах белеет снеговая паранджа, А я сижу в оранжерее, попиваю оранжад.
Эх, на воле - на просторе, что ж не жить - не поживать, И на лучшем в мире море камни с берега швырять! Ни уюта, ни постели мне искать не нужно тут. Две невесты мне из Дели, с Индостана письма шлют.
Я вам адрес дам, я индекс дам, Вы напишите им на Индостан! Чтоб им вечно было хорошо, Но не со мной, а с кем нибудь ишшо!
Баб-эль-Мандебский пролив, Баб-эль-Мандебский пролив, Зх, лишь бы знать, лишь бы ждать, лишь бы жить!.. И на года, и навсегда, Бог весть куда, но не беда, Куда-нибудь, лишь бы плыть, лишь бы плыть!..
А захотим - и очень скоро бросим море, бросим всех И уйдем высоко в горы, и подымемся наверх, И помолимся колдуньям, а особо молодым, В ус не дунем, сверху сплюнем, над ущельем постоим,
Кой о чгм друг друга спросим, утвердительно кивнгм, Быстро мостик перебросим и по мостику пойдем. Что хотим, то выбираем, так устроен этот свет. Может, мы дойдем до края, ну, а может быть, и нет.
А потому, что нет гарантии нигде и ни на что. Потом не вспомнишь, где упал, и кто толкал, а кто держал. И оклемаешься в миру, где не знаком тебе никто, И не поймгшь, что ошибался, а решишь, что был обвал.
А ну и что, что ты на юге, а не дай Бог, вдруг чего - И вот кругом тайга, пурга, и хоть умри, не убежать. Раз леса много, значит, должен кто-нибудь рубить его. И будешь ты его рубить, и коченеть, и подыхать.
И тоже вроде бы обвал, и все чисты, невинны сплошь. И никого из окружающих не упрекнгшь вовек. И этот, кажется, неплох, и этот будто бы хорош, И сам я тоже, вроде, добрый, милый, честный человек.
А вы бы, между прочим, поглядели на меня, Когда я финики казгнные со склада воровал, И вы бы, между прочим, ужаснулись за меня, Когда я их потом втридорога на рынке продавал.
Как пропивал я эти жалкие, несчастные рубли. Всг в одиночку, за углом, бутылки пряча под пальто, Вы были б счастливы, что сами до такого не дошли, А потому, что нет гарантии нигде и ни на что.
Ну где у вас гарантия, что хлеб, который ели вы, Не будет завтра вам как неоплатный долг зачтен? И где у вас гарантия, что гимн, который пели вы, Не будет завтра проклят, заклеймгн и запрещен?..
Вот так живем, покуда честные, до первого ущелья, До первого обвала, чтобы раз и навсегда... А что на Юге? А на юге много места для веселья. Там - горы, пальмы, чайки, солнце, воздух и вода...
Баб-эль-Мандебский пролив, Баб-эль-Мандебский пролив, Эх, лишь бы знать, лишь бы ждать, лишь бы жить!.. Из ниоткуда в никуда, из неоттуда в нетуда, Куда-нибудь, лишь бы плыть, лишь бы плыть!..
По осенним годам тяжела тишина, C#m F#m Словно кто-то вот-вот постучится. D C#m G# И пускай уж зима,если будет весна. C#m F#m А не дай Бог,весны не случится ! Am E
И уже не спасает ни дом,ни очаг, C#7 F#m Не влекут корабли и вагоны. D F#m И то слева,то справа на штатских плечах C#m G#7 A Проступают погоны,погоны,погоны. C#7 F#m
Впереди темнота,позади ничего. D F#m И горит человек в беспокойстве. C#m G# И гудят беспокойные мысли его A Am E Об ином социальном устройстве. G# C#m
Он прочел,разбирая санскрит и латынь, О властителях вольных и диких. Он,скитаясь,бродил по обломкам святынь, По руинам империй великих.
Меж времен и племен он искал без конца Вариант идеального строя. Но нигде не нашел для себя образца И не встреил покоя,покоя,покоя.
И теперь,в захолустье,в трущобе,в дыре, Отыскав подходящее место, Совершенно один,на пустом пустыре Он возводит свое королевство.
Кропотливо,ценою большого труда, Он рисует проекты и карты. Он один воздвигает свои города И свои водружает штандарты.
И шагая под знаменем скорбной любви, Он навек упраздняет погоны. Как Январь,белоснежны его корабли, И прекрасны законы,законы,законы.
И хотя он не скрыт от порочной среды D F#m И от мрака жестоких наследий, C#m G# Если грянет беда,то причиной беды A Am E Будет только коварство соседей. F#m C#m
Он один,беззащитен,высок,умудрен, D F#m Мастерит,укрепляет и лепит. C#m G# А потом отрешенно восходит на трон, A Am E И в душе его трепет. G# Cm
Щербаков Михаил Текст песни: То, что хотел бы я высказать
То, что хотел бы я высказать, высказыванию не подлежит, ибо вот то, что я высказать хотел бы, оно таково, что, когда его вся же высказать пытаешься, оно бежит, а когда не пытаешься, ввек не избавишься от него.
Кое-кому в этом видятся контуры некоего совершенства.
Мне же мерещится нечто нелепое: новый наряд короля; к чучелу чудища не подошедшие зубы, хребет, плавник; тямный аккорд вне тональности, вязкое до - фа диез - ля; в муках разбитую мастером вазу склеивающий ученик...
Кое-кто без особых причин именует это соблазном.
Бью себя по рукам, твержу: оставь, не сходи, брат, с ума; ты, даже в родном диалекте не ориентируясь наверняка, будучи лишь приложением к вывеске Генрих или там Франсуа ловишь на слове то, для чего не выдумано языка...
Кое-кто, неизвестно зачем, прибегает с этим к латыни.
Видимо, я не прав, говоря, что погоды стоят ещя те. Видимо, они уже эти, двадцатого раза по сто нашей, не чьей-нибудь, эры в не чьей-нибудь нищете... Стоп! Это вся уже было, было... значит, не то, не то...
Кое-кому это кажется чем-то несовместимым с карьерой.
Мне же - вот только что - чудилось: вижу, нашял, сошлось! Явственно обнаружились какие-то маяки, резеда, мистраль... Правда, через секунду это покрылось коростой и взорвалось, в воздухе вычертив снежную сверхскоростную горизонталь...
Сбросить оцепенение, буквы пересчитать, повторить не то, встать, потоптаться несколько - и снова назад, в дурман... Есть, наконец, эксперты авторитетнее, чем кое-кто... Шар замедляет движение... Прах осыпается со стремян...
В одних садах цветет миндаль, в других метет метель. В одних краях еще февраль, в других уже апрель. Проходит время, вечный счгт, год за год, век за век, Во всем - его неспешный ход, его кромешный бег.
В году на радость и печаль по двадцать пять недель. Мне двадцать пять недель - февраль, и двадцать пять - апрель. По двадцать пять недель в туман уходит счгт векам. Летит мой звонкий балаган куда-то к облакам.
Летит и в холод и в жару, и в гром, и в тишину. А я не знаю, как живу, не знаю, чем живу. Не понимаю, как творю, не знаю, что творю. Я только знаю, что горю и, видимо, сгорю.
В одних краях - рассветный хлад, в других - закатный чад. В одних домах ещг не спят, в других уже не спят. То здесь, то там гремит рояль, гудит виолончель. И двадцать пять недель - февраль, и двадцать пять - апрель.
Вели мне, Боже, все стерпеть. Но сердцу не вели. Оно хранит уже теперь все горести Земли. И разорваться может враз, и разлететься врозь. Оно уже теперь, сейчас - почти разорвалось. Мой долгий путь, мой дальний дом! Великая река - Моя дорога! И кругом - одни лишь облака. Такая мгла, такая даль, такая карусель... И двадцать пять недель - февраль, и двадцать пять - апрель.
И сквозь томительный дурман, по зыбким берегам Летит мой звонкий балаган куда-то к облакам.
Вот так пропел небесный шансонье, Вот так решили каверзные боги : Три брата было нас в одной семье, И каждый шел по собственной дороге. Один мой брат решил стать моряком И бороздить земные параллели, Другой увлекся карточным столом, А я в любви признался королеве.
И в мрамор запечатались шаги, Согласье глаз вещало о свиданьи, И королю несли мои враги, Что я соперник, стоящий вниманья. Один мой брат уплыл на остров Крит, Другой за вечер выиграл пол-миллиона, А я, пока, печально знаменит, Как паж, имевший виды на корону.
Летели года, вихрями дрожа, Служа ее Величества рукою, Я был доволен должностью пажа, И вход имел в заветные покои. Один мой брат открыл архипелаг, И имя дал свое местам открытым, Другому банк доставил много благ, А я прослыл придворным фаворитом.
Ну, что с того, что не был я богат, Я с королевой счастье знал иное ! И был король бессовестно рогат, И нож точил - расправиться со мною. Один мой брат в жестокий шторм попал, И обречен в пучине куролесить, Другой себя безбожно проиграл, Ну а меня король велел повесить.
Да, видит бог, я братьев не предал, Я воплотил их сил соединенье : Я, как моряк, собою рисковал, И, как игрок, молился на везенье. Я тоже мог прославиться в другом, Я тоже мог, без зависти и гнева, Стать мореходом или игроком, Но я, увы, влюбился в королеву.
Норд-вест, гудки, синева, крейсер, не то миноносец. В рубке радист репетирует точка, тире, запятая. Девочка Маша с берега белой рукою. Все с борта машут в ответ, самый красивый не машет.
Жаль, жаль, а вот и не жаль - очень ей нужен красивый! Пусть он утонет геройски со всею эскадрою вместе. Ангелы божие станут ему улыбаться. Ей что ли плакать тогда? Вот еще глупости тоже!
Слез, грез, чудес в решете ей бы теперь не хотелось. Ей бы хотелось, пожалуй что, бабочкой быть однодневкой. День - срок недолгий он бы пройти не замедлил Ночь бы навек трепетать сердцу ее запретила.
Но мчат Амур и Дунай волны к балтйскому небу. Норд-вест, гудки, синева, сумашедшее соло радиста. Плачь, плачь о сердце. Ночь миновала бесславно. День незамедлил прийти, ясный, холодный, враждебный.
О Боже, благодарствуй! Я в царствии твоем Свое построил царство и ныне правлю в нем. Хрупка моя обитель, заботы круглый год. Я сам себе правитель. Я сам себе народ.
Согласно вечных правил - почет со всех сторон. Я сам себя поздравил, когда взошел на трон. Я все награды роздал, я все чины раздал. Я сам все это создал, я сам это все создал.
Хожу к себе с докладом, воззвания пишу, Командую парадом и знаменем машу. О, сладость произвола! О, вольных дух казарм! Я сам себе крамола, я сам себе жандарм.
Что хочешь, растолкую, решу любой вопрос. Одной рукой бунтую, другой пишу донос. Стою, как есть, единый на плахе бытия. Единый подсудимый, единый судия.
Когда же опускаю топор что было сил, Прекрасно понимаю, что сам себя казнил. Во имя государства глава моя легла. О Боже, благодарствуй за все твои дела!..
У нас опять зима. Снега идут кругами, Свершая без конца свой мрачный хоровод. И, словно сметено былое в урагане, Укрыто под снегами, и вновь не оживет.
Уже не зазвонят разрушенные башни, И шепотом домашним не скажутся слова. И женщины мои живут тоской вчерашней. Не так уж это страшно, как кажется сперва.
У нас опять зима. Лишь горькие известья Напомнят иногда о том, что не сбылось. И прежние друзья находятся в отъезде. Еще как будто вместе. Уже как будто врозь.
А письма и стихи, разбуженные ночью, Разорванные в клочья, возводят миражи. И женщины мои являются воочью, Подобны многоточью - ни истины, ни лжи.
У нас опять зима. И снова в изголовье Бессонная свеча то вспыхнет, то замрет. Но как себя ни тешь придуманной любовью, А дряхлое зимовье рассыплется вот-вот,
Как карточный дворец. Ветрами снеговыми Разносят мое имя пространства зимней тьмы. И женщины мои уходят за другими, Становятся чужими. До будущей зимы.
Где-то в горах высоких или в полях далеких Билли, один из многих славных ребят. К пыли давно привычный Билли - солдат обычный, Билли - солдат отличный, бравый солдат.
Билли задачу знает, службу несет. Билли идет стреляет, смотрит вперед. Билли, большой и сильный, Билли - такой красивый. Билли шагает, Билли поет:
Good bye, good bye, my home Good bye, good bye, my mommy Good bye, good bye, my babby Good bye, my love!
Сколько деньков проплыло, сколько годков пробило. Сколько красоток было? Не сосчитать. Эти красотки, Билли, очень тебя любили. Впрочем, теперь забыли. Впрочем - плевать.
Трубы твоих колоний зовут вперед. Строки твоих симфоний ветер орет. Танки грызут планету, янки идет по свету, янки шагает, янки поет...
Good bye, good bye, my home Good bye, good bye, my mommy Good bye, good bye, my babby Good bye, my love!
Где вы подружки Билли зря вы его любили, Билли лежит в могиле, плачьте ж навзрыд. Билли - лихой любовник, Билли - почти полковник. Билли - теперь покойник, Билли убит.
В краю чужом убили Билли и вот, В строю на месте Билли Томми идет Томми, большой и сильный, Томми - такой красивый. Томми стреляет, Томми поет...
Good bye, good bye, my home Good bye, good bye, my mommy Good bye, good bye, my babby Good bye, my love!
Я очень ясно вижу, я чувствую нутром, Как с нею по Парижу мы запросто рванем. А также мне сдается, что, глядючи на нас, От зависти загнется весь ихний Монпарнас.
Хоть справа глянь, хоть слева - один сплошной плезир. Она ж чиста, как Ева, прохладна, как пломбир. И вся одета в смелых таких полутонах, А я при этом в белых штиблетах и штанах.
И если, скажем, будет тяжелым мой карман, Тогда мы с ней, как люди, зайдем в кафе-шантан. Купив, совсем случайно фиалковый букет, Найдем черезвычайно отдельный кабинет.
Допустим, предположим, а вдруг, а может быть, Что там как раз мы сможем себя уединить. По глянцевому краю, шурша, пройдет игла, И тут же заиграет пластинка из угла.
Одну из тех мелодий, что так приятны нам, Чего-нибудь навроде тирья-тирья-тирьям. Потянет, одурманит под аккомпанемент, И вот, глядишь, настанет решительный момент.
Но, может, и случится, чего я так боюсь: Внезапно омрачится наш радужный союз, Красоток всего мира единая черта - Попрет из-под плезира рязанская туфта.
И вдруг она как ахнет: Ах нет, ах нет, ах нет! Понюхайте, как пахнет фиалковый букет! Подскочит, отвернется - по-своему права. И мне уже придется подыскивать слова.
Потом-то все, наверно, окончится о'кей! Но сколько ж надо нервов! У нас и то ловчей. До боли мне знакома вся эта благодать. Опять же, будь я дома, я знал бы, что сказать.
У нас бы я не стал бы терзать мадмуазель. Подумаешь, - сказал бы, - какая цитадель! Сказал бы, мол не жалко! Возьмите ваш платок! Но это ж парижанка! а Запад - не Восток.
Кругом - одни загадки, того гляди - сгоришь. Поэтому, ребятки, не еду я в Париж! Пою красивым басом и дергаю струну, Все крепче с каждым часом любя свою страну.
Хожу по Конотопу среди родимых стен И не стремлюсь в Европу. На кой она мне хрен! Хоть губы ваши жарки, спокоен я вполне. Прощайте, парижанки, скучайте обо мне.
