Жили и мы когда-то рядом,
И пожелать сердечно рады
Ласки Господней
Всем, кто сегодня
В наших живёт домах.
Нас не отыщешь в гетто, в гетто,
Мы по соседству где-то, где-то,
В тёмных дубравах,
Солнечных травах
И полевых цветах.

Здравствуй, красавец Вильно, Вильно,
Все мы тебя любили сильно.
Было нас много
Милостью Бога,
Только, увы и ах,
Нас не отыщешь в гетто, в гетто, -
Мы по соседству где-то, где-то,
В тёмных дубравах,
Солнечных травах
И полевых цветах.

Слышишь - в ночи рычит овчарка,
В лица прожектор светит ярко.
Слыша приказы,
Больше ни разу
Не испытаем страх.
Нас не отыщешь в гетто, в гетто, -
Мы по соседству где-то, где-то,
В тёмных дубравах,
Солнечных травах
И полевых цветах.

Видишь дождя косые струны?
Были мы стары или юны,
Станет землею,
Доброй и злою,
Наш безымянный прах.
Нас не загонят в гетто, в гетто,
Мы по соседству где-то, где-то,
В тёмных дубравах,
Солнечных травах,
И полевых цветах.

1997

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

В той шашлычной у Никольской
Своды забраны в углы,
Пол мозаичный и скользкий,
Колченогие столы.

Разговорами согретый
Низкий зал - в мужчинах весь.
Поясные их портреты
Над столами там и здесь.

В жирном чаде жаркой пищи,
В острых запахах вина,
Пару мест с тобой отыщем
У подвального окна.

Мы на дверь смотреть не будем:
Лишь ступи за тот предел,
И опять потоком будем,
Половодьем срочных дел.

Нас завертит, как вертело.
Это после, а пока -
Шашлыка нежнейшим телом,
Жидким солнцем коньяка,

Всех приправ пожаром душным,
Сладкой горечью маслин
Отогреем наши души
И желудки опалим!

За окном в канале сонном
Прикасается к звезде
Чевакинская часовня,       (*)
Отражённая в воде.

Мажет небо дым предместий,
И трамвай звенит светло.
Тонкий лист из красной жести
Ударяется в стекло.

Так наполним рюмки разом,
А потом поднимем ввысь,
Потому что нет приказа
Для мгновения продлись.

День короткий истекает,
В зале шумно и темно,
И закат горит в стакане,
Как тяжёлое вино.

1969
___________________________________________
* - имеется в виду Никольский Морской собор
    на Крюковом канале в Петербурге, построенный
    в 1753-1762 гг. по проекту архитектора
    С.И.Чевакинского (1713 - между 1774 и 1780).

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Конец вину, конец игре -
День на дворе.
Морозным утром в декабре
Встанем в каре.
Веселый снег, ружейный смех, -
Волю словам!
А площадей еще на всех
Хватит и вам.

Во глубине сибирских руд
Зона идет.
Не пропадет наш скорбный труд,
Не пропадет.
Колючий снег, собачий мех, -
Руки по швам!
А рудников еще на всех
Хватит и вам.

Кончай с вином, кончай с тоской -
Стройся в каре!
Кто может нам сказать, какой
Век на дворе?
Бей, барабан, бей, барабан, -
Волю рабам!
Могильный снег - его на всех
Хватит и вам.

1963

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

За зелёным стеклом батискафа,
От высокого солнца вдали,
Проплывают огромные скалы
На подводных просторах Земли.

И в луче напряжённого света
Я взираю, прижавшись к стеклу,
На обширную эту планету,
Погружённую в холод и мглу.

Там на фоне клубящейся хмари
Нас локатором отыскав,
Молча смотрят подводные твари
На светящийся батискаф.

Смотрят рыбы большими глазами,
Что приучены к жизни ночной.
Так смотрели бы, верно, мы сами
На посланцев планеты иной.

Хорошо, если души могли бы,
Нас покинув в назначенный час,
Воплотиться в подобие рыбы
С фонарями светящихся глаз;

Чтобы плавать им вместе со всеми
В этой горько-солёной среде,
Где не властно всесильное время
В недоступной теченью воде.

1982

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Четвертый час раскачиваясь кряду,
Через леса вперед спиною мчась,
Все из Москвы лечу я к Ленинграду
Со скоростью сто километров в час.

За стенками мороз январский лютый,
И я, тепло от губ твоих храня,
Не двигаюсь, но с каждою минутой
Становишься ты дальше от меня.

Так, веруя в покой и постоянство,
На месте сидя, отходя ко сну,
Мы падаем в гудящее пространство,
К утраченному руки протянув.

И в бешено несущемся вагоне
Глядим в заиндевелое окно,
И перед нами мир - как на ладони,
Но видеть в нем немногое дано:

На белом склоне след летящий лыжный,
Окрестных сел стремительный парад,
И стариков, сидящих неподвижно,
С глазами, обращенными назад.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Там, где каторжный труд, там, где лес непочат,
В необъятной заснеженной шири,
Наши песни поют, наши цепи звенят,
Наши избы стоят по Сибири.

Не припомнит никто в этой дикой глуши
Эполеты полков и кокарды, -
Как мы молоды были и как хороши,
Лейб-гусары и кавалергарды!

В жаре дымных ветров не ступились в бою
Наши острые шпаги и сабли.
За свободу мы кровь проливали свою,
Мы чужой не пролили - ни капли.

Пусть запомнят потомки на все времена,
Добывая победу в сраженье:
Не всегда для свободы победа нужна,
Ей нужнее порой - пораженье.

Потому-то и тут больше века подряд,
В необъятной заснеженной шири,
Наши песни поют, наши цепи звенят,
Наши избы стоят по Сибири.

1984

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

За Павловск птицей алой   (*)
Планирует закат.
Большой Каприз и Малый    (**)
Разрушены стоят.

Их каменные арки,
Замшелые бока,
Соединяя парки
Надёжно, на века,
Застыли в тусклом свете,
Руиной становясь, -
Ушедших двух столетий
Нарушенная связь.

Налево - парк старинный
Танцует менуэт.
Дворцы Екатерины,
Свидетели побед.
Век Марса и Венеры
Разряжен в пух и прах.
Дубы, как кавалеры,
В курчавых париках.

Направо - сумрак синий,
Каналы без конца
И скупость чётких линий
Непышного дворца.

И в этом парке новом
Раздумие уже
О Времени суровом
На смежном рубеже.

Недаром век двадцатый
В аллеи поселил
Обломки древних статуй
И холмики могил.

Речной воде усталой
Не повернуть назад.
Большой Каприз и Малый
Разрушены стоят.
Как будто с гулким стуком,
В предчувствии войны
Меж бабкою и внуком
Мосты разведены.

1973
________________________________
*) Павловск - город в 6 км к югу
   от Царского Села.
**) Большой Каприз и Малый - название
    павильонов в Царскосельском парке.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Привет тебе желто-багряный
От меди, рожденной листвою.
Октябрь, неожиданно грянув
Над бедной моей головою,
Пришел в наши разные страны.
Привет тебе желто-багряный.

От ветра, что мимо несется,
Как гонщик по пыльному треку,
От листьев, взлетающих к солнцу,
От листьев, плывущих по рекам,
От поднятых ветром песчинок,
От рек, на которых мужчины
Ворочают бревна баграми,
Привет тебе желто-багряный.

Когда я глаза закрываю
В предчувствии птичьего крика,
Я слышу над шумом трамваев
Звенящую воду арыка.
И слышу я стай торопливых
Над нами несущийся шорох,
И вижу я глаз твоих сливы,
И храм в изразцах и узорах,
С часовней, высокой и странной.
Привет тебе желто-багряный.

Друг друга пора бы нам бросить.
Но как я печаль свою скрою
В часы, когда звонкая осень
Смешала мне золото с кровью,
Открыв позабытые раны.
Ты встала? У нас еще рано...
Привет тебе желто-багряный,
Привет тебе желто-багряный.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

За окнами темно, закрыты ставни на ночь.
Ущербная луна струит холодный свет.
Раскупорим вино, мой друг, Матвей Иваныч,
Воспомним имена иных, которых нет.

Седые рудники нам спины не согнули,
И барабанный бой над нашею судьбой.
Острогам вопреки, штрафной чеченской пуле
Мы выжили с тобой, мы выжили с тобой.

Кругом колючий снег, пустыня без предела.
За праздничным столом остались мы вдвоем.
Идет на убыль век, и никому нет дела,
Что мы еще живем, что мы еще живем.

Свечей ложится медь на белые затылки.
Страшней стальных цепей забвения печать.
Лишь прятать нам под клеть с записками бутылки
Да грамоте детей сибирских обучать...

Не ставит ни во что нас грозное начальство,
Уверено вполне, что завтра мы умрем.
Так выпьем же за то, чтоб календарь кончался
Четырнадцатым незабвенным декабрем!

1983
Ялуторовск

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Зарево гудит под облаками.
Город задыхается в дыму.
Человек закрыл лицо руками,
Погибая в собственном дому.

Набирает силу, свирепея,
Огненная красная река.
Исчезает грешная Помпея,
Чтобы сохраниться на века.

В жидкость обращающийся камень
Плавится. Молиться? - Но кому?
Человек закрыл лицо руками,
Погибая в собственном дому.

Тем же, кто войдет в иную веру,
Пользуясь расположеньем звезд,
Им переживать ещё холеру,
Войны, Хиросиму, холокост.

Перед предстоящими веками,
На планете, устремлённой в ад,
Человек закрыл лцо руками
Два тысячелетия назад.

1999

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Холодное солнце приходит с востока,
Лысеют леса в шелестенье и скрипах,
Вороны, подобные птицам Хичкока,
Безмолвно сидят на безлиственных липах.

И с берега виден теперь далеко мне
Безлюдной долины желтеющий желоб.
На склонах без трав - проступившие корни,
Как жилы на лбу от раздумий тяжелых.

И, словно впервые себя обнаружив,
Веселой защитой уже не одета,
Душа открывается боли и стуже,
Покрыта лишь сором ушедшего лета.

И сыпаться время пшенице на жернов,
И время бродягам завидовать семьям.
Что в мире грустнее земли обнаженной,
Не юной - весенней, а старой - осенней?

Река из зеленой становится черной,
Со звоном, как лист, отлетает минута,
И пахнут блинами и сдобой печеной
Домашние дымы чужого уюта.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

В саду созрели сливы,
И осень на дворе.
Спит Вяземский счастливый
В пустом монастыре.
Спокойным и богатым
Он прожил много лет -
Пример аристократам,
Сановник и поэт.

Он другу в двадцать пятом
Писал обиняком:
Сажать цветы - куда там
При климате таком!
Вредна России смута.
Одумайся, мой свет:
Нельзя служить чему-то,
Чего и вовсе нет!

Чужих столетий войны
Шумят над головой.
Спит Вяземский достойный
Под жёлтою травой.
Берёг он для отчизны,
Но не сберёг, увы,
Ни Пушкина при жизни,
Ни честь его вдовы.

Приливы и отливы -
Погода в сентябре.
Спит Вяземский счастливый
В пустом монастыре.
И, счастья верный признак,
Курчавый, словно дым,
Знакомый, с детства призрак
Витает рядом с ним.

1979

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Заупокойная рыдает месса
На зимнем воздухе, морозном и пустом.
В далёком Сульце правнуки Дантеса
Гордятся с Пушкиным нечаянным родством.

Гордиться так могли бы в равной мере,
Своё родство считая с ним за честь,
Наследники угрюмого Сальери,
Когда они и впрямь на свете есть.

Не поминая ни свинца, ни яда,
Смиримся с их незавидной судьбой,
Поскольку смертным радоваться надо
Причастности к бессмертию любой.

И следует признательными вроде
Им быть почившим в Бозе палачам,
Онегина читая в переводе,
Над Реквиемом плача по ночам.

1997

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Скажи, Улисс, о чем поют сирены?
Чем песня их пьянящая манит,
Когда штормит и струи белой пены
Секут волну, как кварц сечет гранит?

Когда над мачтой, наклоненной низко,
Несется тучи сумеречный дым
И снова Понт становится Эвксинский
И негостеприимным, и седым?

В чем этих песен тягостная мука?
Когда гремит норд-ост, начав с низов,
Я слышу их неодолимый зов,
Подобный колебаньям инфразвука.

Не потому ль мы покидаем быт свой,
В желаниях и чувствах не вольны,
И гонит нас слепое любопытство
Навстречу пенью утренней волны?

Не потому ли, озарив окрестность,
В неведомую веру обратив,
Морочит душу этот неизвестный,
В тысячелетья канувший мотив?

Так, изогнувшись хищно и горбато,
Фарфор атоллов, акварель лагун
Крушит волна, рожденная когда-то
На противоположном берегу.

Глухая ночь. Предельный угол крена.
Куда плывем погоде вопреки?
Скажи, Улисс, о чем поют сирены?
Хотя бы смысл, хотя бы часть строки?

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

    Памяти Софьи Перовской

Любимый мой, любимый мой,
Все ближе наша мука.
Приходит утро дымами,
Кончается разлука.
С тобою вместе снова мы -
Довольна я судьбою.
Идут, гремя засовами,
За мной и за тобою.
Торжественно одетое
Над Петербургом лето.
Нам свадебной каретою -
Тюремная телега.
Могильным крепом дразнится
Наряд твоей невесты.
Гремят на нашем празднестве
Военные оркестры.
Венчанье наше - здесь оно:
Народ кругом хохочет,
Рожок играет весело
И барабан грохочет.
В проем рубахи порванной
Рукой своею ловкой
Обнимет смерть нас поровну
Намыленной веревкой.
Ремней не скинуть кожаных,
Не обменяться взглядом.
И все же мы, и все же мы
Навеки будем рядом -
В дыханье ветра слабого
Над надписью неброской
На улице Желябова,
На улице Перовской.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Здесь не трава забвенья, а вода,
Твердеющая только в холода,
Могилы заливает в половодье,
Под проблесками мартовских ночей
И криком воротившихся грачей,
Преображая скудные угодья
Владельцев их. Потешный этот флот
Над облачной прорехою плывёт
Неспешною походною колонной.
Надгробия как рубки высоки,
Мерцают заржавевшие венки
Листвой неопадающей зелёной.
Оставшийся пока на берегу,
Что пожелать вдогонку им могу
В их плаваньи, не ведающем срока,
Покуда, строй кильватерный храня,
Уносит их все дальше от меня
Притоком Стикса ставшая протока?

1997

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Солнце в холодную село воду,
В небе лучом полыхнув зеленым.
Человечество делится на скотоводов
И земледельцев. В делении оном,
Неприменимом в двадцатом веке,
Осталась верной первооснова,
Коренящаяся в самом человеке,
А не в способе добыванья съестного.

Ты это все вспоминаешь в душной
Комнате тусклой порой вечерней.
В теле твоем законопослушном
Неопрятный ворочается кочевник,
Не отличающий оста от веста,
Но ненавидящий прочные стены,
Надеющийся переменой места
Произвести в себе перемены.

Прочь же поскачем, в пыли и гаме,
Не доверяя земле вчерашней!
Пастбище, вытоптанное ногами
Сотен животных, не станет пашней.
Где остановимся? Что засеем?
Чем успокоим хмельные души?
Вслед за Колумбом и Моисеем,
Вплавь и пешком, по воде и суше.

Женщины этой ночное ложе,
Дом твой, вместилище скушных бедствий, -
Что бы ни выбрал ты, выбор ложен, -
Первопричина открытий - в бегстве.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Зимний ветер на пирсе жесток,
Бухта грязная рябью измята.
Возвращение. Владивосток.
Безысходность российского мата.

Уроженцы великой страны,
Как привычно мы держим в рассудке,
Что отсюда до невской волны
Долететь невозможно за сутки.

Но, вернувшийся издалека,
Всякий раз я смотрю удивленно,
Как отчизна моя велика
После Дании или Цейлона.

Накорми её всю и одень,
Обойди от конца до начала, -
Эти толпы усталых людей,
Эти сотни судов у причала!

Посиди в электричке хоть час,
Слух склоняя к случайной беседе,
И подумаешь с грустью, что нас
Не напрасно боятся соседи.

Почему только выпало мне
Неразрывною связью утробной
Быть привязанным к этой стране -
Необъятной, голодной и злобной?

1984

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Мне нравится, признаюсь честно,
Смотреть в редеющий туман,
Плывя, как некогда Случевский,
Через Индийский океан.

Пусть манят дымкой голубою
Покинутые города, -
Твое имущество с тобою:
Стихи и пенная вода.

Меняются цветные кадры,
Поет заливисто свисток,
Плывет Балтийская эскадра
Навстречу солнцу на восток.

Во тьме бездонного колодца
Горит звезда в зеленой мгле.
Плыви, мой друг, пока плывется,
Не вспоминая о земле.

Еще над сумеречной реей,
Где угольный клубится дым,
Флаг Первозванного Андрея
Крестом сияет голубым.

Шуршит вода неторопливо,
И в рубке дышится легко,
И до Цусимского пролива
Еще как будто далеко.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

И в наши дни, как прежде при свечах,
Недолговечны стансы и эклоги.
Стихи живут, пока они звучат,
И умирают на последнем слоге.

Их музыка доступна не для глаз,
А лишь при чтенье вслух. Не оттого ли,
Скользя по строчкам взглядом, всякий раз
Мы шевелим губами поневоле?

Дискуссии бесплодны и пусты, -
Стихов забытых незавидна участь.
Безмолвные, как нотные листы,
Они мертвы, пока их не озвучат.

Нечасто вспоминаем мы о тех,
Кто ничего к ним больше не добавит.
Тома стихов в шкафах библиотек
Слегка напоминают колумбарий.

Нам только иногда на полчаса
Приносит снов ночное расписанье
Их авторов глухие голоса
И пальцев осторожное касанье.

1996

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

В старинном соборе играет орган
Среди суеты Лиссабона.
Тяжёлое солнце, садясь в океан,
Горит за оградой собора.

Романского стиля скупые черты,
Тепло уходящего лета.
О чём, чужеземец, задумался ты
В потоке вечернего света?

О чём загрустила недолгая плоть
Под каменной этой стеною, -
О сыне, которого не дал Господь?        
О жизни, что вся за спиною?

Скопление чаек кружит, как пурга,
Над берега пёстрою лентой.
В пустынном соборе играет орган
На самом краю континента,

Где нищий, в лиловой таящийся мгле,
Согнулся у входа убого.
Не вечно присутствие нас на Земле,
Но вечно присутствие Бога.

Звенит под ногами коричневый лист,
Зелёеный и юный вчера лишь.
Я так сожалею, что я атеист, -
Уже ничего не исправишь.

1986

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

И в самолет войдя Аэрофлота,
Услышав непривычные пока,
Опознанные с полуоборота
Созвучия родного языка,
Вздыхаешь облегчённо от сознанья,
Что ими мир наполнен, наконец, -
Так переводит радостно дыханье
На берег воротившийся пловец.

Ах, Родина, которой нет прощенья
За черноту её кровавых дел!
Всё будет после: горечь возвращенья,
И тягостный российский беспредел.
Но школьную припоминая фразу:
Не может быть, чтобы такой язык...,
Ты все грехи ей отпускаешь сразу
За тот не продлевающийся миг.

1998

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

Он пришел, этот праздничный вечер,
Тот, что ждали мы долгие дни.
Нам буксиры выходят навстречу,
Порт родной зажигает огни.
Наступила пора расставанья,
Трап скрипучий нам под ноги дан.
Ну так что ж, океан, до свиданья,
Мы вернемся к тебе, океан!

Мы смеемся, целуя любимых,
Но, веселую землю любя,
В городах наших светлых и дымных
Постоянно мы помним тебя.
Шум таежный тебя не заглушит
И степной не закроет курган.
Мы недолгие гости на суше,
Мы вернемся к тебе, океан!

Нам еще над твоими волнами
Штормовые рассветы встречать.
Будет палуба шаткой под нами,
Будут чайки над нами кричать.
Будет свет маяков напряженный,
Побережий зеленый туман...
Пусть к разлукам готовятся жены, -
Мы вернемся к тебе, океан!

1962
порт Балтийск

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

И в январские пурги, и в мае, где градом беременна,
Налетает гроза с атлантических дальних морей,
Вспоминаю хирурга, прозаика Юлия Крелина,
Что друзей провожает из морга больницы своей.

Не завидую другу, целителю Крелину, Юлику, -
Медицина его непроворна, темна и убога.
В ухищреньях своих он подобен наивному жулику,
Что стремится надуть всемогущего Господа Бога.

Почесав в бороде, раскурив неизменную трубку,
Над наполненной рюмкой что видит он, глядя на нас?
Сине-желтую кожу лежащего в леднике трупа?
Заострившийся нос и лиловые впадины глаз?

Не завидую другу, писателю Юлию Крелину, -
Он надежно усвоил, что вечность не стоит и цента.
Сколько раз с ним по-пьянке шутили мы, молодо-зелено,
Что бояться не следует, - смертность, увы, стопроцентна.

Пропадает в больнице он ночи и дни тем не менее,
И смертельный диагноз нехитрым скрывая лукавством,
Безнадёжных больных принимает в свое отделение,
Где давно на исходе и медперсонал, и лекарства.

Не завидую другу, врачу безотказному Крелину, -
В неизбежных смертях он всегда без вины виноватый.
С незапамятных лет так судьбою жестокою велено:
Тот в Хароны идет, кто когда-то пошел в Гиппократы.

Не завидую я его горькой бессмысленной должности,
Но когда на меня смерть накинет прозрачную сетку,
На него одного понадеюсь и я в безнадежности,
Для него одного за щекою припрячу монетку.

1994

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.

У края католической земли,
Под арками затейливого свода,
Спят герцоги и вице-короли,
Да Гама и Камоэнс - спят у входа.

Луч в витраже зажегся и погас.
Течение реки неумолимо.
Спит Мануэль, оставивший для нас
Неповторимый стиль Мануэлино.

Король, он в крепостях своей страны
Об Индии далекой думал страстно,
Его гробницу черные слоны
Несут сквозь время, как через пространство.

Рожденные для чести и войны,
Подняв гербы исчезнувшего рода,
Спят рыцари у каменной стены,
Да Гама и Камоэнс - спят у входа.

Придав убранству корабельный вид,
Сплетаются орнаменты, как тросы.
Спят под скупыми надписями плит
Торговцы, конкистадоры, матросы.

Неведомой доверившись судьбе,
Чужих морей пригубив злые вина,
Полмира отвели они себе,
Испании - другая половина.

Художников не брали в океан,
Но нет предела дерзостному глазу:
Сплетения бамбука и лиан,
Зверей и птиц, не виданных ни разу,

Они ваяли, на руку легки,
Все в камень воплотив благоговейно,
О чем им толковали моряки
Над кружкой лисбоанского портвейна.

Встает и снова падает заря.
Меняются правители и мода.
Священники лежат у алтаря,
Да Гама и Камоэнс - спят у входа.

Окно полуоткрыто. Рядом с ним
Плывут суда за стенами собора.
Их бережет Святой Иероним,
Высокий покровитель Лиссабона.

Сверкает океанская вода,
Серебряные вспыхивают пятна.
И мы по ней отправимся туда,
Откуда не воротишься обратно.

Но долго, пробуждаясь по утрам
И глядя в рассветающую темень,
Я буду помнить странный этот храм
Со стеблями таинственных растений,

Где каждому по истинной цене
Места посмертно отвела природа:
Властитель и епископ - в глубине,
Поэт и мореплаватель - у входа.

Гений есть сосредоточение мысли в известном направлении.